Андрей Упит - Земля зеленая

• Название: Земля зеленая
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман Андрея Упита «Земля зеленая» является крупнейшим вкладом в сокровищницу многонациональной советской литературы. Произведение недаром названо энциклопедией жизни латышского народа на рубеже XIX–XX веков. Это история борьбы латышского крестьянства за клочок «земли зеленой». Остро и беспощадно вскрывает автор классовые противоречия в латышской деревне, показывает процесс ее расслоения.

Будучи большим мастером-реалистом, Упит глубоко и правдиво изобразил социальную среду, в которой жили и боролись его герои, ярко обрисовал их внешний и духовный облик.

---

Пришли на торги престарелые хозяин и хозяйка Озолиней, они держались в сторонке от семьи Бите. Конечно, жаль, что разоряется такой хороший человек, как Осис, но чужая беда приносит и им некоторую пользу: если бы Бите не купил Яунбривини, то неизвестно, сколько времени пришлось бы терпеть соседство шумной воровской семейки в домишке Лауски. Вчуже неприятно было смотреть, как эта тройка, стоявшая тесно в ряд, алчными, завистливыми глазами провожает каждую проданную вещь, будто и она им нужна, будто все это — их собственность, которую сегодня развезут, растащат по всей волости.

Земитиене из Крастов с отчаянием удерживала своего мужа от участия в торгах. Когда Земит бывал навеселе, им овладевала страсть все покупать — чистая дурь, как говаривала Земитиене. Он уже выторговал себе корыто для поросенка, совсем ненужное в его хозяйстве, а теперь порывался оставить за собой острый топор Осиса, хотя дома у него было два. Какой-то умник все время громко хулил телегу Осиса, чтобы отвадить других покупателей, а сын этого хитреца стоял в сторонке и ждал, когда можно будет взять вещь за бесценок. На торгах ведь каждый старается как бы купить подешевле.

Приехал и лошадник Рутка. Все знали, зачем он здесь. За гнедого Осис выплатил ему долг еще прошлой осенью. Ясное дело, что на такого норовистого охотников не найдется, никто не пожелает за свои деньги тащить такое несчастье к себе домой. Не была ли эта коняга отчасти виновата и в том, что Осис торговал здесь, как выброшенный на задворки, выкорчеванный пень? За гроши гнедой достанется тому же Рутке, чтобы он потом всучил его кому-нибудь, кто еще не знает, что за сокровище этот мерин. Кося свои белки в сторону конюшни, Рутка стоял, прислонившись к своей телеге, и, ожидая свой черед, скучающе похлопывал кнутовищем по голенищу.

Хозяин Озолиней купил два стула, и теперь на одном сидел сам, а на другом — его старуха. Он спокойно посасывал трубку, изредка накидывая за что-нибудь по пятачку. Он не шумел, как хвастливо выпятивший грудь Земит, но не допускал, чтобы ту или иную вещь отхватили даром. Осиене издали поблагодарила его взглядом: этот порядочный человек был на торгах их благодетелем — не позволял расхватать их имущество за бесценок.

Она подтолкнула сестру локтем.

— Посмотри, уж не Иоргис ли Вевер идет там, вдоль поля Бривиней?

Калвициене утвердительно кивнула, конечно, сам Иоргис Вевер, никто другой. Это было неожиданностью. После того как Андр удрал в Ригу, семья Осиса сочла, что все родственные связи с Иоргисом порваны. Никто, однако, не слыхал, чтобы Иоргис сердился или поносил их, вообще он не любил говорить о своих семейных делах и не вмешивался в чужие. Все же Осиене чувствовала себя виноватой перед ним и теперь не знала — идти ему навстречу или убежать в дом. Но так как Иоргис незаметно присоединился к толпе, то не понадобилось ни того, ни другого.

Литовец-батрак уже собрался уходить и стоял с вещевым мешком за спиною. Все время топчась за спиной Карла Зарена, он поглядывал через плечо, как в сите Осиене прибавляются деньги. В Клидзине у батрака умер ребенок, сегодня похороны, но ксендз отказался совершить погребальный обряд, покуда ему не заплатят за это трех рублей. За весенние работы литовцу недодали как раз три рубля шестьдесят копеек, он нетерпеливо ждал, не выдастся ли маленький перерыв, когда хозяева с ним рассчитаются.

С возом дров ехал Бауман. Жена поспешила к нему навстречу и успела рассказать про лестницу. Приц и обычно-то ходил гордо задрав голову, а теперь, рассерженный, выпрямился еще больше. Босяки этакие! Налезли полон двор, нельзя с дровами подъехать! Хотел было проехать прямо через толпу, но не удалось. Чьи-то руки схватили лошадь под уздцы, кто-то только что купленной лопатой огрел ее по спине, кто-то не очень-то бережно помог вознице слезть с телеги в крапиву у забора. Битиене и Бауманиете визжали понапрасну, зря кричал и Бите о насилии и Сибири. Их просто-напросто оттолкнули в сторону, а Бауман вынужден был повернуть воз и, боязливо озираясь, объехать толпу, сделать большой крюк.

