Петер Маргинтер - Барон и рыбы

• Название: Барон и рыбы
• Автор: Петер Маргинтер
• Издательство: Фантакт
• Жанр: Современная проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85976-050-7

Петер Маргинтер (р. 1934) — один из наиболее читаемых современных австрийских писателей. На русском языке публикуется впервые.

Причудливый круговорот событий и приключений, в который попадают герои романа «Барон и рыбы», столкновение реального и гротескно-фантастического, примиренных иронией автора (ощутимой уже в названии книги), вероятно, напомнят русскому читателю произведения Гофмана или Людвига Тика.

---

Лежа рядом с Теано на мягком душистом ложе и глядя в голубое небо, Симон часто вспоминал письмо родителей. У него так и чесался язык заговорить о нем с Теано, и он ласково гладил ее обращенное к солнцу лицо, а она открывала глаза и глядела на него, спрашивая, о чем он задумался. Он выдумывал отговорки, говорил, что думает о Пепи, о бароне или сравнивал возлюбленную с любимыми картинами. Она не верила, поскольку тоже любила его в эти часы, и мрачные пророчества Саломе Сампротти казались ему совершенно неправдоподобными. Старуха сама говорит, что ничего не понимает в любви, только слышала из вторых да третьих уст. Но он не мог не замечать, что его рука лежит в ее руке, как нечто постороннее. Он размышлял, чтó случится, если ему вздумается сейчас полететь, поднявшись над деревьями и холмами, к молочно-белой луне, висевшей на востоке, как круглое облачко. Ему было больно, что он настолько всему чужд, совсем не такой, как все люди, а может статься, и вообще не человек. Ему стало совершенно безразлично, как Теано будет выглядеть у плиты или с ребенком на руках. Да пусть хоть картошку в золе печет, а детенышей кормит, как кошка котят: огнедышащие кратеры и глыбы льда манили его сильнее, чем бескрайний английский газон, на котором в лучшем случае найдешь беседку из жимолости. И опять все не так. Они — брат и сестра, но принадлежат различным стихиям. Он — воздуху, она — огню. Их разделяют не тела, слившиеся на миг, чтобы зачать новую жизнь, а яростная схватка взаимоисключающих стихий: ветер раздувает пламя, пока не погибнут оба. Она — неподходящая невеста для ветра.

— Ты что, Симон? — спросила Теано.

— Тише! Барон и тетка как раз говорят о нас. Барон вне себя.

***

— Мне никогда бы не пришло в голову следить за ними, но больного занимают лишь собственные болячки, до других ему дела нет. Так вы думаете, что Теано и Симон?..

— Да, по крайней мере — пока, — подтвердила г-жа Сампротти.

— Какой позор! — разразился барон. — Какое злоупотребление вашим гостеприимством — в вашем доме! Что этот молокосос о себе воображает? Ну, я ему задам!

— Смирите ваш гнев до более подходящего времени, — увещевала его Саломе Сампротти. — Отнеситесь к случившемуся как ученый и не придавайте ему особого значения. Если здесь вообще уместно говорить о вине, то она лежит поровну и на них, и на нас. По крайней мере, за благонравие Теано ответственность несу я. Но у естества — свои права, и о них юристам случается замечтаться даже чаще, чем философам. Наездница Нина де Серф…

— Сударыня! — От смущения барон даже заворочался. — Вы — поистине величайшая ясновидящая всех времен. Ни слова больше!

***

Когда наконец барону было позволено вернуться домой, это стало в светской жизни событием номер один. Врач, которому принадлежало решающее слово, весьма предусмотрительно позволил новости просочиться сквозь фильтр врачебной тайны, был немедленно понят, и Пантикоза тут же занялась лихорадочными приготовлениями.

Паланкин был некогда достоянием одного из губернаторов провинции. Когда, выйдя в отставку, он направлялся в свое поместье вкусить заслуженный отдых, посреди рыночной площади Пантикозы его хватил удар. Кофлер де Рапп попросил бургомистра предоставить барону богато украшенное позолотой, росписью и резьбой транспортное средство, хранившееся с тех пор в цейхгаузе Пантикозы. Бургомистра — как частное лицо — продолжала мучить совесть, поэтому он не только с готовностью согласился, но и выделил четырех здоровенных молодцов нести паланкин.

