Нина Эптон - Любовь и французы

• Название: Любовь и французы
• Автор: Нина Эптон
• Издательство: Издательство «Урал Л.Т.Д.»
• Жанр: Культурология
• Год: 2001
• ISBN: 5-8029-0116-0

Российскому читателю предоставляется уникальная возможность познакомиться с серией книг Нины Эптон — английского литератора, искусствоведа, путешественницы,— посвященных любви во всех ее проявлениях и описывающих историю развития главнейшего из человеческих переживаний у трех различных народов — англичан, французов и испанцев — со времен средневековья до наших дней. Написанные ярким, живым языком, исполненные тонкого юмора и изобилующие занимательными сведениями из литературы и истории, эти книги несомненно доставят читателю много приятных минут.

---

Судя по отзывам, в любви Людовик XIV был ревнив и эгоистичен. Какие бы то ни было иллюзии насчет его величества питали немногие из тех женщин, которых он приближал к себе. Вот подслушанные однажды слова Монтеспан: «Король меня не любит, но считает, что иметь своей любовницей самую прекрасную женщину в королевстве — его долг перед подданными, и особенно перед его собственным величием». Мадам де Ментенон выражалась столь же ясно, но не была так тщеславна. (Говорят, будто, умирая, король прошептал, что надеется вскоре встретиться с ней в кущах рая; в ответ она резко повернулась и вышла из комнаты, восклицая: «Нет, вы слыхали? Хорошенькое же свидание он мне назначил! Этот человек никогда не думал ни о ком, кроме себя».)

На протяжении своего царствования, длившегося до 1715 года, Людовик XIV был источником всех доходов и всего величия, тираническим третейским судьей, чье позволение обязан был получить аристократ перед тем, как осмелиться жениться. Двор был нервным центром страны, и многие браки заключались ради того, чтобы иметь возможность гордиться должностью при дворе, в погоне за вожделенным табуретом{111}.

Ранг, честь, политическое влияние, придворные интриги, каприз его величества Людовика... таковы были соображения, двигавшие родителями, наделенными деспотической властью над своими отпрысками. (Они могли получить lettre de cachet{112} и посадить за решетку непокорного сына или дочь.) Эти соображения разрушали общество — высшее дворянство и верхушку буржуазии, подрывали нравственные силы нации и готовили почву для произошедшего в 1789 году переворота.

Дворянство было там, где король хотел его видеть — у его ног, а о будущем нации он не думал. Знатнейшие семейства желали породниться с его многочисленными внебрачными отпрысками. Принц Конти, племянник Конде, женился на мадемуазель де Блуа — незаконной дочери Луизы де Лавальер, чье приданое само по себе было искушением; за другого бастарда, герцога дю Мэна, вышла замуж внучка Конде. Дочери мадам де Монтеспан, мадемуазель де Нант и мадемуазель де Блуа (вторая), вышли замуж: первая — за герцога де Бурбона, вторая — за герцога Шартрского. Такой пример подавала наивысшая знать.

Глава 2. Любовь-театр

Мужчины и женщины семнадцатого века стали проводить больше времени в обществе друг друга и встречаться в модных салонах. Однако их дома еще не были приспособлены к этой новой, общительной эпохе; мадам де Рамбулье произвела переворот в архитектуре, сделав свой знаменитый салон немного уютнее, чем те, что находились в залах обычных хмурых особняков. Она также расположила лестницу не в центре, а с левой стороны здания, так чтобы получилась анфилада длиной во весь второй этаж. (Кстати, холод в большинстве домов царил ужасающий. Неудивительно, что многие принимали посетителей, выглядывая из теплых глубин своей кровати. Некоторые хозяйки салонов, как например мадам де Сабле{113} и мадам дю Мор, зимой вообще носа из дома не показывали — сидели, закутавшись, у себя в комнатах и писали письма парижским приятелям, пока не отогревались настолько, чтобы принимать гостей и самим ездить в гости.)

Отпечаток напыщенности и тщеславия Людовика XIV лежал на всем — кушаньях, одежде, убранстве жилищ. В величественные центральные залы вели мраморные лестницы. По балюстрадам сверху донизу стояли статуи купидонов с факелами. Стены украшала позолоченная лепнина. Высокие потолки были расписаны фигурами атлетически сложенных богинь, простиравших могучие руки к сияющему голубизной небу. Мебель была жесткой, неудобной и изобиловавшей маркетри[117].

