Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

• Название: Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма
• Автор: Эмиль Золя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Критика
• Год: 1967

В двадцать шестой том Собрания сочинений Эмиля Золя (1840–1902) вошли материалы из сборников «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», а также письма.

Под общей редакцией И. Анисимова, Д. Обломиевского, А. Пузикова.

---

Вы говорите, что пишете сейчас о Ваших впечатлениях от моего романа и от меня самого. Вы не можете себе представить, как это меня тронуло и как я буду этим гордиться. Во Франции меня вовсе не баловали; только недавно со мной стали раскланиваться. Поэтому я очень ценю рукопожатие друга из-за границы. А нынче Ваши добрые слова пришли даже не из-за границы, они пришли с первой моей родины, с земли, где родился мой отец.

Примите уверения в моей преданности. Я тоже крепко жму Вашу руку и остаюсь Вашим собратом по профессии, обрадованным и тронутым тем расположением, которое Вы пожелали ему выразить.

ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ

Медан, 9 августа 1878 г.

Дорогой друг!

Я не раз собирался Вам писать, терзаемый угрызениями совести, что не послал письма раньше. У меня было много всяких хлопот. Я купил дом, сущий крольчатник, между Пуасси и Триелем, в очаровательном захолустье, на берегу Сены, за девять тысяч франков, — сообщаю цену, дабы Вы не заблуждались насчет солидности покупки. Литература оплатила этот скромный сельский приют, достоинство коего состоит в том, что он расположен далеко от любой станции и что по соседству нет ни одного горожанина. Я один, совершенно один; целый месяц не видел ни одного человеческого лица. Но мой переезд сюда и устройство выбили меня из колеи, и отсюда — моя небрежность.

О Вас я знаю от Мопассана, который купил для меня лодку и сам привел ее из Безона. Таким образом, мне известно, что Ваша книжка хорошо расходится,[115] чему я очень рад. Вы напрасно сомневаетесь в этом своем произведении: я всегда считал, что его основная идея чрезвычайно оригинальна и что Вы создадите книгу совсем новую и по содержанию, и по форме.

Перед моим отъездом из Парижа Тургенев рассказывал, что Вы читали ему отрывки; он тоже в восторге.

А вот мои новости. Я только что кончил план «Нана», который дался мне с большим трудом, потому что он охватывает среду особенно сложную, и у меня там наберется не меньше сотни персонажей. Я очень доволен этим планом. Но только боюсь, что мне придется трудновато. Я хочу сказать все, а есть вещи очень грубые. Думаю, что Вы будете довольны моим отеческим и благодушным отношением к добрым «жрицам любви». Я сейчас чувствую, как перо мое чуть-чуть подрагивает, а это всегда предвещало мне счастливое разрешение от бремени хорошей книгой. Предполагаю начать ее числа 20-го этого месяца, после очередной корреспонденции для России.

Как Вам известно, наш друг Барду совершил недавно по отношению ко мне весьма недостойный поступок. После того как он пять месяцев всюду кричал, что дает мне орден, он в последнюю минуту заменил меня в списке Фердинандом Фабром; таким образом, я остался в вечных соискателях этой награды, именно я, который ничего не просил и интересовался ею, как прошлогодним снегом. Я в бешенстве, что по милости сего милейшего министра очутился в таком дурацком положении. Газеты судили и рядили об этом и сейчас оплакивают мою горькую судьбу; это невыносимо. Кроме того, я не терплю, когда меня обсуждают: либо пусть меня принимают таким, каков я есть, либо не надо совсем. А знаете, почему Барду предпочел мне Фабра? Потому что Фабр старше меня. Добавим, что я чую здесь проказливую руку Эбрара, а он враг. Если Вы видитесь с Барду, скажите ему, что в моей писательской жизни у меня было немало неприятностей, но этот орден, сначала предложенный, о чем писали в газетах, потом, в последнюю минуту, отобранный у меня, — самая неприятная из всех неприятностей, какие мне пришлось переварить; чего проще было оставить меня в моем углу и не выдавать за господина с сомнительным талантом, который напрасно подкарауливал красную орденскую ленточку. Простите, что так длинно пишу об этом, но я еще полон гнева и отвращения.

Вот, кажется, и все. Я завтракал с Доде, он работает вовсю над своим романом «Королева Беатриса».[116] Гонкура не видел. Тургенев в России. Супруги Шарпантье в Жерармере. Вот так-то!

Крепко жму руку. Дружеский привет от моей жены. Если будете проезжать через Пуасси, пожалуйте к нам на завтрак. Обратитесь к г-ну Саллю, хозяину каретного двора, он Вас доставит ко мне.

Желаю бодрости и успешной работы!

ЭДМОНУ ГОНКУРУ

Медан, 15 декабря 1878 г.

