Аугусто Бастос - Сын человеческий

• Название: Сын человеческий
• Автор: Аугусто Бастос
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1967

В 1959 году в Аргентине увидел свет роман "Сын человеческий". В 1960–1962 годах роман был отмечен тремя литературными премиями в Аргентине, США и Италии как выдающееся произведение современной литературы Латинской Америки. Христианские и языческие легенды пронизывают всю ткань романа. Эти легенды и образы входят в повседневный быт парагвайца, во многом определяют его поведение и поступки, вкусы и привязанности. Реалистический роман, отображающий жизнь народа, передает и эту сторону его миросозерцания.

Подлинный герой романа рабочий Кристобаль Хара, которому его товарищи дали ироническое прозвище "Кирито" (на гуарани Христос). Это настоящий народный вожак, руководитель одного из многих партизанских отрядов начала 30-х годов.

---

Несколько дней спустя отец Педроса спросил женщин, нет ли среди них желающих бессменно охранять Христа на Голгофе. Денно и нощно нести стражу на холме Итапе вызвалась одна Мария Роса. Ее пустые глаза лучились жертвенным светом, словно все двадцать пять лет она только и ждала этого часа.

7

Мелитон Исаси был давно мертв. Но и несчастная Фелисита Гойбуру тоже была мертва, и никто не знал, где ее могила. Она умерла, отомщенная своими братьями, которые, провоевав три года в далекой пустыне, за единый миг превратились из героев в отъявленных убийц и теперь отбывали свой срок в асунсьонской тюрьме.

Была отомщена и Хуана Роса Вильяльба, частично и остальные жертвы — даже те, в гибели которых не был повинен Мелитон Исаси. Впрочем, для них эта месть не служила вознаграждением за страдания.

Кучуи жил у своей безумной бабки на холме Каровени, но когда она превратилась в неусыпного стража Христа, домом для мальчика стала деревня. Целыми днями он сонно слонялся по ней, словно вырвавшаяся на свободу птица, название которой заменяло ему имя. Уже тогда на груди у мальчика появились первые струпья белой проказы. Может, это была та же болезнь, что и у Гаспара Моры, а может, в его кожу впитались зола и пепел, потому что он много ползал на кухне в управлении. Так этот наполовину осиротевший ребенок, законный сын своего отца, стал воплощением всех незаконнорожденных детей, которых разбросал по деревне обуреваемый похотью Мелитон Исаси.

До того как вернулся в деревню отец, Кучуи беспечно разгуливал по Итапе, и в этом погруженном в спячку существе медленно зарождался будущий мужчина, который пока не хотел избавиться от дремы, чтобы не видеть того страшного сна, каким была и жизнь его деревни. Очевидно, это смутно понимали торговки лепешками и алохой на станции, потому что всегда припасали для Кучуи кусок лепешки, кружок заплесневелой колбасы или стакан освежающего питья. Наверное, они жалели мальчика, а может быть, чувствовали что-то вроде страха, стыда или угрызений совести. Во всяком случае, при виде Кучуи я испытывал именно эти чувства. Я зазывал его к себе и усаживал в кресло. Он испуганно противился, не понимая, конечно, что мною движут странная боязнь и стыд. Я приносил ему молоко, печенье, бананы и подолгу смотрел, как он уписывает за обе щеки эти лакомства. Но больше всего ему нравился мой пистолет. Я позволял ему играть с ним и даже показал, как с ним обращаться. Вытащив магазин, я учил мальчика целиться из пистолета и спускать курок.

А теперь я видел, как он трусит рядом со своим отцом, направляющимся в кабачок, и путается под ногами громко разговаривающих мужчин.

8

На грязном обшарпанном столе, за который мы уселись кружком вместе с Крисанто, лежали три креста. Они были без надписей — маленькие, неказистые, покрытые ржавчиной.

— Крест за Бокерон… Крест за Чако… Крест за победу… — считал Тани Лопес, трогая каждый из них ногтем мизинца. — Это тебе на память, Хоко!

— Да, — словно эхо отозвался Крисанто, отодвигая руку Тани.

— Лучше хоть что-нибудь, чем совсем ничего, сказал один тип, слизывая с котелка жир, — сострил Кабраль.

— Но как получилось, что тебе дали ордена? — спросил немного лукаво Иларион Бенитес. — Ведь для рядового состава и сержантов ни медалей, ни крестов не полагается. Во всяком случае, в наше время. Выдают только бумажку, где указаны все твои заслуги, и ее прилагают к солдатской книжке. Так ведь, лейтенант? — бросил он мне.

Я смолчал, так как думал о другом.

— А вот мне дали, — помедлив, ответил Крисанто, нимало не смутившись. И потом скромно добавил: — Думаю, я заслужил.

— А когда это было?

— За несколько дней до того, как закончили расквартировывать демобилизованных. Нас уже было не так много. Выстроили всех и вызвали меня. Я сделал три шага вперед, заиграл рожок, забил барабан, и сам министр обороны вручил мне кресты.

— Güepa![86] Сам министр обороны — ни больше, ни меньше!

— Он мне повесил кресты на грудь, обнял меня и сказал: «От имени благодарного отечества!» И все мы закричали: «Да здравствует родина!» Министр ушел, а за ним и его помощники.

