Виталий Радченко - Байки деда Игната

• Название: Байки деда Игната
• Автор: Виталий Радченко
• Издательство: «Историко-культурное наследие Кубани»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: ISBN978-5-94431-271-6

Вниманию читателя предлагается уникальный исторический источник — рассказы кубанского казака, старого конвойца, служившего в охране Николая II, о себе и своих предках. Хронологический охват баек широк: от екатерининской эпохи до гражданской войны, а география — преимущественно Кавказ, Приднепровье, Петербург со Псковом и, разумеется, Кубань.

Книга написана увлекательно, живым языком, содержит около 200 прекрасных старинных иллюстраций, и предназначена для самого широкого читателя.

---

Толпа на какое мгновение разомкнулась, и Касьян увидел, что колотят двоих, и один из них ни кто иной, как его давний знакомый — белоголовый Плюгай.

— За что их волтузят? — спросил он кого-то из зевак. — За дело, — удовлетворенно ответил тот. — Оклунок с салом потягнули, бисовы хапуны. Тут их и застукали… Били «хапунов» основательно — ногами по ребрам, толкли мордами о землю. И если бы Касьян сразу не узнал Плюгая, через минуту-другую ему сделать это было бы невозможно: его белая голова стала черной от грязи и крови.

— Ежели б их так мордовали не только за сало, но и за другие их хвокусы, — говорил дед Игнат, — так може, и от великого греха удерж был бы. Наказание — оно ж первый шаг к покаянию. Може, всыпали б тому Плюгаю плетюганов ще там, на Галитчине, он бы одумался, и зла от него больше не было бы. Есть така порода людей, что без бича не зъисть и калача… — Была така война — германская, — вздыхал дед. — Там все и прорезалось, и тяга к переменам, и бандитство, и геройство…

БАЙКА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ, про то, как казаки узнали, что царя больше нету, народ получил волю и все «пошло-поехало»…

Туапсинская служба деда Игната не была тяжелой, особенно по военному времени.

— Так можно было три войны провоевать, — говаривал он, и вспоминал, что в горах поблизости от Туапсе была пещера, в которой по стенам ручейками стекал на стоящий мед. Правда, с горчинкой. Где-то в верхних ее расщелинах веками жили дикие пчелы, меду они натаскали «уйму, тай ще и с гаком», и по особо жарким дням он подтаивал, и где крупным дождичком капал, а где и тек по стенам пещеры, скапливаясь в ямках, трещинах и каменных бороздках. Пчелы в жару были сонными и мало беспокоили посетителей, в обычные же дни, особенно «на погоду», охраняли свое богатство с беспощадной жестокостью, и горе было тому, кто в такой день попытался зайти в ту пещеру — она гудела грозным гудом, и вся была наполнена этими жгучими, кусачими созданиями… Чем не служба: горы, море и даровой природный мед? Война хоть и напоминала о себе побитым оружием, приходившим для ремонта, но была далеко и не казалась страшной. Казарменная жизнь шла размеренно, и лишь изредка приходилось вести ремонт круглосуточно. И где та Германия-Мазурия, где те Дарданеллы с Босфором — для казачков-ремонтников, по словам деда, было «бай-дуже».

Но всякому покою, каким бы сладким он не был, рано или поздно приходит неизбежный «отбой». В конце шестнадцатого года вышло приказание — оборудовать мастерские в железнодорожных вагонах и быть готовым к отправке на Юго-Западный фронт.

Фронт для них мыслился один — Кавказский, или как его больше называли — Турецкий. Дела там шли вполне прилично: несмотря на отдельные неудачи, российские войска уже были где-то за Трапезундом, то есть прошли, считай, полдороги до этих самых Дарданелл, нужды в которых для наших казачков не было никакой. Другим краем фронт шел в обход Святой земли, а летучий отряд казаков- уманцев сотника Гамалия[19] уже выскочил впритык к библейским райским землям — на речку Тигр. И гроб Господен был уже вот он — рукой подать! Да только турки опять выкрутились, как это часто с ними случалось и в раньших войнах, к примеру, при том же незабвенном Скобелеве.

Еще бы чуть-чуть, и Святые земли мы бы освободили, но не довелось.

Что было надо освобождать на западных фронтах, дед Игнат и его сослуживцы не знали, но так уж случилось, что их мастерские в конце-концов направили именно туда, на Запад.

— А жалко, — вздыхал дед. — На туретчине было б интереснее… Чем «интересней», он не уточнял. Просто он так считал. С турками воевали ближние и дальние родичи, знакомые станичники, они много рассказывали о тех боях-походах, и он давно, может, с самого детства, привык к мысли, что если война, то это, конечно же, с турками, а то с кем еще?

Незадолго до отъезда на фронт к нему в Туапсе заезжал отпущенный по ранению в отпуск двоюродный брат Григорий Спиридонович, хвалился, как они там за Араксом воют. Позвякивая двумя медалями, которых он сподобился за фронтовое служение, бахвалился своими приключениями, среди которых было и такое.

