Якоб Ланг - Наложница фараона

• Название: Наложница фараона
• Автор: Якоб Ланг
• Издательство: Континент-Пресс
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-7523-0005-3

Третий том серии «Восточная красавица» — «Ковчег зари» — целиком посвящен иудейской старине. Из романа немецкого писателя Якоба Ланга «Наложница фараона», названного Фейхтвангером «маленькой энциклопедией средневековья», вы узнаете о жизни еврейской общины в средневековом германском городе. В повести израильской писательницы Марианны Бенлаид «Косматая на тропе любви» впервые в мировой литературе описаны «житие и деяния» демонов иудейской мифологии. Произведения отличаются занимательным сюжетом, тонко выписанным психологическим обликом героев.

---

Приближалось Рождество. И совсем другие, пусть и суетные, но естественные в молодости заботы одолевали и тревожили Андреаса.

Ему было уже двадцать лет. В тот год городские власти устроили в большом зале ратуши на второй день Рождества большой пир для самых уважаемых городских ремесленников, для их семей и подмастерьев по их выбору. Андреас об этом знал (известно было заранее), но не думал, что его пригласят, ведь он работал в еврейском квартале. Однако он получил приглашение и это была радостная неожиданность.

Но вот здесь-то и подстерегало Андреаса большое огорчение. У него не было нарядной новой праздничной одежды и красивых башмаков. Не прийти по приглашению на пир было бы оскорбительно для его устроителей. Андреас собирался прийти, но никакого для себя удовольствия не ожидал. Конечно, он принарядится, но такой одежды, какая подобает такому пиру, у него не будет. И не будет ему весело и радостно.

В таком печальном настроении работал Андреас в мастерской Михаэля. Был канун иудейского зимнего праздника, называемого Ханнука. Михаэль пораньше отпустил всех и запер мастерскую. Было пасмурно, быстро темнело. Андреас проходил мимо синагоги. Он увидел нищих иудеев, которые пришли за подаянием, как приходили нищие христиане к церквам. Андреас почувствовал неловкость: почему он прежде не замечал нищих еврейского квартала, не подавал им? Он поспешно отвязал от пояса кошелек и роздал все деньги, какие имел при себе, не забывая произнести на древнем иудейском наречии свое «добрый человек». Как всегда, он спешил раздать милостыню, чтобы никто из тех, кто его здесь знал, не заметил бы его. Он закончил раздачу денег и был доволен, потому что никто не заметил, никто не подошел к нему. Но на следующее утро прибежал в его жилище мальчик из еврейского квартала и почтительно передал, что господина Андреаса Франка покорнейше просят пожаловать в один дом в еврейском квартале.

— А куда меня приглашают? — спросил Андреас.

— Мне велено проводить вас, — ответил мальчик почтительно, однако уклончиво.

Андреас немного призадумался. Участвовать в иудейском празднике он вовсе не желал, но отказаться от такого церемонного приглашения было бы неучтиво. И он пошел с мальчиком.

В еврейском квартале мальчик направился прямо к большому дому раввина Элиаса Минца. Привратник впустил мальчика и Андреаса. В зале, где на стенах висели широкие — в самых разных оттенках алого — узорные ковры, уже собралось много мужчин с покрытыми головами. Одни были в шапках, отороченных мехом, другие — в круглых, шитых золотом, третьи — в фетровых с такими небольшими твердыми полями. Андреас заметил Михаэля с сыном, и Маркуса и Бэра, дружелюбно улыбнувшихся ему.

Элиас Минц, плотный светлобородый человек в бело-золотистом одеянии, вышел вперед и подошел к гостю. Андреас смутился.

— Скромное милосердие этого христианского юноши, — начал раввин, — может служить примером для многих молодых людей нашей общины. Он творит милостыню, не помышляя о вероисповедании, но думая лишь о нужде и нищете несчастных, которым он отдает свои последние деньги. Но и его цветущей юности не чужды простые человеческие радости. Мы знаем, что он приглашен на пир в ратуше, а у него нет достойной нарядной одежды. Это огорчает его, как и должно огорчать такого молодого человека, но все же он последние свои деньги отдал нищим у синагоги. Этот юноша, Андреас Франк, обучен ремеслу в нашем квартале почтенным Михаэлем. То, что этот юноша приглашен в ратушу вместе с лучшими, достойнейшими ремесленниками христианского города, — честь и для нас. Поэтому все мы просим его принять эти собранные нами для него деньги, чтобы он мог на эти деньги заказать себе нарядное платье.

Тут выступил из группы стоявших у двери Михаэль и подал раввину большой кожаный кошель. Раввин протянул кошель Андреасу.

Андреас был тронут. Эта праздничная комната, нарядные люди, умная добрая эта речь, — все вызывало слезы на его глазах. Он взял кошель левой рукой, а правой — рукавом — невольно отер глаза. И распрямившись, посмотрел на Элиаса Минца — глаза в глаза. Радостно прочел он в глазах раввина понимание, почему Андреас не может остаться и принять участие в иудейском празднике. Стало быть, и этот человек разделял мнение Андреаса, что христиане и иудеи не должны и не могут молиться вместе. Андреас низко поклонился — сначала — Элиасу, а затем — одним поклоном — остальным собравшимся. Раввин приблизился к юноше и положил ему ладони на плечи. Андреас увидел, что Элиас Минц залюбовался его красотой, и тотчас Андреас опустил глаза смущенно.

