Аугусто Бастос - Сын человеческий

• Название: Сын человеческий
• Автор: Аугусто Бастос
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1967

В 1959 году в Аргентине увидел свет роман "Сын человеческий". В 1960–1962 годах роман был отмечен тремя литературными премиями в Аргентине, США и Италии как выдающееся произведение современной литературы Латинской Америки. Христианские и языческие легенды пронизывают всю ткань романа. Эти легенды и образы входят в повседневный быт парагвайца, во многом определяют его поведение и поступки, вкусы и привязанности. Реалистический роман, отображающий жизнь народа, передает и эту сторону его миросозерцания.

Подлинный герой романа рабочий Кристобаль Хара, которому его товарищи дали ироническое прозвище "Кирито" (на гуарани Христос). Это настоящий народный вожак, руководитель одного из многих партизанских отрядов начала 30-х годов.

---

Но тут Иларион Бенитес допустил новую оплошность.

— А вот твой сын, Крисанто, — сказал он, положив руку на взлохмаченные вихры оборвыша, возившегося с его костылем.

Снова наступило тягостное молчание. Иларион, разозлившись на себя за такую бестактность, яростно плюнул. Мальчик чертил что-то на земле большим пальцем ноги. Под спутанными космами сверкали черные неприветливые глаза, как две капли воды похожие на отцовские. Крисанто перевел на него взгляд и в первый раз уставился на мальчика.

— А… Кучуй[83], — только и сказал он. В его голосе не было ни радости, ни удивления, ни нежности. Просто встретились две птицы и приветствовали друг друга.

Иларион подтолкнул мальчика к отцу. Тот подошел и остановился рядом. То ли он робел, то ли чего-то стыдился и, чтобы набраться храбрости, принялся легонько царапать шершавую мешковину. Крисанто отстранил грязную мальчишескую руку, словно отмахнулся от слепня.

— Да здравствует сержант Крисанто Вильяльба! — закричал Корасон Кабраль, стараясь разрядить обстановку.

— Да здра-аа… — хором подхватили остальные.

— Трижды ура доблестному односельчанину, непобедимому сержанту Хоко! — снова закричал Корасон, радуясь тому, как удачно нашел выход из создавшегося положения. — Гип, гип, ура!

Народ прибывал. Толпа гудела, все сильнее поддаваясь притворному воодушевлению. Я кричал вместе с остальными и непрерывно чувствовал, что эти приветственные клики обращены не к бывшему солдату, сражавшемуся в Чако, а к печальной тени, омытой пепельным светом. Да, от этого человека осталась только тень — ее-то нельзя сломить.

— Ну, что мы тут торчим? — засуетился Корасон Кабраль. — Пошли в кабачок к Канталисио, отпразднуем твое возвращение, Хоко, — и широким жестом пригласил всех. В темных глазах его вспыхивали искры веселья, по красному лицу струился пот. — Пошли в кабачок!

— Идемте, я плачу за угощение, сеньоры, — сказал я.

— Нет, — воспротивился Крисанто, — мне надо идти в Кабеса-де-Агуа…

— Ну, Хоко, — умоляюще протянул Корасон, — мы тебя не отпустим. Считай, что ты у нас в плену. Столько лет не был дома! Столько лет не видались — и вдруг такое неуважение. Не каждый год бывает война, которая так кончается.

Все опять радостно закричали.

— Ура сержанту Вильяльбе, доблестному герою Бокерона! — завопил Элихио Брисуэнья, желая умаслить Крисанто. — А помнишь, Хоко, Пунта-Брава? Я там потерял руку, а ты один захватил боливийское орудие вместе с расчетом и получил первое повышение.

— Рота Вильяльбы, смирно, ша-а-а-гом марш! — загремел Корасон, пользуясь случаем, чтобы спародировать военную команду.

Крисанто заморгал. Челюсть отвисла, он ничего не сказал, только из горла у него вырвался сдавленный нечленораздельный звук. В первый раз в его глазах мелькнуло что-то похожее на воодушевление: очевидно, этот военный клич задел чувствительный и глубоко запрятанный нерв, и Крисанто сразу же перенесся в пылающее от зноя ущелье, увидел пороховой дым, услышал пулеметную трескотню и взрывы. Он даже слегка шевельнул рукой, словно собрался метнуть гранату, а скорее всего это было рефлекторное сокращение мускулов, может вызванное неожиданным воспоминанием. Однако продолжалось это недолго. Он сразу же опять сник, одеревенел, птичий нос вытянулся, на шее вздулись жилы, в раскосых глазах появился отчужденный блеск. Но теперь он, видимо, уже слышал голоса и смех своих товарищей по оружию, видел их веселые лица, гримасы, лукавое перемигивание. Глаза Крисанто потухли, веки опустились. Он больше не противился, и мы повели его, как вола. Кучуи бежал рядом с отцом.

Наши сердца сковало молчание, поэтому процессия была печальной, несмотря на крики и смех. Мы почти тащили человека, награжденного тремя крестами — по кресту за каждый год боев и тяжких потерь, за каждый год яростного солнца, бессмысленных лишений на безбрежной равнине, в чреве которой кипела черная яростная нефть.