— Сам министр обороны! — повторил Корасон. — Нет, подумать только! Эго тебе не хвост собачий! А мы тут сидим, как та старая ведьма, что сторожит Христа на холме.

Послышались сдержанные смешки.

Иларион прищурился и пристально посмотрел на Крисанто:

— А не думаешь ли ты… — сказал он, но тот прервал его и с непоколебимой уверенностью заявил:

— Чему положено быть, о том нечего раздумывать. Подставляй грудь — вот и весь сказ.

— Хоть один раз поступили по справедливости, — примирительно сказал Корасон Кабраль. — Все-таки не обделили сержанта Крисанто Вильяльбу при дележе орденов!

— Да, — сказал тот, — вот они…

Он взял кувшин, в котором оставалось немного каньи. Все подумали, что он хочет выпить. Но Крисанто наклонил кувшин и осторожно налил по одной капле на каждый крест. Рука у него дрожала. Потом очень спокойно и серьезно протер их большим пальцем, смочил слюной и подул. Шаткий стол заходил ходуном. Из выцветшего обшлага вынырнул кожаный ремешок, которым Крисанто на фронте связывал ручные гранаты. Ремешок был черный, покрытый слоем грязи.

Ордена лежали на столе, поблескивая темной полированной поверхностью. Потом он завернул их в кусок смятой пожелтевшей газеты, каждый в отдельности, чтобы не ударялись друг о друга. Взял вещевой мешок на колени и спрятал пакет. Я снова услышал приглушенное тихое звяканье и мельком заметил в мешке какие-то серые предметы, похожие на стручки сушеного перца. Вот и все его нехитрые пожитки. Я думал многое сказать ему, но только спросил:

— Ты рад, что вернулся, Крисанто?

Он помолчал, словно пытался вникнуть в вопрос. Его губы несколько раз беззвучно шевельнулись, потом он произнес:

— Не хотел…

— Чего не хотел? Демобилизовываться?

— Да, не хотел.

— Но ведь уже прошел год, как война кончилась, Хоко.

— Это я и сам понимаю, — ответил Крисанто с непритворной грустью в голосе. — Кончилась наша славная война!

Мы переглянулись, не зная, что на это сказать. Но взрыва смеха, которого можно было бы ожидать в ответ на замечание Крисанто, на сей раз не последовало. Мы никак не предполагали, что он скажет такую фразу. Но он произнес ее тоном человека, смирившегося с неизбежностью того, что война кончилась, при этом говорил вполне серьезно, не шутил, не дурачился и не кривил душой.

— Скажет тоже — славная! — выразил всеобщее удивление Корасон. — Я думал, что так говорят только интендантские крысы из Пуэрто-Касадо. Для них она действительно была славной. Для них и для всех, кто отсиживался в тылу. Но не для солдата, который целых три года рисковал своей шкурой и отдувался за других в Чако. Почему ты так сказал, Хоко? Наше счастье, что кончилась эта проклятая бойня.

— Кончилась-то кончилась, а что нам дала победа? — фыркнул Иларион. — Все, что мы выиграли в боях, теперь эти тузы из правительства проигрывают на бумаге. — Он разошелся. — Мы там оставили свои ноги и руки! Усеяли землю костями — пятьдесят тысяч полегло! А для чего воевали? Убитых не вернешь!

— Ладно, хватит, Иларион, — попытался унять его Петро Мартир.

— Что ладно? — взревел тот. — Говорят, мы выиграли войну. Что это значит «выиграть войну», скажите мне, пожалуйста? Мы-то что выиграли? — Он яростно провел рукой по погному лбу. — Вот, посмотрите на Элихио… Он победитель, выиграл войну! Да ему теперь даже в носу поковырять нечем! — Иларион шумно сплюнул и замолчал.

Элихио Брисуэнья потряс своей культей, остальные расхохотались. Крисанто не обращал внимания на разгоревшийся спор. Он вроде бы и не слышал, о чем говорил Иларион. Все замолчали, и Крисанто, приподняв брови, сказал:

— Сначала я не хотел верить… Все говорили, что война не сегодня-завтра снова начнется. Я ждал. Хотел вернуться туда…

— В Чако? — спросил Тани Лопес.

— Да, на фронт. Я хотел снова воевать. Я должен был остаться там. Для меня нет другой жизни. Ходить в разведку, командовать ротой, продвигаться по ущельям, штурмовать вражеские позиции.

— Сержант Вильяльба! Герой Альгодоналя и Мандeюпeкyá! — воскликнул Корасон.

— Воевать, отдавать приказы, подчиняться — вот это и есть жизнь, — повторил Крисанто. — Я не хотел уходить с передовой, не хотел оставлять свой полк, свою дивизию.

— Знаем, Хоко, — заговорил Хосе дель Кармен, который в первый раз за все время открыл рот. — Я помню, как около Гондры ты взял в плен боливийца. Крисанто полагалось за это месяц отпуска, — продолжал он, обращаясь к нам, — так он отказался от побывки.

— А зачем она мне? Мне и там было хорошо. В своем полку. Но потом бои кончились. Я хотел остаться. А они меня обманули. Сказали, что после парада победы меня снова пошлют в Чако.