Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

• Название: Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма
• Автор: Эмиль Золя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Критика
• Год: 1967

В двадцать шестой том Собрания сочинений Эмиля Золя (1840–1902) вошли материалы из сборников «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», а также письма.

Под общей редакцией И. Анисимова, Д. Обломиевского, А. Пузикова.

---

Что до Нана, то она следствие всего этого. Я добивался в своей драме полноты. Мне нужен был ребенок, погубленный в этой семье. Она дочь алкоголиков, на ней сказываются роковые последствия нищеты и порока. Повторяю: ознакомьтесь со статистическими данными, и вы увидите, солгал ли я.

Остаются второстепенные фигуры: пьяницы и бездельники, которых я должен был сделать именно такими, чтобы объяснить и ускорить падение Купо. Чуть не забыл Бижара и малютку Лали. Случай Бижара — это только один из случаев отравления алкоголем. Кто умирает от белой горячки, как Купо, кто становится буйнопомешанным, как Бижар. Бижар из тех сумасшедших, какие часто привлекаются к суду исправительной полицией. А Лали — дополнение Нана. В дурной рабочей семье дочерей забивают до смерти, либо они идут по плохой дорожке.

Ну а теперь скажите, откуда видно, что я взял в герои только пьяниц и бездельников? Наоборот, в «Западне» все работают, семь или восемь картин в романе показывают, как трудятся рабочие. И за немногими исключениями, которых требует моя драма, никто не пьет. Вот почему я не согласен с критикой, которая обвиняет меня в том, что я вывожу на сцену одних лишь мерзавцев. Меня очень плохо читают. Это все, что я хотел доказать.

К тому же люди не хотят понять, что «Западня», как и мои предыдущие книги, входит в серию романов, в огромное целое, которое будет состоять из двух десятков томов. У этого целого есть общий смысл, который станет ясен всем, лишь когда я завершу свой нелегкий труд. И эта серия должна включать два романа о народе. Пусть критики, обвиняющие меня в том, что я не показал народ во всех его обличьях, соблаговолят дождаться второго романа, который я предполагаю посвятить народу. А пока «Западня» остается среди других томов отдельно звучащей нотой.

Я не буду останавливаться на вопросе о языке. Я заставил рабочих наших предместий говорить так, как большинство их говорит в жизни. Сказать мне, что это не язык народа, — по меньшей мере наивно; отвечу только одно: пойдите в густонаселенные кварталы и послушайте. Таким языком говорят самые порядочные рабочие. К тому же разве многое от этого языка не вошло в язык людей искусства? Разве самые воспитанные люди за обедом, в мужском обществе, не употребляют куда более вольные выражения? Все нападки на мой стилистический эксперимент слишком лицемерны, чтобы стоило на них останавливаться. В конце концов я не имел в виду затевать литературную дискуссию.

Мое письмо получилось чересчур длинным, пора подвести итог. Республиканцам-идеалистам, обвиняющим меня в том, что я оскорбил народ, отвечаю: напротив, я думаю, что сделал благое дело. Я сказал правду, я представил достоверные данные о нужде и о неизбежном упадке рабочего класса, я пришел на помощь политикам-натуралистам, которые понимают, что, служа людям, необходимо раньше их изучить. Без системы, без анализа, без правды в наше время невозможны ни политика, ни литература.

А кроме того, совершенно неверно, что «Западня» — это клоака, где копошатся лишь испорченные, опасные существа. Я решительно отрицаю это. Людей смущает непривычная правдивая форма, они не в состоянии признать искусство, которое не лжет; отсюда отвращение читателей к подробностям, которые их, однако, не отталкивают в повседневной жизни. Я изображаю в своих книгах подлинную жизнь, надо принимать ее, как она есть. В жизни герцогов, как и в жизни кровельщиков, есть стороны, которые могут оскорбить, но я счел нужным воспроизвести их из уважения к истине.

Вот, любезный господин редактор, что я хотел сказать читателям республиканской газеты, пожелавшей опубликовать первую часть «Западни».

Примите уверения в совершенном моем почтении.

Ж.-К. ГЮИСМАНСУ

24 февраля 1877 г.

Вчера, перед тем как погасить свечу, я прочел Вашу брошюру[105] и был очень тронут Вашим теплым отзывом. Да, в Вашем очерке я таков, каким бы хотел быть; по таков ли я в действительности?

Вы меня перехвалили, и я принимаю Ваши восторги только потому, что кое-кого они ошеломят. А кроме того, это значит, что Вы поднимаете знамя, ведь так? Друг с другом мы можем быть вполне откровенны, но перед людьми станем держаться гордо и независимо.

ЛЕОНУ ЭННИКУ

Эстак, 29 июня 1877 г.

Любезный друг!

Благодарю за Ваше доброе и милое послание. Я не забыл Вас и даже собирался Вам писать, когда пришло Ваше письмо.