Наконец из конюшни вывели гнедого — конь шел нехотя, упираясь, будто чуя недоброе. Турс пустил в ход все свое красноречие, Ну, сколько посулят хозяева за этого породистого жеребца, которому в Юрьев день исполнилось всего двенадцать лет и шесть месяцев? На Одзинской ярмарке за старшего брата гнедого заплатили пятьдесят рублей, теперь, весной, такого работягу не сыщешь и за шестьдесят. Если погуляет недельку-другую на травке, гарцевать начнет в упряжке, без ременных вожжей пусть не вздумают садиться…

Лошадник Рутка оторвался от своей телеги и, приняв гордый вид, приблизился к оценщику.

— Десять рублей! — бросил он небрежно и распахнул свое кожаное полупальто. — От доброты сердца даю, думаю, Осис все-таки кожу ему до костей не продырявил.

Совсем неожиданно за его спиной чей-то голос произнес: «Накидываю рубль!»

Пораженный, Рутка обернулся с усмешкой и стал искать глазами этого глупца. Ну, конечно, старый Озолинь, тот ему приветливо кивнул.

— Хозяину Озолиней сын, должно быть, прислал еще одну тысчонку, — с издевкой сказал Рутка. — Пусть швыряет, мне чужих денег не жалко! Двенадцать рублей!

И вытащил из внутреннего кармана туго набитый бумажник. Но тут еще кто-то накинул рубль. Рутка узнал Иоргиса Вевера, и этот не побоялся его издевки… Потом цену набавил снова хозяин Озолиней — все так же спокойно. В толпе раздался смех — все понимали, что это означает. Турс даже вдохновился.

— Четырнадцать рублей! Раз — четырнадцать! Кто больше?

Рутка догадался, что его нарочно вгоняют в убыток. Но мог ли он отступить? Он стал бы тогда невиданным посмешищем всей волости, в ущерб всем своим делам. Он застегнул полупальто, стиснул зубы и попробовал запугать соперников двумя рублями.

Но это не помогло. Как сговорившись, те продолжали набрасывать по рублю. Люди смеялись, потирая руки, веселье все возрастало — хоть из кожи лезь, а отступать было уже нельзя. Самое ужасное заключалось в том, что все знали, что Рутка не может отстать, поэтому-то хозяин Озолиней продолжал спокойно посасывать трубку, а Иоргис Вевер осматривал на верстаке инструменты Осиса, прислушиваясь краем уха, как бы не прозевать свою очередь. Оценщик был в ударе, язык как у черта, гнал Рутку прямо в мочило без всякой передышки.

Когда дошли до двадцати пяти рублей, Рутка, позабыв самолюбие, молящими глазами посмотрел на своих палачей, — но, должно быть, им вместо сердца кто-то вложил камень. И когда Иоргис Вевер сказал «тридцать», Рутка не выдержал, повернулся и поспешно зашагал прочь, весь его вид показывал: хватит дурить, нельзя же тягаться с сумасшедшими!

Но до телеги он не дошел — насмешки градом полетели вслед. Не останавливаясь, лошадник процедил сквозь зубы: «Тридцать один…» Конечно, это тоже было безумием — так бывает только при игре в карты. А этот проклятый оценщик, этот малениец!.. «Раз-два-три!» Молоток с грохотом стукнул, чуть не проломил дно у мучного ларя Осиене.

Рутка выхватил бумажник, небрежно высыпал содержимое на стол, чтобы показать — для него эти тридцать один рубль ничего не значат. Дрожащей рукой отсчитал три красненьких бумажки и одну желтенькую, начал привязывать Лешего к оглобле рядом со своим караковым. Леший еще пытался повернуть голову, отыскивая глазами своих бывших хозяев. Сердце Осиене сжалось, но она изо всех сил боролась с ненужной слабостью. «Это тебе за то, что ты над нами измывался!» — пыталась она успокоить себя.

Просвистели три удара кнутом. Рутка умчался, как вихрь, — гнедому словно подменили ноги, он побежал, гарцуя и подскакивая. Участники торгов прямо ликовали. Даже Осиене улыбнулась бы, если бы еще умела. Из хлева вывели рыжую Пиекталю, которая этой весной отелилась впервые. Этого Осиене не в силах была выдержать, натянула на глаза платок и убежала в кухню.

Свалив дрова и повернув лошадь, Бауман стоял у дома, задрав голову. Должно быть, хотел получше рассмотреть купленные постройки, приценивался взглядом — не слишком ли дорого заплатил. Одно окно было наполовину открыто. Приц подошел и попробовал раскрыть шире. Но Калвиц, не спускавший с него глаз, закричал угрожающе:

— Ты что там? В дом собираешься залезть? Пока что это не твоя нора!

Испуганный Бауман отскочил. Туповатый и неповоротливый, он не сразу нашелся с ответом, только пробурчал:

— Нет, не в дом… Хотел только проверить, как держатся петли — как бы ветер не вырвал раму и стекла не разбились.

— Щупай свои собственные петли, пильщик этакой! — кричал Калвиц еще громче. — Не лезь к чужим окнам!

Бауман попробовал хорохориться, чтобы унять зубоскалов в толпе, которые только и ждали новой шутки. Помахал кулаком над головой.

— Мы заплатили, значит, нам и принадлежит…

Но Калвиц наседал все больше.