Якоб Ланг - Наложница фараона

• Название: Наложница фараона
• Автор: Якоб Ланг
• Издательство: Континент-Пресс
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-7523-0005-3

Третий том серии «Восточная красавица» — «Ковчег зари» — целиком посвящен иудейской старине. Из романа немецкого писателя Якоба Ланга «Наложница фараона», названного Фейхтвангером «маленькой энциклопедией средневековья», вы узнаете о жизни еврейской общины в средневековом германском городе. В повести израильской писательницы Марианны Бенлаид «Косматая на тропе любви» впервые в мировой литературе описаны «житие и деяния» демонов иудейской мифологии. Произведения отличаются занимательным сюжетом, тонко выписанным психологическим обликом героев.

---

Так Андреас все взрослел, а мать менялась. Она располнела, но осталась маленькая. Только кругленькая стала. От нее приятно пахло сухостью и чистотой. Волосы сделались почти совсем седые и она закалывала на затылке косичку под платком-повязкой. Лицо у нее казалось круглым от чуть выступающих щек, и сделалось оно немного желтоватым. Зеленый оттенок — свет живой листвы — погас в ее глазах; глаза сделались серые и даже немного небольшие… Но оставалось в этих глазах что-то странное: какая-то медлительная странная замкнутость всего ее существа проглядывала в ее взгляде, будто это и не женщина смотрела обычная, а каменная статуя Богоматери, что сделал когда-то с Елены влюбленный в нее резчик…

Теперь она ощущала себя матерью взрослого мужчины, которая должна слушаться его, прислуживать ему; и ей было приятно это; приятно, что ее Андреас уже такой взрослый.

Очень она боялась, что город будет участвовать в какой-нибудь войне. Обычно солдат нанимали, но случалось, что воевали и молодые горожане; особенно, когда речь шла о защите их родных мест. Мать боялась, что вот, случится что-нибудь такое, и ее Андреасу тоже придется взяться за оружие, и его жизнь подвергнется опасности. Но к счастью, ничего такого не случалось.

Андреас все собирался заказать себе новый, красивый и дорогой, праздничный костюм и новые башмаки праздничные. Гирш Раббани, у которого он всегда заказывал обувь, совсем не считался хорошим сапожником, башмаки делал грубые и довольно неуклюжие, потому что в своем сапожном ремесле совсем не совершенствовался, оно у него было лишь для хлеба, а истинно занимало его писание хроники; да еще любил он петь в мастерской. Андреасу это все даже нравилось, но все же хотелось иметь красивую обувь на праздники. Он уже присмотрел хорошего портного и хорошего сапожника, но никак не мог скопить сколько нужно денег. И в этом виновна была его страсть к чтению и собиранию книг. Случалось, вернувшись из мастерской Михаэля, по-юношески радостно переживая то почтение, что оказывали ему как лучшему мастеру, Андреас, пока мать накрывала к ужину стол в кухне, садился в своей комнате за книгу и до того погружался, уходил в чтение, что матери надо было несколько раз громко позвать его, чтобы он откликнулся. Он любил ощущать пальцами эти плотные пергаментные листы, украшенные красивыми рисунками и заставками; любил иногда вслух прочитывать матери звучные латинские стихи и разные рассуждения. Были у него стихи Седулия и Аполлинария Сидония; красивый трактат Марциана Капеллы «Брак философии и Меркурия»; часто перечитывал Андреас «Об утешении философией» Боэция, и каждый раз испытывал горячую жалость к этому великому человеку, который принужден был излагать свои мудрые мысли, будучи заключенным в темницу. «Надо растить в своей душе терпение и мужество на случай возможных горестей и мучений», — думал юноша. Но горести и мучения выпали на его долю совсем не те, о каких он думал. Отвлекали Андреаса от грустных и философических размышлений живые описания природы в стихах Венанция Фортуната, хотя в этих стихах попадались галльские старинные слова, непонятные Андреасу. Мать с удовольствием слушала, когда он читал ей вслух поэмы и пьесы ученой монахини Гросвиты Гандерсгеймской, прославляющей целомудрие святых дев; очень смешно и забавно и незлобно описывались у Гросвиты распутники и разного рода нехорошие дурные люди. Перечитывал Андреас и поэмы «Побег пленника» и «Руодлиб», а также историю готов Иордана.

Все эти книги были написаны давно, но Андреас не относился к тем читателям и критикам, которые полагают, будто то, что написано совсем или относительно недавно, написано гораздо хуже того, что написано давно. Поэтому купил он у книготорговца, отца своего приятеля Генриха, большую книгу «О любви» Андрея Капеллана, в которой так изящно рассказывалось о разных любовных учтивостях и красивых словах любви. У того же книготорговца купил Андреас хорошо переписанное собрание любовных стихов немецких Генриха фон Фельдеке, Фридриха фон Хузена, Генриха фон Морунгена, Рейнмара фон Хагена и Вальтера фон дер Фогельвейде. Эти стихи можно было и петь, подыгрывая на лютне, и Андреас так и пел:

— Девушку и сокола легко приручить.
Тонкий стан у нее и розовые губы,
На лице белые лилии и алые розы.
Глаза ее радостные,
она благородна и нежна и чиста.
И все же девушку и сокола легко приручить…

