Виталий Радченко - Байки деда Игната

• Название: Байки деда Игната
• Автор: Виталий Радченко
• Издательство: «Историко-культурное наследие Кубани»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: ISBN978-5-94431-271-6

Вниманию читателя предлагается уникальный исторический источник — рассказы кубанского казака, старого конвойца, служившего в охране Николая II, о себе и своих предках. Хронологический охват баек широк: от екатерининской эпохи до гражданской войны, а география — преимущественно Кавказ, Приднепровье, Петербург со Псковом и, разумеется, Кубань.

Книга написана увлекательно, живым языком, содержит около 200 прекрасных старинных иллюстраций, и предназначена для самого широкого читателя.

---

— Ось коли тот Корнилов нагрянул на Кубань со своим «ледяным походом», — вспоминал дед Игнат, — советы по станицам действовали еще с оглядкой, а как Катеринодар дал тому генералу «гарбуза», они окрепли и начали свою власть показувать. Не обошлось и без смертоубойства. У нас порубали бывшего атамана Строгого с братом. Перестреляли в степи порубали. Кто и за что? Уже к пахоте поделили паньску землю, нарезали городовикам (т.е. иногородним) казачий пай, начали выгребать зерно, вроде как для фронта. Скликать народ на очистку шляха, на ремонт мостов, для всякого такого потребного. Власть — она и есть власть, а раз есть власть, то есть и недовольство, особливо, як так власть нова, беспривычна… А где ж до нее привыкнешь, как уже с лета Добровольческая армия посунулась на Кубань. Сразу после косовицы, еще до обмолота.

Та власть продержалась полтора года, снова пришли советы, а там генерал Улагай налетел, как коршун на курятник, наробыв переполоху, та и сгинул за море…

Когда пришли белые («кадеты», как их называли на Кубани), многие казаки надеялись, что вернулась «старая» власть, вернется привычный порядок и все успокоится. Но «кадеты» сами толком не знали, чего хотят. Одни из них были за царя, другие за какое-то собрание (учредительное, чрезвычайное), где будут выбирать правителей. Третьи, уже не «кадеты», а местные, из кубанцев — за «самостийную» казачью державу. Главный же верховода — генерал Деникин все толковал за «единую и неделимую Россию», но все они «спасали Россию» от красных, и все в голос кричали, что радеют за народ…

— А нам вроде як байдужэ, — говорил дед. — Нас бы не трогали, не мешали жить спокойно. Так ни… Сами не разберутся, а людей колготять. Оно ж как: паны скубутся, а у простых — чубы трещать… И трещали те чубы основательно. «Кадеты» считали полезным непокорных и недовольных вешать и пороть. Особенно любил этим развлекаться генерал Покровский. Пленных, заложников и просто не поймешь кого и за что, да и своих несогласных, чуть что — петлю на шею и поминай как звали… Зубоскалил: мы, мол, пленных бережем, ни один волосок не упадет с их головы! А прикажет повесить, ухмыляется: мол, волосы у казненного целы, как он и обещал… Ну, его также прикончили года через три после того, как он смылся за границу, укокошили без всяких шуток, всерьез и навсегда.

Был такой Кулабухов, казак из Покровки. Священник, и говорят — толковый, за что и выбрали депутатом Кубанской рады. Он там потянулся к самостийникам, стал проповедовать казацкую «нэзалэжность» (независимость). Идея на словах красивая, на деле же Казакия, будь она наяву, за войнами и охраной кордонов не успевала бы хлеб сеять…

— Забыли, как в старовину горцы-абреки думали, что Россия — она тут, на правом боку Кубани вся распростерлась, — говорил дед Игнат. — Ну, может еще трошки по Дону… И шарпали нашу Кубань нещадно. Потом пограмотнили, узнали, что Россия — от Белого до Черного моря, от Царства Польского до царства шаманьского Якутского-Камчацкого, и якогось там еще… Вразумили, что с такою державою некому не совладать, и попритихли. А тут на тебе: россияне сами ту Россию, як макитру (это большая глиняная посудина) на черепки гепають!

«Кадеты» с тем Кулабуховым не стали цацкаться: раз ты не за «единую-неделимую», то полезай в петлю. А как его повесили, казачки-кубанцы вразумили, какую цену им положили деникинцы и стали бросать фронт…

Ну, а за всякую провинность меньшего калибра шли в ход нагайки и шомпола. За битого, мол, двух небитых дают. Оно, может, и дают, да только сам битый от тех экзекуций сильнее любить начальство не станет. Наша родичка, Матрена Падалка, была порота «кадетами» за то, что ее муж и четверо старших сыновей в красные подались. Всыпали ей пятьдесят плетюганов, чуть не до смерти, еле оклыгалась.

