Григорий Медынский - Повесть о юности

• Название: Повесть о юности
• Автор: Григорий Медынский
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Детская проза
• Год: 1957

---

И нужно иногда приоткрыть занавес, скрывающий ее, эту жизнь, за событиями сегодняшнего дня, показать ее требования, перспективы и возможности. Ученик сидит в классе и думает: весь мир для него здесь, за партой. А потом он приходит в жизнь, и жизнь начинает его ломать, перестраивать по-своему. Так пусть же он думает, пусть готовится к этому заранее, пусть осознает себя!

В течение лета Алексей Дмитриевич обдумывал лекцию, которую наметил прочитать для учащихся старших классов, — лекцию о характере, о человеческой личности, о ее гражданском и нравственном облике, о цели и смысле жизни.

Он долго и напряженно думал о том, как расчленить все эти вопросы, важные и каждый в отдельности, сам по себе, и в то же время связанные между собою. Но чем больше он думал об этом, тем больше понимал невозможность ограничиться чем-то одним. И в медицине врачи за болезнью отдельного органа видят весь организм в целом. А разве это не относится еще в большей степени к педагогике? Человек не воспитывается по частям. Конечно, у одних учеников может страдать память или внимание, у других нужно воспитывать волю. Но когда речь идет о главном, определяющем, когда ставишь вопрос о формировании человека, о его путях и возможностях, разве не нужно тогда говорить о личности?

И именно так — о целостной личности, о ее общем облике и стержне, о ее стремлениях и побуждениях, единстве и организованности начал говорить Алексей Дмитриевич перед юношами, заполнившими актовый зал школы:

— Я помню случай…

…Это было под Тулой… В осажденный и почти отрезанный город, защищавший подступы к Москве, нужно было доставить снаряды. Батальонный комиссар с черной квадратной бородкой решил сам сопровождать колонну машин, груженных снарядами.

Все шло хорошо. Но под самым городом по шоссе уже нельзя было проехать. Путь в город был один — полем, по узкой, шириною в четыреста метров, горловине, под огнем неприятеля.

Батальонный комиссар пропускал в эту горловину машины, одну за другой. С последней поехал сам. И вот по пути он заметил стоящие среди поля две свои подбитые машины.

Две машины из нескольких десятков — это было совсем немного, вполне приемлемый и естественный, казалось бы, в таких условиях процент потерь. Но ни с какими процентами мириться никто не хотел. Одна машина — это пять залпов артиллерийской батареи, две машины — десять залпов. Разве с этим могла мириться совесть?

Начальник эшелона, старший лейтенант, решил сам пробраться к разбитым машинам и узнать, в чем дело.

«Узнать?.. А дальше что?.. Чем вы можете помочь шоферам, если они живы?» — спросил батальонный комиссар.

«Узнаю, а там видно будет. Что нужно, то и сделаем. Вернусь — доложу».

«А если не вернетесь? Пустой риск и трата времени! — решил батальонный комиссар. — Занимайтесь своим делом, сдавайте груз. А к машинам нужно послать сведущих людей».

Тогда к нему подошел механик, парторг роты, приземистый человек с детски-наивными голубыми глазами. Но наивность эта была обманчива — батальонный комиссар знал его как отличного коммуниста.

«Разрешите мне идти, товарищ батальонный комиссар!» — Голубые глаза механика спокойно и внимательно смотрели на комиссара. Тот стал было объяснять значение операции.

«Что тут толковать, товарищ батальонный комиссар!.. Тула!» — коротко ответил механик.

Механик подобрал себе одного товарища, тоже коммуниста, и они поползли к подбитым машинам. Вместе с шоферами этих машин ночью, под носом у врага, они перегрузили все снаряды на одну, менее пострадавшую машину, после чего механик приполз с докладом:

«Тягач нужен, товарищ батальонный комиссар!»

Механик получил в свое распоряжение тягач и отправился на нем опять во тьму, в поле, к машинам.

Батальонный комиссар с волнением, поминутно поглядывая на часы, ожидал возвращения механика и его товарищей. Кругом — и вдали и где-то совсем близко — раздавалась стрельба. Комиссар всматривался в темноту, прислушиваясь к каждому шороху, стараясь угадать, что происходит там, во тьме осенней ночи.

