Хаим Граде - Мамины субботы

• Название: Мамины субботы
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Книжники, Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9953-0199-8, 978-5-7516-1101-9

Автобиографический сборник рассказов «Мамины субботы» (1955) замечательного прозаика, поэта и журналиста Хаима Граде (1910–1982) — это достоверный, лиричный и в то же время страшный портрет времени и человеческой судьбы. Автор рисует жизнь еврейской Вильны до войны и ее жизнь-и-в-смерти после Катастрофы, пытаясь ответить на вопрос, как может светить после этого солнце.

---

Если бы мама не стояла в воротах, она бы расплакалась в голос. Но она не хочет, чтобы сбежалась вся улица, и говорит, дрожа:

— А свадьбы дочери ребе не будет ждать?

— Свадьбы дочери? — морщит лоб сват, словно совсем позабыв об этом. — Она ведь не спрашивала у меня, хочу ли я этого брака, так зачем я нужен ей на свадьбе? Откладывать из-за этого отъезд в Эрец-Исраэль я не буду, и моя раввинша, дай ей Бог жизни, меня поймет.

Сват откашливается, словно хочет изменить голос. От волнения на его щеках проступают красные пятна, и он возглашает строгим тоном главы раввинского суда:

— Напишите сыну, что во имя заповеди почтения к матери вы требуете, чтобы они немедленно поженились. Я напишу дочери то же самое. Они уже больше года жених с невестой!

Он молча кивает головой и поспешно уходит. Он боится, что не сможет справиться со своей злостью и, расставаясь, еще больше огорчит подавленную пожилую женщину. Раввин идет по улице подчеркнуто прямо, с мешочком для талеса под мышкой, и даже не смотрит на незнакомых лавочников, которые стоят рядом со своими лавками и с большим почтением смотрят ему вслед.

Мама остается в воротах и опускает голову, не замечая тихих слез, текущих по ее лицу. Вдруг она срывается с места, чтобы догнать раввина. Она хочет попросить его передать раввинше, чтобы она, раввинша, не обижалась на то, что ее не будет на свадьбе ее дочери, в то время как она, торговка фруктами, будет на свадьбе своего сына.

Но мама понимает, что смешно бежать с таким делом. Кроме того, если она попросит у раввинши прощения, разве той не станет еще больнее?

Она чувствует укол в сердце. Ее пугает какая-то мысль, мелькнувшая в ее уме. Она склоняется к своим корзинкам, перекладывает товар, зазывает клиентов, но эта мысль мучает ее все сильнее. Мама отворачивается к стене и говорит себе самой:

— Лучше всего было бы устроить свадьбу в Варшаве. У невесты там большая семья, а я благословлю своего сына издалека. Тут весь город будет перемывать мне кости: «Родители невесты уехали в Эрец-Исраэль, не дожидаясь свадьбы, — оно и видно, как им понравилась такая партия». И как я буду себя чувствовать, когда из-под свадебного балдахина невеста будет смотреть на меня полными слез глазами: ее родителей нет на ее празднике, только я, мать жениха, тут как тут. Может быть, мой сын будет настаивать, чтобы я при этом присутствовала; он ведь знает, что я годами ждала его свадьбы. Я всегда ему говорила: «Чтобы я так дожила до твоей свадьбы!» — «А теперь, мама, — так, наверное, он будет писать мне в письмах, — ты уже не хочешь на ней быть?» — А я ему отвечу: «Дурачок, Всевышний все-таки прислушался к моей молитве, и я дожила до этой радости. Но где мне тут принимать гостей? Разве я могу устроить роскошную трапезу? Разве я могу накормить нищих? Разве я могу нанять музыкантов? А поездка в Варшаву для меня слишком тяжела, в скором поезде у меня кружится голова. Кроме того, как на меня посмотрят варшавские родственники твоей невесты, если я совсем не понимаю языка польских евреев[130]?» Мне повезло, — смеется про себя мама, и из ее глаз льются слезы, — мне повезло, что раввинша уезжает. Как простая еврейка вроде меня разговаривала бы с такой важной сватьей?

Сын раввина

I

— Мама Веля.

Так ее называет Мойшеле, сын раввина.

— Мойшеле, не называйте меня мамой, — просит она его. — У вас есть мама, дай ей Бог дожить до ста двадцати. Ваша мама в Эрец-Исраэль обидится, если узнает об этом.

Он выслушивает ее с улыбкой, которая прячется в мягком мечтательном взгляде его глаз, обрамленных большими очками, и продолжает называть ее «мама Веля».

Как только его отец-раввин уехал, Мойшеле снова стал каждую субботу приходить к ней, в ее квартирку при кузнице. О том пятничном вечере, когда отец ждал его, а он не пришел, Мойшеле не упомянул ни словом. Мама тоже об этом не говорила.