Дорогой друг!

Мы наверняка увидимся только в январе. Меня задержала необходимость наблюдать за каменщиками, а теперь я остаюсь здесь, тая лукавую мысль отменить потихоньку встречу Нового года. И потом мне здесь очень хорошо работается. Деревня восхитительна в морозные дни. Но я не так уж много сделал, как Вы думаете, — когда я вернусь домой, у меня будет написано четыре главы из шестнадцати — четверть книги. Приеду не раньше зимы семьдесят девятого — восьмидесятого года. Но я очень доволен, а это уже награда.

Вы знаете, что около 10 января состоится премьера драмы «Западня»[117] — еще один ужасный вечер, уготованный мною для друзей! Правда, моего имени на афише нет, однако же за эту затею расплачиваться придется мне. Декорации будут великолепные; что же касается исполнения, то оно меня немного беспокоит. В конце концов театр интересует только выручка.

Флобер написал мне грустное письмо. Я знаю, что дела его идут очень плохо. Но это вопрос весьма деликатный,[118] и боюсь, что мы не сможем в это как-либо вмешаться.

Вот и все, дорогой друг. Я хотел Вам сказать, что с Вашей стороны очень славно было написать мне, а еще я хотел напомнить, что рассчитываю Вас видеть на премьере «Западни».

Крепко жму руку.

С живейшим любопытством жду «Братьев Бендиго»,[119] о которых говорили мне Сеар и Гюисманс. Это, кажется, что-то совсем новое, очень личное и очень хорошее. Я рад, что Вы довольны. Кстати, я только что опубликовал французский текст моей статьи о Вас, которая напечатана на русском языке в Петербурге. Вы ее найдете в «Реформ» от 15-го числа — в том самом журнале, который так мало платит своим сотрудникам.

ЭДМОНДО ДЕ АМИЧИСУ

Медан, 23 декабря 1878 г.

Любезный собрат по перу!

Я еще в деревне, несмотря на позднее время года, и только вчера прочитал великолепную статью, которую Вы мне посвятили. Как передать Вам мое восхищение, мое волненье? Не я, а Вы — великий писатель. Это Вы — наблюдатель, это Вы — художник. Спасибо тысячу раз, и снова спасибо. Именно сейчас, когда Вы так чудесно говорите обо мне в Италии, меня поносят во Франции. Хорошо бы уехать к Вам, разбить палатку рядом с Вашей на родине моего отца.

Горячо жму Ваши руки, прошу верить, что вечно буду Вам признателен.

ЛЕОНУ ЭННИКУ

Медан, 28 декабря 1878 г.

Конечно, нет, дорогой Энник, меня не волнует вся эта шумиха; разве только в первый день я немного рассердился. Но правда явно на нашей стороне, и мы можем быть совершенно спокойны. Я очень счастлив, что возвращаюсь в Париж и смогу пожать руки всем вам; тем более что драка вокруг «Западни» нас позабавит. Вы знаете, что я рассчитываю на Вас лично. Я приеду 3-го числа. У нас будет время сговориться, потому что, кажется, пьеса раньше 15-го не пойдет.

Что же это за личность дала материал Монжуайе для статьи в «Голуа»? Впрочем, статья вежливая, хотя и полна неточностей. О Вас пишут хорошо, и мне это приятно.

До скорого свидания. Прочтите мой понедельничный фельетон в «Вольтере».

Искренне Ваш.

1879 © Перевод С. Рошаль

ГЮСТАВУ РИВЕ

Париж, 12 февраля 1879 г.

Милостивый государь!

Я прочел Вашу статью[120] и благодарю Вас, ибо Вы старались быть беспристрастным, это очевидно. Но почему Вы приписываете мне идеи, которых у меня никогда не было? Почему судите обо мне, не читав меня? Кажется, Вы человек молодой; не повторяйте же всех глупостей, которые распространяют обо мне и моих произведениях.

Вы спрашиваете: «Откуда эта узость ума, обедняющая искусство?» Эта узость — любовь к правде, расширяющая сферу науки. Как видите — сущий пустяк.

Впрочем, писать об этом слишком долго. Я только чуть переделаю Ваше заключение: я — ничто, сударь, а натурализм — это все, ибо натурализм — это сама эволюция современной мысли.

Это он двигает наш век вперед, а романтизм был лишь коротким периодом начального толчка.

Вы говорите, что натурализм ограничивает литературный горизонт; напротив, он открывает бесконечность, подобно тому как наука Ньютона и Лапласа раздвинула границы неба, каким его видели поэты. Правда, у Вас о натурализме самое убогое представление, и я советую Вам уступить его репортерам, рыщущим в поисках материала. Ведь есть не только «Западня», сударь, — есть вселенная.

Примите, милостивый государь, уверения в совершенном моем почтении.

ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