А тут является один из ее сыновей, он служил вовсе не у красных, а у генерала Шкуры. Ходил с ним в поход аж под Воронеж, пригнал до дому гарбу всякого добра, награбленного, как водилось, в том походе. Матрена сказала ему, чтобы он то барахло в хату не сгружал, а девал, куда хочет, потому как на том добре — слезы и горе. Ну, поглядел он на еле живую мамашу, отъехал на станичный майдан, выпряг коней, да и майнул в плавни, к красно-зеленым. По словам деда, Мотря прожила 103 годочка, похоронили ее уже после Отечественной войны на старом анапском кладбище. Так она до самой смерти помнила, как власть дерется…

Как и все революционеры и контрреволюционеры, «кадеты» не гнушались и расстрелами. Эта казнь считалась легкой и как бы естественной. Ею промышляли и «товарищи», и «кадеты». Выводили на глинища и шлепали каждый себе в удовольствие, так что теперь неизвестно, кому там ставить памятный крест — то ли белым, то ли красным… А вот свои своих уничтожали по звериному жестоко. Как только красные отступили, станичники похватали своих ревкомовцев и на Высокой Могиле устроили им страшный суд. Выкололи глаза, а потом с живых содрали кожу, и каждого, уже полумертвого, посадили на кол… А в ревком они не напрашивались, их станичники сами и выкликнули. Да и какой то был «ревком», если в нем не было ни одного революционера? Сначала правление переименовали в стансовет, а потом в ревком…

А в станице Славянской стояли лагерем тысяч пять мобилизованных казаков Таманского отдела. Перед уходом с Кубани «кадеты» решили послать их на фронт, видать, в заслон своим отступающим добровольцам. Кубанцы уперлись. Тогда их лагерь был окружен донскими лейб-гвардейцами генерала Дьякова, не к ночи будь помянут. Славная казачья бригада, вековая, а вот тебе на — по деникинскому приказу и по своей обозленной воле пошла против братьев-соседей — кубанский казаков. Вот тебе и «донцы-молодцы, кубанцы-красавцы»!

Собрали «минутное совещание» (было, оказывается, и такое) полевого суда, и тут же постановили: каждому десятому вломить по полсотни шомполов, каждого пятидесятого — расстрелять, что тут же и было исполнено. Остальным — марш-марш на передовую. Да только отойдя верст двадцать-тридцать от Славянской, те мобилизованные казачки все поголовно разбежались…

А «донцы-молодцы» тем временем наложили контрибуцию на станицу Марьянскую, якобы за укрывательство красно-зеленых. Провиантом и харчами на суточный паек бригады… А сколько она схарчит, та бригада, особенно если постарается? Тем более, что надурняк и уксус сладкий.

Вот такая «единая-неделимая»… Не хотел народ воевать, его жестоко принуждали, запугивали, озлобляли, а озлобившийся человек, битый, поротый, потерявший семью, хату, друзей-сотоварищей, сам становился зверем, шел на месть и любую жестокость.

Разберись тут, кто виноват больше, а кто меньше. Кто? Дед Игнат, отвечая себе и нам на этот вопрос, обычно  вспоминал, что в те годы ходила такая байка, или может, притча, если по-ученому: мол, два старых-престарых казака столкнулись арбами, и одному из них дышло попало в рот, вышморгнув остатки зубов. Так кто из них больший виноватый: тот, кто правил не туда, или тот, кто рот «раззявил»?

К белым и красным, зеленым и черным армиям, войскам и отрядам повсеместно добавлялись самородные местные банды любителей пошарпать народ, пожить вольно и разгульно, за счет, само собой, все тех же простых людей. Случалось, что под их маркой грабежом занимались и созданные при станичных властях отряды самообороны и милиция.

Как-то раз, при только-только установившейся советской власти возчик Степан Балагура пригнал на сельповский двор гарбу сена. Было поздновато, идти домой не хотелось — он распряг лошадей, поставил их в конюшню, а сам забрался на воз и там, на верхотуре, прикорнул. Под утро слышит какой-то шумок, вроде по двору кто-то ходит. Поднял он свою умную голову и видит: какие-то люди таскают из проема в складской стене мешки и ящики. Двоих он узнал сразу — сельповского завхоза и местного милиционера, а двое других — вроде как тоже из милиции. И грузят они те припасы на запряженную гарбу, стоявшую тут же.

Степан не подумал ничего такого, носят, ну и носят — начальству виднее. Еще подремав часок, он слез с воза и пошел домой. А днем по станице прошел слух, что мол, ночью был налет банды зеленых. Ограбили сельпо и хотели поджечь сельсовет, да милиция не дала… Было погнались за бандитами, да те утекли — кони, мол, у них справней милицейских. Почесал Балагура потылицу (затылок) и поведал сельповскому председателю про то, что видел. Дескать, на волка помолвка, а кобылу зайчик съел… Председатель тоже поскреб свою потылицу и посоветовал Степану никому-никому про все это не рассказывать, а то, мол, нам же обоим будет горько. А так что: была банда, ну и была, ее прогнали, ну и слава Богу — все живые, никто не ранен, не покалечен. И давай договоримся: ты мне ничего не говорил, и я тебя не слышал, сказано — закопано… Будь здоров, Степан, не кашляй!

И Степан «не кашлял» лет десять, только при коллективизации, когда того милиционера избрали председателем колхоза, шепнул двум-трем друганам на перекуре про все это поганое дело. Так того Балагуру на третий день замели куда надо и быстро-быстро отвезли за казенный счет аж за Урал, как пособника бандитов. Мол, видел, как грабили, не предотвратил, не донес кому следует…