Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

• Название: Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма
• Автор: Эмиль Золя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Критика
• Год: 1967

В двадцать шестой том Собрания сочинений Эмиля Золя (1840–1902) вошли материалы из сборников «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», а также письма.

Под общей редакцией И. Анисимова, Д. Обломиевского, А. Пузикова.

---

Места здесь чудесные, правда, я здесь вырос и люблю их. Но меня погубят буйабесы, перченые блюда, мидии и прочая упоительнейшая пакость, которую я ем безо всякой меры. Уверен, что эта-то вкуснота и свалила меня с ног. Вот почему я ее теперь остерегаюсь.

Никаких новостей ниоткуда, передо мною море, вдали огни Марселя, который по ночам весь в зареве, как от пожара. Уже шесть недель на небе не видно ни облачка, вот и все. Получил письмо от Тургенева: он вернулся из России, где у него был жесточайший приступ подагры. От Флобера и Доде — никаких вестей.

Если Вы знаете что-нибудь, напишите. Это развлечет меня в моей пустыне. Жена тоже была очень больна. Она шлет Вам привет.

Крепко жму руку, сердечно Ваш.

Ж.-К. ГЮИСМАНСУ

Эстак, 3 августа 1877 г.

Дорогой друг!

Вы работаете, вот это хорошо! Напрасно Вы беспокоитесь заранее! Двигайте смело Вашу книгу вперед, не задумываясь, есть ли в ней действие, понравится ли она, не доведет ли она Вас до Сент-Пелажи! [108]Я заметил такую вещь: больше всего волнений стоили мне те мои романы, которые разошлись лучше других. Думаю, что мы должны полагаться каждый на свой талант и шагать вперед напрямик. Теперь совершенно ясно, что, если ты не умеешь дрожать от страха, художник из тебя не получится. Все это я пишу для того, чтобы сказать Вам, что мы рассчитываем на Вас и что Вы дадите нам боевую книгу.

Слава богу, мы с женой уже встали с постели и даже держимся довольно крепко на ногах. Вы и представить себе не можете, в каком я уединении, — просто замуровал себя. Порою я по три дня не выхожу из комнаты, — это очень узкая комната, где я работаю за детским столиком. Правда, в моем кабинете есть балкон, выходящий на море, оттуда чудесный вид, в глубине Марсель, а напротив, в заливе, — острова. Пока аппетит у меня отменный, и это мой большой недостаток. Здесь есть изумительные вещи, в Париже неизвестные, я не пробовал их уже много лет: фрукты и блюда с особой приправой, и прежде всего мидии, которые я просто пожираю, млея от наслаждения. Добавьте к этому, что пейзаж полон для меня воспоминаний, что солнце и небо — мои старые друзья, что некоторые запахи трав напоминают мне былые радости, и Вы поймете, что мое плотское «я» необыкновенно счастливо.

Романист во мне сейчас счастлив не меньше: я говорю «сейчас», потому что, как и у Вас, у меня тоже бывают дни ужасных сомнений. Я только что окончил первую часть моего романа, в котором будет пять частей. Это чуть-чуть глуповато, чуть-чуть простовато, но я думаю, что проглотят это не без приятности. Мне хочется удивить читателей «Западни» благодушной книгой. Я в восторге, что написал миленькую, бесхитростную страничку, которой на вид лет шестнадцать. Тем не менее я не могу поручиться, что меня вдруг не занесет на вещи не слишком пристойные. Но это лишь в виде исключения. Я приглашаю читателей на семейный праздник, где они встретят людей с добрыми сердцами. Наконец, первая часть завершится видом Парижа с птичьего полета, сначала утопающего в тумане, потом мало-помалу возникающего из дымки под лучами бледного весеннего солнца; и, по-моему, это пока одна из лучших, написанных мною страниц. Вот почему я доволен, и, как видите, изъясняюсь в лирическом тоне.

Вы толкуете мне о театре. Бог ты мой! Это было бы весьма приятно и даже весьма полезно. Но у меня на это здесь совсем нет времени. Я займусь им зимой, если быстро закончу свой роман. Кроме того, театр по-прежнему нагоняет на меня страх. Я понимаю, как необходимо мне зацепиться за театр, притулиться к нему, но я, право, не знаю, как и откуда его штурмовать. Дальше видно будет.

И не надейтесь, что получите от меня, из моего логова, какие-нибудь новости. Я никак не могу избавиться от монолога. Никого не вижу. Алексис еще здесь не показывался. Кругом только ужасные местные жители; правда, я, к своему несчастью, понимаю их тарабарщину, но тщательно избегаю всякого общения с ними. И мне приходится с волнением ждать парижских газет, а потом каждый день не без досады убеждаться, что читать в них совершенно нечего.

Я хотел бы вернуться в Париж, по крайней мере, с тремя готовыми частями моего романа, а так как я занят и другими очень тяжкими заботами, то, вероятно, задержусь здесь до конца октября. К счастью, я отделался от «Бьен пюблик», опубликовав отрывки своих статей, предназначенных для России.

