Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть вторая

• Название: Гусман де Альфараче. Часть вторая
• Автор: Матео Алеман
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1963

---

Тут я мысленно обратил взор на себя, поглядел со стороны и рассудил так: «Пристало ли свирепому волку жаловаться на глупого ягненка? Какую такую воду замутила мне несчастная овечка, что я так разобиделся? Выносливый мул с трудом тащит на себе золото, серебро, жемчуга, каменья и другие драгоценности, наворованные мной по всей Италии, а я мечу громы против жалкой девчонки, которая по бедности вытащила мелочь у меня из кармана!

О низкая людская порода! Как мы любим хныкать и жаловаться, как близко к сердцу принимаем самый ничтожный ущерб и как безжалостно осуждаем ближнего за малейшую провинность! Неистощимо твое милосердие, о господи, а мы привыкли мало ценить и бесстыдно испытывать его, и слишком легко вымаливаем себе прощение! Человек — раб своих страстей, это так; но ведь все мы знаем, что по-настоящему владеем лишь тем, что сумели употребить вовремя и с пользой. И раз мне известно, что жалок согрешивший и достоин зависти простивший его, то вот отличный случай позавидовать самому себе: пусть же она живет, как умеет, а я ее прощаю».

В таких размышлениях прошла вся ночь до зари. В окнах уже забрезжил день, когда вместе с утренним светом в комнату мою проник и сон. Я уступил дремоте и крепко проспал до девяти часов; отдохнул я отлично и был очень рад, что теперь мне можно будет бодрствовать всю следующую ночь, не платя невольную дань сну в самом разгаре радостей и утех, если паче чаяния я добьюсь своего.

Я встал веселый и полный надежд и первым делом сходил в церковь поклониться пречистой деве дель Пилар — одной из величайших святынь христианского мира. Весь следующий день прошел у меня в шатании по улицам. Видел я и свою вдовушку: она вышла через застекленную дверь на балкон и стала мыть руки. Как мне хотелось, чтобы брызги той воды упали на мое сердце и остудили пожиравший меня пламень!

Заговорить с ней я снова не посмел, а только встал на углу и прислонился к стене, улыбаясь и весело на нее поглядывая. Она засмеялась и что-то сказала служанкам, державшим перед нею таз, кувшин и полотенце. Те перегнулись через перила и тоже на меня посмотрели.

Мне уже казалось, что цель достигнута. Я напружил ноги и торс, горделиво поднял голову и прошелся несколько раз под ее балконом, небрежно перекинув плащ через одно плечо, сдвинув шляпу набок и скашивай глаза, чтобы все время ее видеть. Женщины с улыбкой за мной наблюдали, и я был крайне доволен. Глядел я так гордо, выступал так самоуверенно и надменно, словно и сама сеньора, и дом ее уже принадлежали мне, а она взирала на все это благосклонно и не отходила от стеклянной двери.

Под ее балконом прогуливалось немало и других кабальеро, нарядно одетых и видных собою. Но ни один из них, на мой взгляд, не мог сравниться со мной. В каждом я находил множество изъянов, в себе же одни достоинства. У этого были некрасивые ступни, у того — колени; одни казались слишком долговязыми, другие коротышками; тот не в меру толст, этот донельзя тощ, тот сутул, этот и вовсе горбат. Один я был хоть куда, не имел никаких недостатков и обладал всеми совершенствами; к тому же я пользовался явным предпочтением, ибо никому не посылалось таких улыбок, как мне. День клонился к вечеру; она встала и, прежде чем отойти от окна, посмотрела в мою сторону, а потом ушла в комнаты.

Я отправился в трактир, полный приятных мыслей и планов. Хозяин собрался было снова завести со мной разговор, но я не хотел думать ни о чем постороннем и, извинившись перед ним, сказал, что скоро опять ухожу. Отужинав, я взял шпагу и вышел со двора, предвкушая будущие победы.

Прошу, однако, заметить, сколь зловредны наши тайные помыслы: ведь я давеча решил великодушно простить потаскушку, укравшую у меня деньги, а все-таки не утерпел, чтобы не заглянуть в квартал, где мог бы ее встретить, и раз двадцать прошелся взад и вперед по улице, на углу которой в первый раз ее увидел, хотя и сам не знал, зачем и почему это делаю, — так просто, на всякий случай, чтобы убить время. Когда же совсем стемнело, я направился на Косо. Но на перекрестке, почти напротив дома моей дамы, вдруг остановился как вкопанный: два небольших вооруженных отряда стояли в некотором отдалении друг против друга.