Были песенки и попроще, наводившие на мысли о простой телесной любви:

— Под липой на лужайке трава примята.
Один лишь соловей видел нашу любовь…

Пришло время юношеского расцвета и мыслей о том, что надо бы ублажить свое тело сладкой телесной любовью. Тогда любимой книгой Андреаса была длинная поэма Ульриха фон Лихтенштейна «Служение даме», в которой говорилось о рыцаре, любовно прослужившем даме тридцать лет; множество других рыцарей вызвал он на поединок, и триста семь копий сломал в честь своей госпожи. А историю горестной любви случайно выпивших любовный напиток, юных и прекрасных Тристана и Изольды, изложенную Готфридом из Страсбурга, Андреас просто не мог читать без этого чувства почти мучительной тревоги; и слезы катились по щекам из его миндалевидных темных глаз, когда он, подняв голову от страницы, смотрел прямо перед собой, и чувствовалось, что он видит не эту комнату свою, привычную уже, а какие-то радужно-прекрасные видения… Такое же впечатление оказывал на юношу и «Парсифаль» Вольфрама фон Эшенбаха… Андреас горячо давал себе слово любить только чистой и красивой любовью. Но он еще никого не полюбил, сердце его молчало. И порою после чтения такая тоска по любви, по неведомой красавице, нежной, умной и доброй, охватывала властно его душу… Он представлял себе, как говорит он красивые, нежные, изящные слова… Возникал перед его внутренним взором туманный облик трогательно-внимательного девического чистого лица… Вот и нежный ее голос отвечает ему нежно и учтиво… Андреас быстро откладывал книгу о любви и принимался за что-нибудь легкое, брал Вернера Садовника — «Крестьянин Гельмбрехт», или «Разумение» Фрейданка. И внезапно приходила насущная потребность быть очень серьезным, размышлять о Боге, об устройстве мироздания, о природе и свойствах человеческого знания. Тогда склонялся юноша светло-смуглым лицом и темными кудрями над суждениями и повествованиями Альберта Великого и «Суммой богословия» Фомы Аквината…

В еврейском квартале была своя книжная лавка переплетчика по имени Шемуль бен Йехиэль, там же продавалась и хорошая бумага. Эту бумагу привозили далеко с Востока, таинственного и сказочного, из города Багдада; потому она и называлась «рабтатайн кагид багдади»; что-то это значит вроде «багдадская бумага», или «есть у меня багдадская бумага» или еще другое что, но о бумаге речь… Писали в еврейском квартале не гусиным пером, а заостренной палочкой, но чернила были такие же, как те, что изготовлялись при монастырском скриптории, — темно-коричневые, из древесного угля. И в лавке Шемуля Андреас был усердным покупателем.

Книги иудеев открывали ему какой-то совсем странный мир, где жили, поступали и думали совсем как-то непривычно, узорно как-то. И ему, привычному уже к измышлению разных тонких узоров по золоту и серебру, этот мир был привлекателен.

Любил Андреас книгу «Тахкемони» — «Умудри меня» — повествования-макамы, написанные аль-Харизи и занятно излагающие приключения неких Хавера Кенита и Гемана Эзрахита; какое-то странное узорное успокоение навевали повести о правителе-калифе аль-Валиде и Салме, и о войне птиц и зверей.

В доме богатого раввина Элиаса Минца была большая библиотека старинных свитков, рукописей и книг.[6] В дом Элиаса Минца был вхож Ари, племянник Андреаса, сын Михаэля. Раввин привечал одаренного юношу. Но, конечно, Андреаса в этот дом никогда бы не пригласили. Андреас очень сожалел о том, что эта интересная и богатая библиотека недоступна ему; и часто расспрашивал Ари о книгах и свитках, хранившихся там. Впрочем, по распоряжению нового настоятеля, перестали допускать сторонних людей и в монастырскую библиотеку, чтобы книги не портились. И этот запрет огорчил Андреаса.

Поля страниц многих иудейских книг украшались красивыми сложными узорами, иные элементы этих узоров Андреас применял и в своей работе. В свитках Торы — Священного Писания — можно было для украшения ставить только — «тагин» — коронку над некоторыми буквами. Была и книга о тагине — «Сефер-ха-тагин», в ней рассказывалось, как надо вырисовывать эти коронки. Такие коронки Андреас стал вплетать в узоры на больших золотых серьгах — грушами — которые как раз вошли в моду в христианском городе. Но это свое нововведение Андреас держал в большой тайне от Михаэля и других мастеров из его мастерской, чтобы не обидеть их. На большом серебряном чеканном блюде для хлеба Андреас также сделал изображения, взятые из одной иудейской книги: по краю — замкнутая круглая рамка из переплетенных ромбов, и в каждом ромбе — гранатовый цветок; а в середине блюда — гранатовые деревца, увешанные плодами, и мимо этих деревьев гранатовых собаки гонятся за оленем, красивым, с ветвистыми рогами. Это блюдо, а также несколько пар серег тогдашней работы Андреаса сохранились до нашего времени. О них упоминает Штайншнайдер в своей работе, посвященной иудейским рукописным книгам в Германии. А его ученик и последователь Гольберг прямо связывает узоры на этих изделиях с именем Андреаса Франка…