А что ей спрашивать? Она же видит, что раввин и сын раввина похожи друг на друга как две капли воды. Оба они люди твердых убеждений. Раз дочь нашла себе мужа без отцовского согласия, отец не приехал взглянуть на жениха; и раз Мойшеле решил стать халуцем, он не пришел на ужин в пятницу вечером, чтобы отец не читал ему нотаций. Один характер, одни позы и одно выражение лица. Отец — высокий еврей с золотистой бородой, а Мойшеле как деревце в лесу, не сглазить бы. Его благородное юное лицо заросло шелковыми темно-русыми бакенбардами. Он похож на молодых людей времен русского правления, ходивших в косоворотках, отпускавших волосы и не евших мяса.

Мойшеле появляется в пятницу вечером и помогает маме внести в дом корзины. В канун субботы она выставляет много товара, так что перед зажиганием свечей ей приходится десять раз бегать туда и обратно, чтобы занести все в дом. Последние годы ей помогал Хаимка, а когда он уехал со своей невестой в Варшаву, она подумала: ладно, я сама буду затаскивать корзины, как в те времена, когда он еще учился в ешиве. Но ведь тогда она была моложе и у нее было больше сил. Вот Всевышний и послал ей Мойшеле. Обычно он ходит степенно, как его отец-раввин, но с корзинами он носится как вихрь. Мойшеле хочет успеть перетаскать все в дом, прежде чем она возьмет первую пару корзинок.

С тех пор как он стал садовником в Солтанишках[131], он приезжает в четверг вечером, когда заканчивает работу. В пятницу утром, придя с рынка, мама видит, что ее корзины уже расставлены в воротах, весы висят на своем месте, а Мойшеле продает хозяйкам товар.

В первый раз она не поверила своим глазам. Пару минут она стояла, лишившись дара речи, и смотрела, как торгует сын раввина. Только тут она поняла, почему накануне, в четверг вечером, он расспрашивал ее о ценах на фрукты и овощи. Она думала, что он хочет знать это просто так, ведь он же садовник, но оказалось, это был план и он все обдумал заранее.

— Мойшеле, — сказала она, — что вы делаете? Ваши родители сильно обидятся на меня, если узнают об этом.

— Наоборот, они будут довольны, — как обычно не спеша ответил он. — Я еду в Эрец-Исраэль, в кибуц, значит, я должен уметь продавать фрукты и овощи.

— Но вам, раввинскому сыну, это не подобает. Даже мой собственный сын, когда изучал Тору, этого не делал.

— Теперь ваш сын делал бы это. Он ходил бы с вами на рынок, а я бы тем временем торговал. Продавец из него никудышный, он слишком горяч, — сказал Мойшеле с улыбкой.

Она рассмеялась: верно, ее сын старше, но Мойшеле намного рассудительнее его. Поэтому она сразу поняла, что, сколько бы она ни отговаривала Мойшеле помогать ей в торговле, все будет впустую.

Любопытно смотреть, как он торгует. Хозяйки стоят вокруг него и восхищаются. Это не укладывается у них в голове. По его деликатности и доброте, которой лучится его лицо, сразу видно, что он из родовитой семьи. Но его простая одежда и свежее, загорелое от работы в саду лицо сбивают с толку. Женщины стоят с открытыми ртами и больше смотрят на Мойшеле, чем на товар, который они покупают. Если женщина, склонная поторговаться, говорит ему: «Товар дешевеет. Лето», — он неспешно отвечает: «Не может быть. Мой хозяин огородник. Я знаю, что овощи не подешевели».

Мама спросила у него, кто его хозяин, она ведь знает всех огородников. И когда Мойшеле сказал ей, у кого работает, она огорчилась. Мама знает этого огородника несколько лет, ей известно, что он очень далек от деликатности, что он жесткий, как жесть. У него и гроша не выторгуешь.

Она знает, что Мойшеле не станет рассказывать, каково ему там живется. Ведь он молчун, вот и она молчит, и точно так же, как он, строит свои планы.

В понедельник утром она ищет на рынке этого огородника из Солтанишек. Он стоит на большой телеге с раскрытыми мешками картошки, красными помидорами, желтой морковью, молодой парниковой редиской, белой редькой, белокочанной и цветной капустой, брюквой и другими овощами. Торговки осаждают его, хотят хоть немного сбить цену. Но этот упрямый черт не уступает ни гроша, и торговки расходятся искать оптовиков посговорчивей. Мама не торгуется с ним на этот раз, она покупает у него товар, отправляет его с носильщицей к своим воротам, а потом крутится по рынку до тех пор, пока огородник из Солтанишек не распродает все свои овощи. Тогда она снова подходит к нему и расспрашивает его о его работнике Мойшеле.

Он понятия не имеет, кто такой Мойшеле. У него работает много еврейских и нееврейских парней и девиц. Так он говорит, сдвигает шапку набок и хочет уже гнать своих накормленных лошадей.

Она просит его подождать немного. Она говорит ему, что Мойшеле — это младший брат невесты ее сына, что он происходит из маленького местечка и собирается в Эрец-Исраэль.

— Халуц? — переспрашивает огородник, усаживается на козлы и начинает хохотать так, что едва не лопается от смеха.

Мама расценивает его смех как знак того, что он считает Мойшеле плохим работником, и просит огородника пожалеть Мойшеле и присмотреть за ним, ведь он сын раввина и не привык к тяжелому труду.