— Прежде, чем мы простимся с тобой, Андреас Франк, — сказал раввин, — позволь нам рассказать для тебя одну старинную притчу… — Раввин повел рукой и подошел к нему Ари в праздничной одежде. — Расскажи эту притчу, — сказал ему раввин.

Андреас увидел, что его племянник гордится возложенной на него ролью, и Андреасу было приятно.

— Однажды устроена была в синагоге большая праздничная трапеза, — так заговорил Ари. — И некий бедный, но одаренный большим разумом толкователь священного писания тоже был приглашен. В своей бедной одежде он пришел и смиренно пристроился с края. Перед ним даже и позабыли поставить кушанье. Посидел он, подумал, затем поднялся тихонько и вышел. Миновало совсем немного времени и вдруг увидели его, входящего с важным видом, одетого богато. Решили тотчас, что это, должно быть, неспроста. Усадили его с поклонами на лучшее место, поставили перед ним лучшие кушанья. А он, немного оттянув рукав своего нарядного платья, которое одолжил ему его близкий друг, торжественно произнес: «Кушай, моя нарядная одежда, кушай. Ведь это угощение предназначено вовсе не мне, а тебе».

— И что же это означает? — спросил раввин.

Ари, покраснев от радостного удовольствия, посмотрел на Андреаса и сказал:

— Это означает, что Андреас и сам по себе достоин всего самого лучшего, в какую бы одежду его ни одели!

Раввин удовлетворенно кивнул головой и ласково простился с Андреасом.

* * *

Андреас быстро шел по улицам еврейского квартала. Сначала мысли были какие-то радостно-слитные. Затем промелькнула мысль о том, откуда же узнали о его желании иметь праздничную одежду; но это было совсем понятно, ведь Андреас поделился со своим племянником Ари, как-то раз обмолвился, почти случайно, и сам позабыл… Но теперь надо было скорее все заказывать, времени-то оставалось совсем мало.

И Андреас сломя голову помчался к портному, а от портного — к башмачнику…

* * *

Много-много лет спустя еще жили в городе совсем уже дряхлые старики и старухи, которые, несмотря на свою дряхлость и уже слабую старческую память, помнили, до чего красив был Андреас Франк на пиру в большом зале ратуши, на второй день Рождества.

Тогда Андреасу было двадцать лет. Костюм его был сшит из белого с легкой голубизной плотного шелка. Короткая модная куртка с узкими рукавами перетянута была золоченым ремешком. Тонкая серебряная цепочка с подвеской в виде кораблика, сделанного из одной большой жемчужины и золотых тонких проволочек, обвивала смуглую шею и спускалась на яркий белый шелк одежды. Белые чулки обтягивали длинные стройные ноги. Чуть вился назади, когда Андреас шел, легко ступая, короткий пышный белый шелковый плащ, подбитый и опушенный тонко-пушистым темным дорогим мехом. Темные-темные, изящно подровненные кудри юноши украсились новой шляпой из белого фетра с голубым — сверху — выступом-колпачком из голубого бархата. Туфли были как раз для танцев — самые модные и щегольские — кожаные, с длинными загнутыми носками, и на высоких широких каблуках, в которые вделаны были маленькие колокольчики. И при этом при всем очаровательное светло-смуглое и чуть продолговатое лицо, и прелестные сияющие темные миндалевидные глаза и эти тонкие, почти черные густые ресницы…

Тот день был день святого Стефана, покровителя лошадей. Издавна повелось в городе и окрестностях, что в день святого Стефана батраки и слуги имели право уйти от одного хозяина к другому, переменить хозяина. До Нового года они были свободны и уж такой загул шел…

Андреас и его приятель Генрих направлялись в ратушу, когда навстречу им задалась шумная компания загулявших батраков. Должно быть, гуляли они со вчерашнего вечера, их уже сильно покачивало, они громко и нестройно пели. Тот, который шел посередке, едва удерживал обеими руками ковригу хлеба, от которой уже было порядком отщипнуто. Ковригу такую большую хозяин должен был подарить уходящему от него работнику. Юноши хотели было поскорее пройти мимо. Но один мужик из компании громко крикнул пьяным голосом:

— Стойте!

Непонятно было, к кому он обращается, то ли к молодым людям, то ли к своим приятелям. Но и те и другие остановились.

Человек отломил от ковриги в руках того, кто стоял посередке, большой неровный ломоть, и быстрым шагом, сильно покачиваясь, придвинулся к Андреасу. Тот не отстранился, хотя ведь его новый нарядный костюм мог испачкаться. Пьяный заметил, что Андреас не отстранился, и отстранился сам, еще сильнее при этом покачнулся и едва не упал. Он явно не хотел испачкать праздничное платье Андреаса.