Галина Карпенко - Как мы росли

• Название: Как мы росли
• Автор: Галина Карпенко
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детская проза
• Год: 1959

Холодная, метельная зима 1918 года. Москва засыпана сугробами. В городе нет хлеба, нет топлива, молчат фабрики и заводы. Только на окраинах, за вокзалами, гудят паровозы, которые увозят на фронт красноармейские эшелоны. Социалистическое отечество в опасности!

В Кремле, на заседаниях Совета Народных Комиссаров, под председательством Владимира Ильича Ленина решаются самые важные, безотлагательные вопросы: как помочь Красной Армии, которая сражается с врагами Советской республики? Как бороться с разрухой и голодом? Как спасти от голода детей?

В это тяжёлое время, полное невзгод и лишений, для осиротевших и бездомных ребят создаются первые детские дома. В один из них и попала девочка, будущий автор повести «Как мы росли», — Галина Карпенко. Тогда она, конечно, не думала о том, что в будущем напишет книгу о своём детстве, о своих друзьях: Ваське Жилине, о его младшем брате Саньке, о рыжей колючей Клавке, у которой было такое доброе сердце, о маленьком акробате Персике, о заботливом, мудром воспитателе — рабочем-большевике Михаиле Чапурном и многих других.

С тех пор прошло больше сорока лет, многое, очень многое изменилось в нашей жизни, и вот, чтобы маленькие читатели знали о том, как жили, росли ребята в незабываемые, героические и суровые годы нашей революции, и написана книга, которая лежит сейчас перед вами.

---

Ребята с нетерпением ждали Чапурного, который вчера, рассказывая им про войну, остановился на самом интересном месте и обещал прийти сегодня. Но такое начало разговора их не радовало. Теперь, пожалуй, ничего не будет рассказывать.

— Михаил Алексеевич, — сказал Наливайко, — мы узнаем, кто разбил, и вздуем!

Кулаки у Наливайко здоровые. Он один из старших.

— Нет уж, прошу без драки, — сказал Чапурной. — А чтобы рогатка была у меня! Тот, кому говорю, слышит, не глухой!

Чапурной сел на чурбачок перед печкой. Ребята мигом уселись вокруг прямо на полу.

— На чём наш разговор вчера окончился? — спросил Чапурной и закурил свою трубочку.

Мальчишки наперебой стали напоминать:

— Как одного солдата ранили и как через пропасть шли в горах и раненого несли…

И начался разговор.

Русский солдат, рядовой Чапурной рассказывал о том, как далеко, в Карпатских горах, пробирался он с товарищами по узким тропинкам, неся на руках раненого друга.

— Идём мы над самой пропастью… Оступишься — пропал. А раненый просит: «Братцы! Оставьте меня, всё равно мне не жить!» — «Будешь, — говорим, — жить!» Идём, несём его по очереди. Разве можно человека бросить? Это царю нашему да германскому не жалко было народа. Им нужно было воевать, а народ за них помирай! Ни к чему народу эта война…

Слушали ребята, как повстречали русские солдаты ночью в горах немецких солдат — тоже замёрзших и раненых, как грелись вместе у одного костра, а потом поменялись зажигалками…

— Они солдаты, и мы солдаты. Ну, и побратались мы, как друзья… Вот она! — сказал Чапурной и, сунув руку в карман, вдруг нащупал рогатку…

Чапурной вынул зажигалку; она пошла по рукам, освещая синим огоньком ребячьи лица: вот Наливайко, вот Федя Перов, Персик — маленький беспризорный шарманщик, тихий Коля Ведерников… Кто же из них сунул ему в карман рогатку? Кто решил сдаться, чтобы заслужить его доверие и дружбу?

Нет у Клавки подружки

Прошли первые дни знакомства, и девочки уже говорили друг другу: «Ты за неё заступаешься, потому что она твоя подружка».

У Вари Кирилиной новой подружки ещё не было. Она скучала без Васьки, а с Люськой дружить было неинтересно. Она со всем соглашалась, что ей ни скажешь: всё «ладно» да «ладно».

Санька — совсем маленький. Варя сначала ходила к малышам каждый день, но Гертруда Антоновна так хорошо с ними управлялась, что и помощники не были нужны. Санька привык, был сыт и не плакал. Да и разве может Санька, который и говорить-то как следует не умеет, быть подружкой? Из девочек Варе больше всех нравилась Клавка — та самая рыжая девчонка, которая в первый день выдернула у Вари из косы зелёную ленточку. Нравилась потому, что Клавка была весёлая, играть с ней было интересно. Но в подружки Варя её бы не взяла. Варе казалось, что Клавка никого на свете не жалеет и Варю не пожалеет: она какая-то колючая, Клавка. В «казаки-разбойники» с ней играть хорошо. А вот про бабушку Варя ей ни за что не расскажет. Пожалуй, Клавка и над бабушкой посмеётся, кто её знает… А какая же это подружка, с которой по душам не поговоришь?

Самое любимое Клавкино занятие — дежурить по столовой. Ей нравится раскладывать ложки, разливать суп и, главное, выбирать себе самую большую хлебную горбушку. Но дежурным нужно мыть посуду — вот этого Клавка не любит.

«Чур, я буду вытирать!» — кричит она, и почти всегда ей это удаётся. Клавка не любит мыть сальную посуду холодной водой, хотя холода она не боится.

Утром страшно вылезать из-под одеяла. В спальне мороз, а Клавка выскакивает, босая носится по полу и ещё распевает:

— Вот ни капельки не холодно, вот ни чуточки не зябко!