Вы проявляете благородное мужество, и я поздравляю Вас с тем, что Вы работаете. Сила дарования — в умении работать. Когда человек молод, как Вы, и решил написать книгу, он ее напишет наперекор всему. Возвращайтесь в Париж только по окончании книги.

Я нахожусь здесь уже месяц. Местность тут великолепная. Вам она покажется, быть может, бесплодной и унылой; но я вырос среди этих голых скал, в этих лишенных растительности пустошах, вот почему я волнуюсь до слез, когда вновь вижу этот край. Один запах сосен вызывает в памяти всю мою молодость. Поэтому я очень счастлив, несмотря на довольно примитивное жилье. Мы спим на отвратительных соломенных тюфяках, не говоря уже о прочих неприятностях. Но буйабесы и мидии, которыми я питаюсь, окупают в моих глазах все неудобства. Жара, благодаря свежим ветрам с моря, вполне выносима. А вот от москитов деваться некуда.

Однако я сразу взялся за работу. Моя комната выходит окнами на море, — оно в нескольких метрах от дома. Таким образом, когда я пишу, передо мной просторы горизонта. Я уже сделал три главы своего романа.[106] Он кажется слишком бледным и слишком утонченным рядом с «Западней»; минутами я сам удивляюсь этому и испытываю беспокойство. Но я хотел этой новой ноты. Она звучит не так мощно, и в ней меньше личного, чем в прежней; но она внесет разнообразие во всю серию. Я надеюсь возвратиться в Париж с романом, готовым на три четверти. Он начнет печататься с ноября месяца в «Бьен пюблик».

От наших парижских друзей ничего нет. Даже Алексис не написал мне. Я думаю каждому по очереди послать несколько слов. «Колокола», — газета, упоминаемая Вами, как будто весьма преданна Алексису, — он прислал мне экземпляр, в котором напечатана его биография, по-видимому, продиктованная им самим. Известно ли Вам, что «Репюблик де Леттр» не существует более? Но подробностей я не знаю.

Работайте хорошенько и думайте о театре там, в Вашем уединении. Нам было бы очень важно завоевать подмостки. По-моему, нужно быть практичными, но новых своих позиций не сдавать.

Моей жене гораздо лучше, особенно в последние дни. Ей очень приятно Ваше дружеское отношение, она шлет Вам низкий поклон. Крепко жму руку. Сердечно Ваш.

Напишите мне, отвечу незамедлительно.

ЭДМОНУ ГОНКУРУ

Эстак, 23 июля 1877 г.

Дорогой друг!

Уже давно собираюсь Вам написать. Но я имел глупость заболеть, у меня была сильнейшая мигрень и спазмы желудка, продержавшие меня целую неделю в постели, после чего я встал с мозгами набекрень. Но в общем мне лучше, я снова взялся за работу.

Получили ли Вы из Марселя сведения о Вашей актрисе?[107] Я поручил Анри Синьоре, молодому, очень толковому человеку, заняться розысками, о которых Вы меня просили. Я знаю, что он рылся в библиотеках, у букинистов и снесся с одним марсельцем, который неоднократно имел дела с упомянутой певицей. Но я его больше не видел и не знаю, написал ли он Вам.

Итак, я много работаю в полнейшем уединении. Помимо заказанных работ, я занят романом, который хочу продвинуть как можно дальше, так как с 15 ноября его начнут печатать в «Бьен пюблик». Закончены четыре главы книги, я ими очень доволен. Это весьма приятная, трогательная и простая повесть, совсем в другом роде, чем «Западня». Она будет противоположностью «Западни», и меня зачислят в категорию благонамеренных писателей. Я решил писать для пансионерок и стараюсь быть плоским и бесцветным. Ну а потом в «Нана» я опять стану беспощаден.

А что пишете сейчас Вы? Ведь Вы, кажется, говорили мне, что снова возьметесь за роман только зимой? Отступать нельзя. Нам надо завершить победу. Ничего! Этой зимой мы все-таки нанесли мощный удар. Я могу лучше судить об этом с тех пор, как голова моя свободна от забот. Через несколько лет Вы увидите последствия нашей атаки.

Места здесь чудесные, правда, я здесь вырос и люблю их. Но меня погубят буйабесы, перченые блюда, мидии и прочая упоительнейшая пакость, которую я ем безо всякой меры. Уверен, что эта-то вкуснота и свалила меня с ног. Вот почему я ее теперь остерегаюсь.

Никаких новостей ниоткуда, передо мною море, вдали огни Марселя, который по ночам весь в зареве, как от пожара. Уже шесть недель на небе не видно ни облачка, вот и все. Получил письмо от Тургенева: он вернулся из России, где у него был жесточайший приступ подагры. От Флобера и Доде — никаких вестей.