Вот и все, дорогой друг. Главное, я хотел сказать Вам, что мы чувствуем себя хорошо, что я работаю и что Вы святой человек, если тоже трудитесь. Подгоните Сеара, пусть как следует возьмется за дело. Если увидите Мопассана, пожмите ему руку и передайте, что я ничего не получаю от Флобера и тем не менее собираюсь ему написать.

Жму руки всем, всем.

Моя жена рада, что Вы поминаете ее добром, и шлет Вам сердечный привет.

Искренне Ваш.

Дурацкое место для моей безделки. Нужно было уехать в глубь страны.

ЛЕОНУ ЭННИКУ

Эстак, 2 сентября 1877 г.

Любезный друг!

Не надо очень сердиться на меня за то, что я не сдержал своего обещания и не сразу Вам ответил. Я был полон добрых намерений, но стояла такая жара, что это, право же, смягчающее мою вину обстоятельство. Представьте себе, июнь и июль прошли как нельзя лучше. Все было упоительно, и воздух и свежесть. Я уже считал себя в безопасности от гнева небес, которым мне грозили. И вот как раз после 15 августа начались такие знойные дни, что я просто чудом не растаял. Никогда в жизни я не попадал в этакое пекло. У нас было 40°. К счастью, нам обещают дождь, но пока — ничего похожего.

Мой роман в последние две недели, разумеется, немного пострадал. Я намерен был вернуться в Париж, закончив четыре пятых книги, а привезу самое большее только половину. Я, как и Вы, мучительно сомневаюсь в объективном достоинстве того, что я пишу. Боюсь, что дал маху, взяв слишком нежную ноту, и что это не произведет никакого впечатления. Во всяком случае, это для меня нечто совсем новое. Успех наверняка будет средний. Но я утешаюсь тем, что уже начинаю думать о своей «Нана». Хочу, чтобы в моей серии звучали все ноты; вот почему я никогда не пожалею, что написал «Страницу любви», если даже и не буду ею доволен. Забыл Вам сказать: я окончательно остановился на этом названии. Взглянешь — и словно стакан сиропа выпил; это-то и повлияло на мое решение.

А новостей у меня маловато. На днях видел Алексиса; театр Жимназ наконец получил от него одноактную пьесу. Сеар и Гюисманс мне написали; они оба как будто работают. И ничего больше. Мы здесь купаемся, едим превосходные фрукты и ждем, чтобы спала жара и можно было погулять в поле. Места поистине чудесные; если бы чаще шел дождь, здесь был бы рай.

Вам известно, что из «Западни» делают драму в пяти актах и двенадцати картинах. Я усердно работал над ее планом; но никому не говорите, я не хочу, чтобы об этом знали. Подробно расскажу Вам об этом в Париже. Думаю, что пьеса пойдет и наделает шуму. Мы включили туда все самые рискованные сцены романа. Переделка «Западни» внушила мне страсть к театру, которую я — увы! — не могу удовлетворить, ибо поневоле погряз в своем романе по горло. И все-таки нужно будет заняться театром; когда-нибудь именно там мы нанесем решительный удар.

Вы много работаете, и это правильно. Воля все преодолеет. Этой зимой Вам необходимо выпустить роман у Шарпантье. Путь к самоутверждению в одном лишь творчестве; оно закрывает рот бесплодным, и только оно определяет великие литературные движения. Знать, куда ты хочешь идти, — очень хорошо; но нужно еще и показать, что идешь ты именно туда. Впрочем, Вы-то человек мужественный; я нисколько за Вас не беспокоюсь.

От всего сердца жму обе Ваши руки.

ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ

Эстак, 17 сентября 1877 г.

Давно уже, мой добрый друг, я хочу справиться у Вас о Вашем здоровье. Простите меня, что я не сделал этого раньше, — я много работаю и у нас здесь стояла такая жара, что вечером, после работы, у меня уже не хватало мужества остаться наедине с листом белой бумаги. Как Вы поживаете, а главное, как Ваша работа? Закончили ли Вы ту ужасную главу о науке, о которой мне говорили? Вы знаете, как я интересуюсь Вашими двумя простаками,[109] — ведь Вам надо преодолеть огромные трудности, а я жду не дождусь Вашей победы. Но особенно хочется мне знать, собираетесь ли Вы провести зиму в Париже. Когда Вы думаете уехать из Круассе? Будем ли мы наслаждаться Вашими воскресеньями или, страстно Вас ожидая, должны будем скитаться, как грешники в чистилище?

А если у Вас есть иные новости, сделайте милость сообщите их мне. Но я знаю, как заботливо и ревниво охраняете Вы свое уединение, и не настаиваю. Я обменялся двумя-тремя письмами с нашим другом Тургеневым, у которого недавно был приступ подагры. Получил письмо от Гонкура, он усиленно занимается своей «Марией-Антуанеттой»;[110] говорят, Шарпантье выпустит ее в роскошном издании. От Доде ничего нет. Вот так! А известно ли Вам что-нибудь о наших друзьях?