Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть вторая

• Название: Гусман де Альфараче. Часть вторая
• Автор: Матео Алеман
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1963

---

Однажды в полдень, когда я беззаботно обедал, не предвидя никаких бед, вдруг входит ко мне королевский альгвасил. «Все пропало! — сказал я себе. — Теперь мне конец!»

Я вскочил из-за стола в великом смятении, но альгвасил сказал мне:

— Успокойтесь, ваша милость, ведь вы ничего не украли.

«Не украл! — подумал я про себя. — А что же в таком случае я сделал?» Я решил, что он шутит, а сам немедленно упрячет меня за решетку.

Я так струсил, что лишился дара речи и не знал, бежать мне или стоять на месте. Двое полицейских встали у двери, окно было маленькое и прыгать высоко; да я и не успел бы до него добежать, как меня бы схватили; если бы даже мне удалось выскочить, то я наверняка бы убился. Наконец, превозмогая страх и едва ворочая языком, я спросил, чем могу служить. Он же, улыбаясь приятнейшим образом и совершенно не замечая моего испуга, сунул руку за пазуху и вытащил приказ, подписанный алькальдами и повелевавший арестовать меня за то, в чем я не был виноват ни сном ни духом.

За растление несовершеннолетней! Будь ты неладна, скверная баба, и провалиться мне на этом месте, если я понимаю, что ты наплела!

Я поклялся, что все это ложь и злобный навет. Альгвасил, усмехнувшись, сказал, что он так и думал; однако, не имея полномочий меня отпустить, предложил мне немедля взять плащ и проследовать за ним в тюремный замок.

Я сразу сообразил, чем это грозит: ведь тебе известно, какими сокровищами я владел. Слуг своих я почти не знал, а жил в трактире, куда меня и пустили-то, возможно, с единственной целью обобрать. Оставить тут сундуки было все равно что бросить их на улице, забрать их с собой я не мог, потому что спрятать их мне было негде. А ведь в тюрьму идти — то же, что в харчевню играть в карты: начинаешь трезвый, с колодой карт, а кончаешь пьяный, с кувшином вина; думаешь, что вернешься через полчаса, а выходит, что застрял навеки.

Я не знал, как быть, и, отозвав альгвасила в сторону, стал упрашивать, чтобы во имя господа бога он не допустил моей погибели; я объяснил ему, что имущество мое останется без присмотра, на верное разграбление, и умолял придумать какую-нибудь уловку, чтобы не разорять меня ни за что ни про что, ибо меня ограбят наверняка и вся история затеяна, без сомнения, единственно с этой целью.

Мне повезло: этот альгвасил оказался человеком честным, к тому же не глупым и благовоспитанным. Он понимал, что мое дело правое, ибо знал уже, что за народ эти бабенки. Я пообещал щедро отблагодарить его за помощь. Он сказал, что отчаиваться не следует, а он со своей стороны сделает для меня все, что будет в его власти; оставив меня под присмотром своих людей, он отправился к истицам, которые уже были в трактире и ждали в комнате у хозяйки. Он с ними переговорил, потом вернулся ко мне и снова пошел туда, взяв на себя роль посредника.

Он пригрозил им, что если они откажутся пойти на мировую, то он сам будет свидетельствовать против них, выведет их на чистую воду и покажет под присягой, что я прав; лучше им согласиться на полюбовную сделку и удовольствоваться тем, что я уплачу. Видя, что дело плохо, они решили уступить, и он велел мне выплатить им две тысячи реалов, так как мамаша присягнула, что я обещал ей дать денег на две баскиньи, но до сих пор ничего не дал.

Я-то знал, что не только заплатил, но и переплатил, потому что ничего ей не был должен. Но я тут же отсчитал деньги, мы отправились к судебному секретарю, и они взяли назад свою жалобу.

Вся эта история обошлась мне в двести дукатов, и дело было улажено в какие-нибудь полчаса. Но ночевать в этом трактире я больше не стал и заглянул туда лишь для того, чтобы забрать свои сундуки. Я переселился на первый попавшийся постоялый двор, а позднее сиял хорошую квартиру в доме у почтенных людей, причем обзавелся всей необходимой мебелью и кухонной утварью.

Я еще не кончил устраиваться на новой квартире, как встретил однажды этого самого альгвасила в соборе Босоногих кармелиток[124]. Мы вместе отстояли мессу, потом разговорились, и я поклялся на святом причастии, что неповинен в том, в чем женщины меня обвиняли. Он же сказал:

— Не трудитесь клясться, кабальеро, я и сам все знаю, да и не я один. У нас был уже случай познакомиться с этой девицей; если считать вместе с иском, предъявленным к вашей милости, то здесь, в столице, она уже три раза жаловалась на такое же оскорбление.