И вдруг темноту рассек свет — яркий, ослепительный свет ракеты. Батальонный комиссар увидел силуэты движущихся тягача и машины. Фашисты открыли по ним огонь — затрещали автоматы, пулеметы, потом послышались разрывы мин. Но машины продолжали двигаться. Они привезли весь груз — драгоценный груз для десяти залпов батареи. И люди были целы — все, кроме одного: механик с голубыми глазами уже не мог доложить о выполнении задания. Он неподвижно лежал на ящиках, цепко держась за них скрюченными пальцами, точно защищал их своим телом…

— А кто может сказать, что перед любым из вас не встанет такая же задача? — задал вопрос директор, рассказав об этом случае под Тулой. — Кто может предвидеть будущее? Каждый из вас может с глазу на глаз оказаться перед таким требованием жизни, когда все силы души человеческой проходят поверку: что ты есть, кто ты есть и что ты значишь? Это не означает, что каждый должен бросаться в огонь или закрывать грудью неприятельский пулемет. Но в любой обстановке — в жизни, в труде, в творчестве — от человека может потребоваться высшее напряжение всех его сил, высшее — до самозабвения. Это и есть подвиг! «В жизни всегда есть место подвигам», — говорил Горький. Мы это можем выразить иначе: каждый человек живет для подвига, должен быть готов к нему, и достоин жалости тот, кто не сможет подняться до подвига!

Полина Антоновна сидела здесь же, в зале, вместе с ребятами и тоже с интересом слушала директора. Она видела, что сначала Алексей Дмитриевич хотел говорить спокойно и обстоятельно и так и начал говорить — как заправский лектор, поставивший своей целью всесторонне разобрать вопрос, выяснить и доказать нужное ему. Но воспоминание о погибшем механике вдруг сильной и горячей струею ворвалось в обстоятельное изложение и сразу изменило его, — изменило тон, накал и то эмоциональное звучание, которое проступает из-за слов и обогащает их.

Это воспоминание взволновало его, заставило еще крепче связать свои педагогические намерения с голосом жизни, с ее болью и кровью, с усилиями и надеждами и со светлым, широким и мирным ее будущим. И ему захотелось, чтобы ощущение этого будущего вошло в души тех, от которых оно зависит, и тоже взволновало их. Ему захотелось, чтобы они почувствовали свою, именно каждый свою персональную ответственность за это будущее и готовность на любой подвиг во имя его.

Полина Антоновна перевела свой взгляд на ребят и увидела, что и они уловили за словами директора то живое и сильное биение человеческого сердца, которое нельзя слушать с холодной душою. Вот Борис, — он весь как бы тянется к директору. Вот Валя Баталин, — блестя глазами, он ловит каждое слово и, кажется, тут же непосредственно относит его к себе: что ты есть, кто ты есть и что ты значишь? И хотя директор говорил теперь спокойнее, горящие глаза ребят свидетельствовали о том, что их растревоженные души с такой же непосредственной искренностью продолжают ловить слова его о воле и выдержке.

— Но и то, и другое, и третье, — говорил директор, — любая черта характера освящается целью, направленностью человека. Нет характера ради характера! Нет воли ради самой воли! Мальчуган заметил, как мама поставила в шкаф конфеты. Он знает, что их брать нельзя. Но он выжидает, высматривает и выискивает возможности, он притворяется, делая вид, что никаких конфет ему не нужно. Но потом, улучив минуту, когда мать вышла, он запускает руку в шкаф. Есть у этого ребенка воля? Есть — и немалая! Другой ребенок остается один в комнате. На столе стоит ваза с конфетами, приготовленными для гостей. Ему очень хочется попробовать их, но он подавляет в себе это желание. Воля это? Воля и тоже немалая. Но у кого же из них воля выше, ценнее?.. Ясно у кого! Так и во всем. Все дело в позиции — во внутренней, в жизненной позиции, на которой стоит человек. Чем живет он? Чем руководствуется? К чему стремится? О чем мечтает? На что направляет свои усилия? Чего он хочет в жизни и чем сам собирается в ней, в этой жизни, стать? Это — центр личности, ее организующее ядро, ее стержень! Только в этом свете становится ясным характер, и воля, и выдержка — вся та совокупность моральных и психологических черт, которые определяют лицо нашего советского человека, целиком отдающего себя служению нашей великой и благородной цели!..

* * *

Летом Полина Антоновна ездила с мужем в Сочи — наслаждалась, как она говорила, морюшком. Муж любил только горы, был страстным путешественником и даже в эту поездку не вытерпел и с рюкзаком за плечами отправился в Красную Поляну, чтобы еще раз подняться на свои любимые Ачишхо или Аибгу. Полина же Антоновна любила море. Она как-то терялась перед застывшим величием гор, они рождали в ней мысли о ничтожестве человека, давили, угнетали ее. Море, наоборот, бодрило, — оно было для нее воплощением бесконечного движения и жизни, все равно — ласковое оно или гневное в своей неукротимой силе.