Я отступил в подворотню и решил поразмыслить, рассуждая так: «Человек я здесь чужой; прелести и достоинства этой дамы видны не мне одному. Не потому уцелел сей лакомый кусочек, что по соседству кошек нет. Женщина эта такова, что вокруг нее не могут не увиваться женихи и поклонники. Вряд ли те господа стоят тут в ожидании, кому бы подать милостыню. Откуда мне знать, кто они такие и что им нужно, в дружбе ли они между собой, все ли заодно и есть ли среди них главный. Если я, на свою беду, свяжусь с ними, то мне не только проколют шкуру, переломают кости, размозжат череп, но, чего доброго, и на тот свет отправят. Здешние молодцы шутить не любят, вооружены отлично, отваги им не занимать, их много, я один. Эй, Гусман, берегись, не ожгись! А если они враги и хотят померяться силами, то не моя печаль их разнимать. Так или иначе, а мне придется солоно. Пойду-ка я лучше домой. У меня одна забота — смотреть за сундуками да ехать своей дорогой. В этом городе никто меня не знает, а береженого бог бережет».

Я повернулся на каблуках и полетел словно на крыльях к себе на постоялый двор. Спал крепко и покойно, не то что прошлую ночь. Нет лучшего лекарства от любви, чем подобные картины! Я решил завтра же уехать из города и решение это исполнил.

Я подъезжал все ближе к Мадриду, а добравшись до Алькала-де-Энарес, остановился там на недельку, ибо город этот показался мне самым веселым и приятным из всех, что я видел, вернувшись из Италии. Если бы столица не притягивала меня к себе, словно магнит железо, я бы, вероятно, навсегда остался в Алькала и мирно наслаждался бы тенистыми берегами, обилием товаров, общением с замечательными умами и другими прелестями этого города. Однако Мадрид — родина всех испанцев, благороднейший край, и я решил, что, перебравшись туда, не прогадаю. В столице всякий может жить по-своему, никому нет дела до других, и даже соседи по дому зачастую незнакомы между собой. Это-то и прельщало меня более всего, и я расстался с Алькала.

Все в Мадриде стало другим с тех пор, как я его покинул. Моего бакалейщика уже не было, и никто его не помнил. Пустыри были застроены, мальчики превратились в юношей, юноши в мужчин, мужчины в стариков, старики перемерли. На месте улиц появились площади, переулки преобразились до неузнаваемости, и все заметно изменилось к лучшему, Я снял помещение в отличном трактире и так уютно там устроился, что целую неделю не выходил на улицу, развлекаясь обществом хозяйки: была она женщиной миловидной, живой и привлекательной.

Все время, пока я был ее постояльцем, мне прислуживали и угождали со всевозможным усердием, а я тем временем размышлял о дальнейшем и обдумывал, что мне предпринять и как устроить свою жизнь. Суетность меня одолела: я начал с нарядов. Заказал два щегольских костюма, а на смену третий, попроще; оставалось только обзавестись конем и двумя-тремя слугами — и всякий с полным доверием купил бы у меня любую драгоценность из тех, что я привез из Генуи. Так я и сделал. Начал франтить и сорить деньгами. Хозяйка постоялого двора была отнюдь не скромница, а, напротив, большая скоромница; она потворствовала всем моим прихотям, чтобы ловчее заманить в сети.

Приятельницы ее завели обычай приходить со мной поболтать, и одна из них привела как-то раз с собой премиленькую девушку; девчонка была ангельски хороша и, как оказалось впоследствии, чертовски хитра. Я попробовал приударить за красоткой, но к ней и подступу не было. Однако даже каменное сердце не устоит против подарков. Чем больше я ее одаривал, тем приветливее она становилась и наконец пошла навстречу всем моим желаниям. Несколько дней мы с ней пребывали в полном согласии, причем она, словно худая хворь, беспрерывно что-нибудь высасывала, выматывала, вытягивала, да так ловко и умело, словно была многоопытной куртизанкой, прошедшей огонь, воду и медные трубы, а между тем она получила всего лишь домашнее воспитание у своей мамаши. В один прекрасный день она завела разговор о баскинье из пунцовой парчи; торговал этой парчой один перекупщик с Пуэрта-дель-Соль, материя была дорогая, вытканная золотом, и за кусок просили больше тысячи реалов. Это было чересчур. Правда, я порядком увлекся и уже потратил на девицу не менее ста эскудо, однако позволив ей продолжать в том же духе, я очень скоро вылетел бы в трубу. Я отказался исполнить ее просьбу — она рассердилась; я не обратил на это внимания — она обиделась; я притворился, что ничего не замечаю, тогда обе — мать и дочь — стали громко негодовать. Я отмалчивался и ждал, чем все это кончится. Они перестали ко мне ходить, а я за ними не посылал.

Тогда они стакнулись с моей хозяйкой; сговорились между собою волк, шакал и лисица, и втроем ополчились на одного.