Хозяева, в своих тяжелых, негнущихся одеяниях, выглядели под стать этим впечатляющим интерьерам. Фижмы исчезли с окончанием царствования Людовика XIII, когда появились панье{114} (их ввела в моду Монтеспан, чтобы скрывать свои частые grossesses[118]). У каждого платья было три юбки: две нижние — из тафты и верхняя, переходившая в шлейф, который нес лакей. Длина шлейфа во время придворных торжеств была четко регламентирована в соответствии с рангом той, что его носила. В большой моде были надушенные и окрашенные перчатки; для создания совершенного наряда требовались произведения трех королевств — кожа из Испании, шитье из Англии и закройщики из Франции. Тяжелые платья, вынуждавшие женщин двигаться плавно и медленно, продолжали носить до конца века, покуда мужчины, пресытившись «величественным» типом женской красоты, не стали отдавать предпочтение «милой крошке» пикантных вечеринок эпохи Регентства. (Кожа у такой дамы должна была быть исключительно тонкой, и красавицы, чтобы их руки казались прозрачными, рисовали на кистях и запястьях голубые жилки.)

Парики у дам достигали колоссальных размеров, пока Людовик XIV в конце своего царствования однажды вечером за обедом не выразил восхищения гладкой прической графини Шрусбери,— на другой же день все версальские дамы были причесаны «под нее». Вот как Трактат против чрезмерной роскоши, проявляющейся в прическах описывает одно из этих чудовищных творений парикмахерской фантазии: «По сути дела, это многоэтажное проволочное сооружение, к которому крепится множество кусков клееного холста, разделенных лентами и украшенных локонами, носящими до того смешные и причудливые названия, что потомкам потребуется специальный словарь, дабы понять, что из себя представляли такие прически. Как иначе люди смогут отличить «герцогиню» от «отшельника», «мушкетера» от «небесной тверди» и «десятое небо» от «мыши»?» И в самом деле, как?!

В комедии Бурсо{115} Les Mots a la mode[119] муж видит на туалетном столике супруги записки, которые, как ему кажется, компрометируют ее. Он возмущен, но две его дочери разъясняют содержание этих записей и посвящают отца в тайны своего жаргона. Неудивительно, что бедняга потерял дар речи, когда прочел: «Расходы на галантность: восемьсот франков за кувыркание с мушкетером, плюс — продолжай и выжми меня всю».

В словарь, о котором говорит автор Трактата против роскоши, следовало бы включить множество терминов, относившихся к мушкам: «страстная» помещалась в уголке глаза, «завлекательная» — в уголке рта, «кокетка» — на губах, «смелая» — на щеке, «бесстыдная» — на носу. Проповедник Массильон со своей кафедры издевался над модницами: «Почему бы вам везде не налепить эти мушки?» Дамы поймали его на слове, и очень скоро на плечах у них появились мушки a la Massillon[120].

Во времена экономических трудностей издавались законы против роскоши. Например, указом от восемнадцатого июня 1663 года Людовик XIV запретил всем сословиям украшать одежду золотой и серебряной отделкой, за исключением пуговиц. Галуны с одежды нарушителей спарывались и конфисковались. Но королю пришлось отменить свое решение, когда продавцы предметов роскоши пожаловались, что упрощение моды вредит торговле.

Мужские костюмы почти не уступали в пышности женским, и Мольер, описывая наряд Маскареля, не сильно преувеличивал: «Парик его был такой величины, что подметал пол при каждом поклоне своего владельца, а шляпа столь мала, что сразу было видно: ее чаще носят в руках, чем на голове. Ленты и кружева, обвивавшие его колени, были, казалось, нарочно предназначены для того, чтобы дети, если им вздумается поиграть в прятки, могли найти себе за ними укрытие. Галуны струились из его карманов, как из рога изобилия, а на туфлях было столько лент, что я не могу вам сказать, были они сделаны из русской кожи или из английской. Но я знаю, что каблуки у них были шестидюймовой высоты!»

«Кружева, зеркала и ленты — вот три вещи, без которых француз не может обойтись»,— восклицал итальянский путешественник. Любовь к роскоши вела к падению нравственности, и сатирическая поэма того времени проклинала атласы и бархаты за то, что многие девушки по их вине лишились невинности, а многие мужья обзавелись рогами:

Атлас — невинности губитель,

И бархат — всех рогов отец,

Все платья, юбки и мантильи...

Обильными были и трапезы, и, читая о необыкновенной вместимости желудков семнадцатого века, не перестаешь удивляться. Людовик XIV был известным обжорой. Принцесса Палатинская{116} замечает, что ей часто приходилось быть свидетельницей того, как он в один присест поглощал четыре тарелки разных супов, целого фазана, куропатку, тарелку салата, два толстых куска ветчины, баранину с чесноком, блюдо со сдобой и печеньями, заедая все это фруктами и... крутыми яйцами! «Сегодня на стол подали две тысячи рыб, из них многие — совершенно незнакомых мне видов. Мы с графом, прежде чем приняться за трапезу, съели двенадцать сотен сардин»,— мимоходом замечает в посланном с морского побережья письме к другу аббат Шольё. Закон против роскоши, вышедший в 1629 году, запрещал поварам на банкетах включать более шести различных сортов мяса в состав одного блюда.