Кожа у Клавки синеет, покрывается пупырышками, а она своё поёт:

— Ну какой такой мороз? И совсем и не мороз!..

Ну пусть бы пела, а то начнёт сдёргивать одеяла с девчонок.

— Клавка, не дёргай! Клавка, не смей! — кричат девочки.

А Клавка носится, как бесёнок. Раз! — и сдёрнула с Вари одеяло.

— Ух! — Варя будто в снежный сугроб провалилась. — Холодно, Клавка! — кричит она.

А Клавка хохочет:

— Одевайся, мерзлячка!

Но бывают и другие дни. Задумается Клавка, и ничем её не пронять: ни игрой, ни разговорами.

— Может, у тебя что-нибудь болит? — как-то спросила её Варя.

Ничего не ответила Клавка — пролежала весь день, промолчала.

Не было и у Клавки подружки.

Что там, на фронте?

Варя знала, что Васька убежал на фронт. Что там, как там, на фронте?

Сражений Варя не видела, но стрельбу слышала. Было это осенью, в октябре, когда случилась революция. Бабушка тогда заложила окна старыми тюфяками и не велела к ним подходить:

— В соседнем доме мальчишку ранили, тот всё у окна торчал. Упаси бог, если кто из вас выглянет! — говорила она и строго-настрого приказывала Варе: — Вот здесь, в углу за кроватью, сидеть! Слышишь?

На улице стреляли целую неделю. Ребята сидели дома одни: бабушка тоже уходила воевать.

— Думаешь, она стрелять умеет? — говорил Васька. — Она просто еду им носит. Они с моей матерью ведро каши сварили, укутали в платок и понесли. Ложки по всему дому собрали. У нас осталась только одна, маленькая: Саньку кормить.

Однажды бабушка пришла запыхавшись; не закрыла за собой дверь и, став на пороге, сказала:

— Несите сюда!

Рабочие внесли и положили на кровать раненого. Голова у него была завязана, но сквозь бинт просачивалась кровь.

Вслед за ними вошёл Пётр Андреевич — доктор. Его все знали на фабричном дворе. Он снял пальто и спросил бабушку:

— Есть чистая простыня?

— Есть, есть!

Бабушка вытащила из комода простыню. Пётр Андреевич велел её разорвать и стал перевязывать раненого.

— Пусть лежит, — сказал он, кончив перевязку. — А вы у меня не шуметь! — погрозил он ребятам. — Чтобы ни гугу!

И дал им круглую коробочку. В коробочке лежали зелёные конфетки. Ребята разделили и стали сосать. Сверху конфетки были сладкие, а внутри — горькие.

— «Пилюли от кашля», — прочитала Варя на крышке коробки.

— Вреда не будет, — сказал Пётр Андреевич. — Они с сахаром.

Пётр Андреевич держал раненого за руку, а сам всё смотрел на часы. Было тихо, только капала из крана вода. Рабочие, которые куда-то уходили, вернулись.

— Можно? — спросил их доктор.

— Можно, — ответили они и, взяв товарища на руки, осторожно понесли.

Когда они ушли, ребята, отодвинув краешек тюфяка, смотрели в окно. Во дворе стоял извозчик. Раненого посадили в пролётку и подняли кожаный верх — так, что не стало видно ни раненого, ни Петра Андреевича, который сел рядом, и извозчик уехал.

— Может, бог даст, жив будет, — сказала бабушка.

— Где же он? — спросил прибежавший через несколько минут Варин папа.

— Теперь уж небось до больницы доехали, — ответила бабушка. — Тут недалеко, переулками… Ты-то как, Алёша?

— Видишь, живой, невредимый. — Папа снял шапку и присел к столу. — Жалко товарища, — сказал он.

— Что делают! Никакого у них, иродов, нет понятия! — запричитала тётка Пелагея. Она смотрела на Вариного папу и плакала. — Народу-то много — что в него стрелять? Никакого у них от этого не будет толку. Всё равно народ не одолеть.

— Правильно! — сказал папа. — В народе, тётка Пелагея, вся сила. Зашей-ка мне, мама, карман, а то я всё теряю… Вот, карандаш потерял! — сказал он с досадой.

Бабушка стала зашивать, а папа что-то писал. Когда уходил, сказал:

— Я не прощаюсь. Я скоро опять забегу. Мы теперь уже на Никитской воюем. До Кремля недалеко.

Поздно вечером в дверь кто-то постучал. Пелагея пошла открывать и вернулась растерянная.

— Федосья, вот барыня пришла, — сказала она, придерживая дверь.

За нею в дверях стояла высокая женщина; в руках она держала блестящий кофейник.

— Простите… — сказала она. — У вас есть вода? Мы второй день без воды, и послать некого.

— Есть, — сказала бабушка, — берите.

— Подумайте, что творится! — говорила женщина, наливая воду. — Народ сошёл с ума… Такое безобразие!

— Какое безобразие? — тихо спросила бабушка.

Женщина, наверно, что-то хотела сказать, но посмотрела на бабушку и заторопилась:

— Вы извините, я только один кофейник. Второй день без воды — буквально ни глотка.

— Берите, — повторила бабушка. — Воды не жалко.

Женщина закрыла кран и, держа кофейник обеими руками, пошла к двери.

— Ой, как тут у вас темно! — воскликнула она, обо что-то споткнувшись.

Бабушка не пошла посветить, а сказала громко:

— Пелагея, пойди закрой на засов.

А когда Пелагея вернулась, выговорила ей:

— Больше не пускай. Сама-то к ней не пойдёшь. Не за водой небось приходила — водопровод-то у нас один. Пришла поглядеть, поразведать.