Поэтому мы шумели точно так же, как в тот год, когда на нас напала саранча. Тогда мы колотили в канистры, жгли костры, стараясь спугнуть и отогнать саранчу. Теперь мы шумели, чтобы оглушить Крисанто и не дать ему заметить тех страшных следов опустошения, которые оставила пронесшаяся война. Мы волокли его в кабачок, чтобы заблаговременно помочь ему забыть то, о чем он еще, наверное, не знал.

3

Собравшиеся в кружок женщины оживленно судачили, обступив старую монашку, которой наконец удалось пустить в ход свои ораторские способности и заговорить певучим вкрадчивым голосом:

— Смотрит он и ничего не узнает. Встретился с Кучуи и бровью не повел! Это с родным-то сыном!

— Видать, он совсем не в себе, сестра Микаэла, — поддержала ее одна из собеседниц. — Даже о Хуане Росе не спросил. Верно, ничего еще не знает…

— Да все он знает, — оборвала ее другая, — потому и не спросил. Если знаешь, так чего спрашивать!

— Тоже правда! — согласилась та, что поддержала старуху монахиню.

— Может, знает, а может, и нет, — снова заговорила монашка, оживленно жестикулируя; ее скуластые щеки задергались. — Если и знает, так притворяется незнающим. Стыдно, видать… Только нет, думаю, ничего он еще не знает. Видели, какое у него лицо? Как у покойника! Не будет христианин так скрывать свою тоску, если она его и вправду одолевает.

— Может, еще вернется Хуана Роса…

— А зачем? — отрезала старуха. — Сатана ее завлек в свои сети, не иначе! Больно кровь у нее горячая! На роду ей написан такой конец.

— Да и ранчо ее разрушено.

— Это дело поправимое, — вставила третья. — Хоко работящий и мастер на все руки.

— А Кучуй?

— Он все время жил один. Теперь у него хоть отец появился. Оба станут работать на своем участке. Хоко возьмет в жены другую…

— Вы что, не видели, какой он стал? — возразила старуха. — Разве он теперь работник!

— Все они возвращаются оттуда не в себе, поначалу вроде точно потерянные, потом это проходит, и они становятся такими же, как раньше.

— Или помирают, как Лоренсо Обелар. Приехал домой с чахоткой, только чтобы схоронить свои косточки в родной земле. Не хотел на чужбине умирать, сам про то говорил, слыхали…

— Эх, Крисанто Вильяльба, горемычный — одно слово! Ему еще хуже.

— Хорошо, что еще близнецы Гойбуру разделались с Мелитоном Исаси, а не то… — сказала одна из женщин, многозначительно глядя на старуху, — Крисанто сам захотел бы рассчитаться с ним за все, что тот ему сделал.

Темное дыхание ужаса снова примешалось к женским оживленным пересудам. Сплетницы трещали без умолку, как сороки, но их слова опять прикрывали тайную боязнь, предчувствие чего-то дурного. В памяти еще жила недавняя трагедия, и возвращение Крисанто Вильяльбы всколыхнуло стоячую воду воспоминаний. Женщины не отрываясь смотрели ему. вслед, пока он с товарищами шел к кабачку.

Приезд Крисанто заставил их еще раз обсудить, происшедшие события с самого начала, и хотя они перебирали их одно за другим дотошно и придирчиво, на душе у них стало спокойнее: Крисанто вернулся, — пробел в этой истории заполнен. К тому же такой безучастный, отчужденно глядящий на мир человек вряд ли способен на яростный взрыв мести… Нет, им нечего бояться.

Не все одинаково рассказывали об этихпрошлых делах. Образ Хуаны Росы становился в людской памяти многоликим. По-разному описывали ее внешность, по-разному толковали о ее душевных качествах. Каждый житель Итапе по-своему представлял себе Хуану Росу, а подчас разные образы этой женщины легко уживались в воображении одного и того же человека.

Это мне сразу бросилось в глаза, как только я, после долгого отсутствия, вернулся в Итапе. Чувствуя себя на родине чужим, я начал запоздалое расследование этой истории — не для того, чтобы помочь правосудию, хотя от начала до конца она была сплошным нарушением закона, но главным образом для того, чтобы дойти до сути той вины, которая тяготела над всеми.

4

Когда во время войны политический начальник Мелитон Исаси решил «окопаться» в Итапе, он привез с собой из Кабеса-де-Агуа жену Крисанто Вильяльбы и оставил ее жить в управлении.

Пересудам не было конца.

Сожительство Хуаны Росы с Мелитоном Исаси на глазах у всей деревни превратилось в загадку, которая не давала покоя старухам, особенно же монахине, поскольку она была признанной блюстительницей нравственности среди жителей Итапе и самой заядлой сплетницей, собирающей все слухи и скандальные новости. Она сразу же стала чесать языком на рынке, у соседей, на паперти о том, что Хуана Роса влюблена в Мелнтона Исаси. Иначе — старуха даже мне об этом уши прожужжала — она не смогла бы вынести все его бесчинства, не вытерпела бы надругательства и унижения, которые обрушил на ее голову политический начальник. Одна только любовь могла придать большим черным глазам Хуаны Росы— глазам kuñásarakí[84] как выражалась старуха, такую томность и такое лукавство.