Как-то они с группой казаков-разведчиков заблудились в ледяных завалах на горе Арарат. Пролазив по ним целый день, они к ночи натолкнулись на голую скалу, поднимавшуюся из ледяного поля и припорошенную снегом. Решили тут, в затишке, переночевать. Утром же разглядели — скала не каменная, а вроде как бы из древесины выстругана. А откуда на такой верхотуре может случиться деревянное строение? Проводник, из близкоместных армян, сказал, что ничего в том странного нету — в теплую погоду, не каждый, правда, год, из-под векового «лёду» вытаивает Ноев ковчег, тот самый, что описан-прописан в Святом писании. Казачки поохали, руками его «помацали» — надо же! Про тот случай потом в газетах писали… Спиридоныч хотел было отколупнуть от святыни невеликий шматок, малую таку щепку, да древесина оказалась «як железна»! Вот такие случаи можно было пережить на туретчине!

Но хочешь не хочешь, а повелено отправляться на Юго-Западный фронт против австрийцев. Там уже воевали казаки-кубанцы из почти родного I-го Хоперского ее императорского высочества великой княгини Анастасии Михайловны полка, а в Терской казачьей дивизии приняли боевое крещение конвойцы уже совсем родной I-й лейб-гвардии Кубанской сотни, в которой более десяти лет назад провел свою военную юность наш дед Игнат.

И вот, в начале семнадцатого туапсинские оружейные мастерские, оборудованные в вагонах, двинулись ближе к войне. До Армавира добрались, как вспоминал дед Игнат, «разом», а дальше пошли пробки и заторы. Их эшелон частенько загоняли в тупики, пропуская поезда с войсками, на некоторых полустанках стояли дня по два, в Ростове застряли дней на десять. И лишь в начале марта оказались за Днепром, где их, как гром из черной хмары, застало известие о самовольном отказе-отречении от престола царя Мыколы.

— Оно ж было видно, что кругом непорядок, — говорил дед. — В Ростове бастовали заводы, потом железно-дорожники загудели, на станциях каждый день дезертиров ловили. А чого их ловить, як их — что пчел… Так мы и не такое бачили в девятьсот пятом году… Тогда был и мордобой и стрельба… Но чтоб царь, божий помазанник, хытнувся, а тем более с престола слез! Так этож уму не взять, не понять! Эшелон втолкнули на запаску, начальство поехало в штаб фронта, наказав ждать вестей и никого постороннего в вагоны не пускать. Зажурились казаченьки, задумались: ой, что будет? И обязательно вставал вопрос: а как война? Замиряться с германцем или не замиряться? Раз царя не стало, то на что нам те Дарданеллы и другие заморские земли?

Начальство, побывав у верхнего начальства, подтвердило, что царь действительно отказался от престола.

Может, хотел, чтобы его попросили не бросать державу, не сиротить народ, да только никто его об этом просить не стал, а власть захватили незнамо кто и обозвали себя хотя и временным, но правительством. И тут же объявили: война до победного конца! Вот тебе и на! Видать, те Дарданеллы не только царю были нужны…

Но народ уже взбаламутился. На станциях, что ни день, то собрание. Кто — «до победного конца», кто — «долой временных!». У каждого скота своя простота. Не разбери — поймешь. Куда конь с копытом, туда и жаба с хвостом… Повылезали на свет Божий всякие анархисты, эсеры, эсдеки и еще черти кто, о ком раньше не было ни слуху, ни духу. И конечно же — большевики. Всякого добра по лопате. И все за народ, за хорошую жизнь, за счастье и свободу. И каждая харя себя хвалит, а правды в ней, как у козы хвоста.

— Отож свобода, — вспоминал дед Игнат, — понималась так, что можно было делать все, что хочешь… Все дозволено… Выпустили народ на свободу, как яичко на горячу сковородку, и заскворчало… Разогнали городовых, шугнули из тюрем политических, как они были против царя, а воров та жуликов за то, что богатых обкрадали. И пошло, и поехало…

К оружейникам стали наведываться комитетчики и агитаторы: вы, мол, какие — левые или правые? «Та мы казаки! — отвечали те. — Мы не левые, не правые, мы просто казаки!». «Так, мол, не бывает, чтобы “просто”». «Ну, раз ты такой грамотный, то напиши слово “казак”, теперь читай: и слева направо, и справа налево — все равно получается “казак”»!». Плюнет такой агитатор, да сгинет с глаз. Так что и в раскардаш нас с панталыку не собьешь!...

К лету фронт стали бросать целые части. Кто-то из верхних штабов шепнул начальнику мастерских, что ему не надо ждать официальных приказов, а тихо-мирно отправляться в Катеринодар, тамошнее войсковое руководство определит их дальнейшую судьбу. И покатили наши оружейники назад — на ридну нэньку Кубань.

Есть под Воронежем узловая станция Лиски.

— То кацапы думают, что название того места увязано с хитроумною зверюгою лисицей, — усмехался дед. — А оно ж ясно, як день: «лиска» и есть «лиска», абож забор, плетень… Так мы через той «плетень» никак не могли перестребнуть, застряли на тих «лисках» аж на две недели — никак нам паровоза не давали… Потом таки сбалакались с железнодорожниками: за ведро спирту нас подцепили к какому-то эшелону… На Лисках к мастерским приблудился земляк — джэрелиевский казак Омелько Горбач, отлежавшийся в госпитале и теперь пробивавшийся «до дому, до хаты». Хлопец он был веселый, живой, с людьми сходился быстро. Из тех, кому и черт не брат, и свинья не сестра.