В первый раз она подала жалобу городскому викарию на некоего субдиакона, прибывшего в столицу по своим делам. Это был сын богатых и почтенных родителей. Стремясь как-нибудь уладить дело, несчастный сеньор оставил в их лапах все, что у него было, вплоть до сутаны, и отбыл, как говорится, в одной рубашке. Второй иск они подали городскому теньенте, обвиняя в изнасиловании этой девицы некоего богатого каталонца, которого им тоже удалось изрядно общипать; этот поклялся, что непременно разделается с ними, и не по завещанию, а еще в этой жизни. Третью жалобу они подали алькальдам на вашу милость. Я рассудил, что вам лучше откупиться от них деньгами, чем идти в тюрьму, бросив все добро на произвол судьбы. Если бы не это, я ни за что не допустил бы подобной сделки и исполнил бы свой служебный долг. Но из двух зол выбирают меньшее. Вашу милость, без всяких сомнений, оправдали бы и отпустили на свободу, но не сразу: на допросы и расследование дела ушло бы немало времени. Согласившись на мировую, мы с вами избавились от тюремной решетки, кандалов, судейских, нотариусов, ходатаев, сутяг и всей этой канители, беспокойства и неприятностей. Так вы отделались гораздо легче и дешевле.

Скоро уже двадцать три года, как я служу его величеству и ношу эту алебарду; и смею вас заверить, как дворянин и честный человек, что из всех обвинений в изнасиловании, — а поступило их за время моей службы около трехсот, — лишь три оказались справедливыми. Редко платится тот, кто действительно виновен, разве уж ему как-нибудь особенно не повезло. Настоящий виновник остается, как правило, безнаказанным, а беду валят с больной головы на здоровую. Расплачивается какой-нибудь бедняга, который виноват лишь тем, что носит хорошее имя, или богат, или, наконец, показался завидным женихом. Это все равно как чесотка: заразишь палец, а сыпь выступает под мышкой. Несчастному вчиняют иск по той причине, что настоящий озорник либо сбежал, либо таков, что с него и взять нечего. Здешние девицы свободно разгуливают по улицам, ходят в гости к подругам и даже дома делают все, что им угодно. В кухню всегда может зайти с улицы молодой человек, вступит с хозяйской дочкой в разговор, та ответит, двери закрыты, времени хоть отбавляй, охота есть; оглянуться не успеешь — и дело сделано. Чаще всего это случается среди простого народа; затем, почуяв, что запахло жареным, молодчик исчезает — и поминай как звали. Когда родители узнают о беде, они задают бесстыднице взбучку, но затем, дабы труды их не пропали даром, начинают высматривать подходящего человека, а именно такого, с которого можно сорвать куш и получить хорошую цену за свой товарец. Так уж водится: свое ярмо да на чужую шею.

Тогда я сказал:

— Объясните мне только одно, ваша милость: ведь подобные дела совершаются всегда наедине; кто же может присягнуть и свидетельствовать по всей правде-истине, что тут было насилие, если она не кричала и не звала на помощь и никто их не видел в эту минуту и не застал на месте преступления?

А он отвечал:

— Этого и не надобно. Никто не требует от свидетелей присяги в том, что они видели подобные вещи своими глазами: ведь тогда нельзя было бы довести до конца ни одного дела. Свидетелям достаточно подтвердить, что девица была с мужчиной наедине, в закрытом помещении, что он ее поцеловал, или обнял, или вообще вел себя так, что мог бы навести на подозрения. Такие свидетельства с прибавлением жалобы на насилие и приговора осмотревших девицу почтенных матрон считаются достаточным основанием, чтобы осудить человека.

Здесь, в Мадриде, я был свидетелем одного вопиющего случая; вряд ли вашей милости приходилось слышать что-либо подобное. В столицу прибыла некая весьма красивая дама, уехавшая из своих мест от сплетен и искавшая средств к жизни. Она выдавала себя за девицу и несколько дней вела себя соответствующим образом. Тут за ней стал ухаживать одни весьма знатный сеньор; она получила от него письменное обязательство об уплате ей восьмисот дукатов, но, чтобы не уронить ее чести, они договорились указать в бумаге, что эти деньги ей даются в качестве приданого, чтобы она могла выйти замуж. По истечении указанного в бумаге срока он не уплатил, она подала на него в суд и получила деньги, а расписку замариновала впрок. Через несколько лет она завела знакомство с одним приезжим сеньором и подала на него в суд за совращение, опираясь на покровительство некоего важного лица и вторично предъявив свой документ. Обвиняемый указывал, что расписку давал не он, но истица ловко повела дело, говоря одним одно, другим другое, тот проиграл процесс и заплатил.