Альфред Кейзерлинг - Воспоминания о русской службе

• Название: Воспоминания о русской службе
• Автор: Альфред Кейзерлинг
• Издательство: Академкнига
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-94628-003-1

Мемуары графа Кейзерлинга впервые издаются в России. Начав службу чиновником для особых поручений, он инспектировал амурскую каторгу, выкрадывал документы из осажденного Порт-Артура, руководил земством под Петербургом, был обвинен в шпионаже и заключен в Петропавловскую крепость, организовывал поставки продовольствия на фронт в годы I Мировой, сидел в большевистском концлагере… В книге содержатся рассказы о сибирской каторге, путешествии цесаревича по Забайкалью, о поездках в Монголию, Китай, Японию, этнографические сведения о народах Дальнего Востока, воспоминания о работе под началом барона Корфа, о встречах с Николаем II и высшими государственными чиновниками, об установлении Советской власти в Сибири.

Перевод с немецкого Н. Федоровой Комментарии Е.И. Кононенко и М.Ю. Катин-Ярцева

---

Приехал Фиоров из Варшавы, где заведовал канцелярией командира пехотного полка и хозяйственной частью, был он человек умный, практичный, необычайно надежный и непосредственно заинтересованный в том, чтобы улучшить положение каторжников в Каре. Через две недели после моего приезда полковник ненароком заглянул ко мне и попросил взять его на службу, все равно в какой должности. Эта готовность принять любой пост вначале несколько меня озадачила, но, когда он изложил свои причины, я тотчас согласился исполнить его желание и предложил стать моим помощником. Рассказал он вот что: за побуждение к убийству отца мать его и сестра приговорены к каторжным работам и вместе с карским этапом уже находятся в Забайкалье. С военной службы он уволился, чтобы искать места в каторжном районе и получить возможность взять мать и сестру к себе в услужение, избавив их таким образом от каторжных работ и жизни в тюрьме.

Семейная трагедия разыгралась в их родовом имении на Черниговщине. Сестра Фиорова была еще ребенком, когда отец надругался над нею. Мать ничего об этом не знала. Лет до шестнадцати-семнадцати отец заставлял дочь подчиняться ему. Потом молодой сосед-помещик попросил ее руки, и наперекор воле отца, но при поддержке матери девушке удалось выйти замуж за этого молодого человека, которого она полюбила. Счастье их длилось всего три года. Муж попал рукой в молотилку, руку пришлось отнять, однако было уже поздно: началась гангрена, и он умер. Имение мужа отошло к его родственнику, поскольку у нее детей не было, и она поневоле вернулась в родительский дом. Очень скоро отец опять взялся за старое, и бедняжка, не зная, как спастись от отцовских домогательств, рассказала обо всем матери.

Как весьма почтенное дворянское семейство, Фиоровы оберегали свою репутацию и не хотели заявлять на отца. Поскольку же они хорошо знали его нрав, выход у них был только один: предать его смерти и тем положить конец кровосмешению. Сами женщины не могли решиться на такое дело; они доверились слуге, преданному им душою и телом, и обещали высокое вознаграждение, если он все исполнит. И вот однажды вечером, когда отец в изрядном подпитии вернулся домой с какого-то праздника у соседей, жена привела к его постели слугу, вооруженного топором, и тот одним ударом убил хозяина. Труп они втроем вынесли в сад и закопали. Солидная денежная сумма, полученная за убийство, да, наверно, и нечистая совесть превратили слугу в пьяницу, и во хмелю он проговорился. Внезапное исчезновение старика Фиорова и без того уже стало предметом оживленных толков в обществе и в полиции: предполагали, что он утонул в озере или по дороге из гостей был убит разбойниками. Неосторожные слова слуги обратили подозрения на него, он был арестован и на допросе во всем сознался; труп нашли, и суд присяжных осудил женщин, но не за убийство, а за то, что они склонили к преступлению третье лицо. Мать и дочь приговорили к пяти годам каторжных работ, слугу — к десяти. Ему назначили отбывать срок на Сахалине, а женщинам — на Каре. Решись они совершить убийство собственноручно, присяжные, учитывая обстоятельства, оправдали бы их.

Я предоставил Фиорову домик, в котором на первых порах жил сам; ведь после отправки Потулова казенное здание, предназначенное для начальника, успели подготовить для меня, и я перебрался туда. С моего разрешения, полковник Фиоров поехал за сестрой и матерью — их этап был уже недалеко от Сретенска — и сам доставил обеих в Кару, где их зачислили в штат его прислуги. Всего через несколько недель по приезде дочь, захворавшая на долгом пути скоротечной чахоткой, умерла. Мать, по моему ходатайству перед генерал-губернатором, год спустя помиловали, и вместе с сыном она вернулась в Чернигов, в свое имение. Больше я о Фиорове ничего не слышал.

МОЯ КАНЦЕЛЯРИЯ. КАТОРЖНИК БАРОН N.

