Елизавета Кучборская - Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции

• Название: Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции
• Автор: Елизавета Кучборская
• Издательство: Московский университет
• Жанр: Филология
• Год: 1973

---

Побежденных было много. Этьен, забыв, что сам нарушил клятву не выходить на работу, с болью спрашивал то у одного, то у другого: «И ты тоже? И ты? И ты?» И слышал в ответ: «У меня мать… у меня дети… есть-то надо…» Но чувствовалось, что «ничего еще не кончено», как и в разгар забастовки. В этом всеобщем возвращении уже с утра усталых людей, «в этом безмолвном шествии черных фигур, двигавшихся без единого слова, без смеха, без единого взгляда по сторонам, ощущался гнев, от которого люди стискивали зубы, ненависть, переполнявшая сердце, сознание, что смириться их заставил только голод». Солдаты разгромленной армии, «побежденные, шли, поникнув головой, затаив неистовую жажду вновь броситься в бой и отомстить врагу». Победу Компании никак нельзя было назвать полной. Как нельзя было угасить искры сознания, вспыхивавшие в шахтерской массе. Даже вдова Маэ, так дорого заплатившая за возможность «вздохнуть», за луч надежды, блеснувший во время забастовки, не возлагала вину за свои невозвратимые потери на Этьена. «Одно время я готова была тебя убить. А пораздумав, видишь, что многие виноваты» («Non, поп, се n'est pas ta faute, c'est la faute de tout le monde»). Вдова Маэ была убеждена: настанет день, когда вся эта «лавочка лопнет» и солдаты будут стрелять в хозяев так же, как стреляли в рабочих. Несмотря на привычную покорность, «опять пригнувшую эту женщину, мысль ее работала теперь именно так, а в душе жила уверенность, что несправедливость не может длиться бесконечно», и если нет бога, придет «кто-то другой и отомстит за несчастных». Прощальное ее рукопожатие было таким же, как у товарищей Этьена: «Этим долгим рукопожатием все они назначили ему новую встречу — в тот день, когда борьба возобновится».

А Этьена уже манил Париж. Плюшар ответил на его письмо, прислал и денег на дорогу. «Итак, его давняя мечта осуществилась». Мысленно он был уже там. Вдова Маэ напомнила, что в доме осталось кое-что из одежды Этьена. «На что ему это тряпье, — махнул он рукой, — оставь детям. В Париже я обзаведусь» («А Paris, je m'arrangerai»). Шагая в Маршьенн к утреннему поезду, Этьен анализировал, оценивал пережитое за минувший год. Он полагал, что ученичество его завершилось и «ощущал себя во всеоружии для борьбы с обществом, которое узнал и осудил». Радость оттого, что он встретит Плюшара, сам станет «….признанным вожаком, как Плюшар», вдохновляла его, и мысленно он уже произносил речи, видя себя «на трибуне в час народного торжества, — если только народ не поглотит его» («si le peuple ne le devorait pas»).

Этот последний штрих, довершающий характеристику Этьена в «Жерминале», мог бы закрепить представление о нем как о личности, в которой индивидуалистические черты, тщеславие, честолюбие решительно возобладали над чувствами коллективизма. Но краткая запись в романе «Доктор Паскаль» позволяет увидеть его с лучшей стороны. По-видимому, вскоре он был захвачен могучим движением пролетариата, и дальнейшая судьба его сложилась так: «Этьен Лантье, вернувшись в Париж после стачки в Монсу, принял потом участие в Парижской Коммуне, идеи которой горячо защищал, его приговорили к смертной казни, затем помиловали и сослали; теперь он находится в Нумеа…»

Но независимо от того, какое направление примет жизнь Этьена, Золя в «Жерминале» дал почувствовать объективное значение событий, развернувшихся в «черной стране». Он говорит и о «победителях», об относительности их победы.

Империя отнеслась к происшедшему в Монсу «с величайшим спокойствием»; хотя «удары попадали ей прямо в лоб… она сама не могла себе отдать отчет в серьезности полученной раны». Но Компания сильно поколебалась от этого удара. И дело было «не в убытке», составлявшем несколько миллионов франков. Реальным следствием длительной забастовки в Монсу были «страх и неуверенность» капиталистов в завтрашнем дне, тревога при мысли о том, что вокруг шахт «растет огромная угроза». Действия Компании после подавления забастовки выдают ее беспокойство. Члены правления прибыли в Монсу с примирительной миссией, «чтобы раскрыть отеческие объятия и заключить в них заблудших углекопов» (с десяток «лицемеров» вроде Пьерова откликнулось на их призывы); был издан целый ряд «превосходных, но запоздалых» распоряжений: уволили бельгийцев, сняли военную охрану, замяли расправу с Мегра, дело с солдатом, убитым Жанленом… «Старались замять все, что только было возможно, дрожа от страха за завтрашний день и считая опасным признаться в непобедимости разъяренной толпы, бросившейся приступом на обветшалые леса старого мира».