Неразбериха в канцелярии доставляла мне ничуть не меньше хлопот, чем неразбериха в хозяйстве и в самих тюрьмах. Петрова я поставил начальником канцелярии, что вызвало недовольство полицмейстера, майора Гарского, который временно исполнял и эти обязанности. Трое остальных начальников отделений тоже встретили назначение Петрова без восторга. Один из них — он носил знаменитую в России фамилию Потемкин, однако ж, едва ли был потомком фаворита Екатерины — два дня спустя застрелился в приступе белой горячки. Двое других, тоже безнадежные пропойцы и лентяи, под суровым началом Петрова стали хотя бы вовремя и, как правило, трезвыми являться по утрам на службу и выполнять свои обязанности.

Кроме этих чиновников, в канцелярии было занято человек десять арестантов — в качестве писарей. Ознакомившись с их поименным списком, я был неприятно поражен: там числились имена вельмож и знатных семейств, в том числе балтийский дворянин, барон N.{7}, состоявший со мною в родстве, хоть и весьма отдаленном.

Из его досье я узнал, что молодым офицером он участвовал в туркестанских походах армии Скобелева, отличился и был произведен в полковники, затем, по приказу туркестанского наместника генерала Кауфмана{8}, назначен окружным начальником, а позднее за мошенничество, растрату и жестокость приговорен к пятнадцати годам каторжных работ с последующим поселением в Сибири. Внешность у барона была типичная для семейства N. — высокий рост, лицо длинное, угловатое, с энергичным подбородком, крупным носом и кустистыми бровями. Искажало сей характерный облик только одно — наголо обритая правая половина головы, что вкупе с желтым бубновым тузом на спине арестантского халата составляло отличительный признак каторжника.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы на практике все каторжники ходили с полуобритой головой и в кандалах, обычно это была лишь «парадная форма» по случаю визита каких-либо достаточно высоких чинов. На сей раз все карские арестанты обзавелись такими «прическами» в честь моего приезда, кандалов на них, однако же, не надели. Вообще это бритье имело большой недостаток — в суровом климате Забайкалья арестанты нередко сильно застуживали голову. Что же до ручных и ножных кандалов, то они были просто опасны, ведь всякий арестант быстро выучивался их снимать, а снятые цепи в руках каторжника становились опасным оружием.

Барон N. находился на каторге сравнительно давно и, к сожалению, полностью деградировал, опустившись до уровня самого заурядного арестанта, что случается отнюдь не со всеми выходцами из культурно и нравственно более высоких слоев общества.

Стоило мне из сочувствия к его положению порадовать барона маленьким подарком — чаем и сахаром, — и он не замедлил продемонстрировать мне свою деградацию, начисто забыв о соблюдении предписанной дисциплины. Он перестал вставать при моем появлении в канцелярии, а при встрече на улице не приветствовал, как положено, хотя, издали, завидев меня, должен был вытянуться по стойке «смирно» и снять шапку. Ради поддержания дисциплины мне надлежало принять суровые меры, но прежде я решил побеседовать с бароном N. наедине. Когда мы остались одни, я заговорил с ним не как с арестантом, а как с дворянином, хотя и бывшим, и человеком образованным, обратился к нему на «вы» и сказал, что никак не ожидал от него такого поведения; в ответ он попытался взять нагло-фамильярный тон и объявил, что, если я буду снабжать его водкой, чаем, сахаром и табаком, он готов посодействовать мне в решении моей трудной задачи. Этого было достаточно — я понял, что имею дело с совершенно вульгарным арестантом. Изменив тон, я заговорил на «ты» и предупредил, что, если еще хоть раз замечу малейший недочет в его поведении и работе, он получит пятьдесят розог. Он тотчас проникся почтением к моей персоне, залебезил и обещал исправиться. Впоследствии от другого бывшего кауфмановского чиновника, сосланного вместе с N., я узнал подробности о преступлениях барона.

Покоренная Россией Туркестанская область находилась под управлением наместника. Первым наместником стал генерал Кауфман, которому надлежало усмирить и русифицировать сию новую российскую территорию. С этой целью он разделил населенные туркменами обширные земли на округа, а во главе оных поставил окружных начальников, наделенных большой самостоятельностью. Один из округов Кауфман доверил барону N., ведь во время военной кампании тот зарекомендовал себя как человек весьма умный, ловкий и энергичный.

Вместе с несколькими другими высокопоставленными чиновниками N. задумал основать в Туркестане, причем именно в том округе, которым управлял, крупный конезавод, рассчитывая затребовать большую государственную субсидию и положить ее в собственный карман. Представленный проект был сочувственно встречен и Кауфманом, и в Петербурге. Последовал запрос, наличествуют ли для будущего конезавода достаточно обширные пастбища. N. сообщил, что в его округе имеется столько-то тысяч гектаров безлюдных земель, прекрасно подходящих для выпаса.