Даже буржуа в Монсу, из тех, кого события непосредственно и не касались, испытывали сложное чувство. После прибытия из Парижа администраторов, городок, «до этого не осмеливавшийся выражать свою радость по поводу устроенной бойни…облегченно вздохнул и почувствовал себя спасенным». Который уж раз на протяжении столетия буржуа ощущали нужду в том, чтобы их «спасли». И их спасали. Но избавить от тревоги, боязливого беспокойства не могли.

Эмиль Золя видит в забастовке выражение глубинных, широко распространяющихся процессов с далеко идущими следствиями. И персонажи «Жерминаля», к враждующим лагерям принадлежащие, воспринимают ее, каждый со своей стороны, именно так. Буржуа в Монсу смутно чувствовали, что забастовка может возобновиться в любой день, и пугливо озирались, как бы спрашивая, что таится в этом глубоком молчании, не приближается ли снова катастрофа? А в среде шахтеров продолжала жить «идея братского солидарного протеста»; они «измерили свои силы, испытали их и потрясли рабочий люд Франции своим призывом к справедливости. Потому-то поражение их никого и не успокоило…».

В «Наброске» Золя предусматривал: «Надо закончить грозным утверждением, что это поражение случайное, что рабочие склонились лишь перед силой обстоятельств, но в глубине души мечтают только о мести». Это грозное утверждение прозвучало в финале. Этьену, идущему вдоль шахтных башен Миру, Мадлен, Кручины, слышались удары, доносящиеся из глубин земли; товарищи его, казалось, поднимались вверх: «стучали под нивами, под живыми изгородями, под молодыми деревцами» — всюду. Из недр земли «тянулись к свету люди — черная армия мстителей…. постепенно поднимавшаяся для жатвы будущего столетия…». Связанные с концепцией естественной эволюции у Золя размышления Этьена о том, что «насилие, может быть, действительно не ускорит дела» и что надо организоваться, «объединиться в союзы, если это будет дозволено законом», и положиться на естественное течение событий, вносят в финал противоречивую ноту, но не в состоянии отменить историческое значение книги, выдвигающей, по замыслу Золя, «вопрос, который станет наиболее важным в XX веке».

Жан Фревиль писал: «Из всех французских романистов XIX века Золя наиболее пылко устремлен к будущему. Его социальный реализм, столь новый в эпоху крайнего индивидуализма, противостоит его современникам, которые изолируют своих персонажей от общества и вносят в изображенные ими конфликты эстетские решения. Один среди них Золя чувствует в рабочем классе поднимающуюся силу, героя будущего мира…»[187].

«Творчество»

«Я расскажу о своих собственных трудах и днях, о своих повседневных терзаниях».

(Э. Золя. Из набросков к роману «Творчество»)

«Это книга, в которой я запечатлел свои воспоминания и выплеснул душу», — написал Эмиль Золя Анри Сеару 23 февраля 1886 года, завершив огромный труд — роман «Творчество».

Воспоминания Золя относятся к представляющему огромный интерес периоду его творческого становления и воскрешают полемику, которую в 60-е годы вел начинающий писатель, поддерживая группу талантливых молодых живописцев, названную по месту их собраний (кафе Гербуа в парижском квартале Батиньоль) батиньольской школой и оформившуюся в начале 70-х годов в течение импрессионистов.

Дата создания романа о многом говорит: это год последней выставки импрессионистов. А двумя годами ранее в Париже открылся салон «Независимых», где выступали отвергнутые официальным жюри художники, в числе которых были видные представители неоимпрессионизма. Зарубежные искусствоведы часто указывают на эту дату как на отправную точку при рассмотрении различных школ и направлений в искусстве XX века.

В романе 1886 года Эмиль Золя, уже приближаясь к завершению серии, взглянул на дни молодости, время исканий и борьбы, когда складывались его собственные эстетические взгляды, высказанные в статьях, включенных в сборники «Что мне ненавистно» и «Мой Салон». Обогащенный большим и сложным творческим опытом, писатель вернулся к проблемам, которые в свое время привлекли его в деятельности ранних импрессионистов, стремившихся к воссозданию жизненной правды в искусстве. «Творчество» дает материал и для суждений о причинах разочарования Золя в новой школе, на которую он возлагал смелые надежды, ожидая, что она совершит революцию в искусстве.