Взмокшие носильщики в струнку вытянулись перед бароном, который нетвердыми шагами выздоравливающего переступил порог хижины и взглянул на открывшиеся солнечные просторы сквозь темные очки. Перед хижиной полукругом выстроились машущие шляпами и зонтиками дамы и господа, дети с пестрыми флажками, городской священник и деревенский священник, депутация церковного хора, городской оркестр и капелла добровольного пожарного общества. За бароном следовали врач и Симон с чемоданчиком в руках. Барон приветливо кивал, Кофлер де Рапп и комендант в парадной форме приветствовали его от имени всех собравшихся. Церковный хор затянул австрийский гимн. Барон отдал честь. Вперед выступила маленькая девочка с большим букетом, барон потрепал ее по щечке. Кофлер де Рапп грациозно распахнул дверцу паланкина, грянул туш, и Элиас фон Кройц-Квергейм с облегчением опустился на красный бархат подушек, от которых резко пахло нафталином.

— Viva el Baron! Viva el Baron![28] — горланила толпа.

Туш сменился маршем, носильщики сильным рывком подняли паланкин на плечи, и шествие тронулось. Перед хижиной остался стоять сияющий пастух, взвешивая в руке тяжелый кошелек, а рядом с ним жена растроганно сморкалась в угол передника.

Триумф удивил Симона не меньше, чем барона, устало покачивавшегося в паланкине и изредка кивавшего в окно. Но еще больше удивились они, попав не в Дублонный дом, но в ратушу, прямиком в зал для официальных приемов, где навстречу им кинулся бургомистр, смиренно приседая и семеня. Он с почтением потряс руку растерянно выбравшемуся из паланкина барону и проводил его к роскошному креслу, водруженному на декорированный пальмами и аспарагусом подиум. Потом забрался на трибуну и яростно затрезвонил в бронзовый колокольчик.

— Высокочтимый г-н барон! — начал бургомистр, когда наконец воцарилась тишина. — Дорогие сограждане! Хвала Всевышнему, сегодня мы празднуем не только выздоровление нашего высокочтимого гостя, знаменитого ученого, носящего древнее — и безупречное — имя, которого мы все любим и чтим с момента его неожиданного прибытия, поистине достойного Дедала{142}, со снисходительностью и тактом светского человека вступившего в наше скромное общество и почтившего нас своей дружбой. Не только радость по поводу того, что он вновь с нами после продолжительной и опасной болезни, не только эта радость собрала нас сегодня!

Бургомистр сделал паузу. В зале было так тихо, что можно было расслышать звук, с которым все взоры устремились к барону.

— Не только эта радость! — продолжал бургомистр. — Высокочтимый г-н барон, я чувствую себя обязанным объяснить вам все, поскольку лишь вы и ваш верный секретарь из всех присутствующих не в курсе того, что так радует нас кроме того факта, что вы вновь здоровы и с нами: три дня назад я получил от губернатора послание с поручением известить нас от имени министра иностранных дел кабинета Его Величества короля Испании, храни его Господь, и по поручению Его Величества императора Австрии, что конфискация вашего имущества в прошлом году объявлена в Австрии незаконной, а сами вы свободны от любых обвинений и во всех отношениях оправданы — в Австрии, ибо что касается нас, то мы никогда не сомневались ни в вашей высокой порядочности, ни в ваших достижениях на научном поприще.

Продолжение утонуло в громовых овациях. Врач пристально следил за малейшим подрагиванием баронских усов. Он стоял рядом с Симоном у подиума, и по его оттопыривающемуся карману было ясно, что шприц у него наготове. Но барон ни в коей мере не утратил самообладания. Он молча смотрел поверх голов в направлении окна, где корзина искусственных фруктов выдавала присутствие Саломе Сампротти.

— И потому нас всех радует, что сей досадный инцидент в славной жизни нашего гостя имел приятные последствия, для нас, по меньшей мере: не стань он на время жертвой несчастного стечения политических обстоятельств, нам, вероятно, никогда не посчастливилось бы приветствовать его. Так будем же благодарны судьбе, коей было угодно так распорядиться, и что все обернулось к лучшему!

Бургомистр заметил, что барон намерен встать. Он вежливым жестом попросил его не делать этого.

— Досточтимейший барон! Мы понимаем, что в эту минуту трудно найти слова для ответа. И г-н врач смотрит уже очень сердито. Как все мы знаем, вы все еще нездоровы и нуждаетесь в покое. Поэтому позвольте мне завершить наше маленькое торжество троекратным «ура!» и объявлением вас почетным гражданином города.

— Ура! Ура! Ура!

Бургомистр сошел с трибуны, принял от управляющего канцелярией магистрата длинный свиток пергамента и с глубоким поклоном вручил его барону. Все бросились поздравлять почетного гражданина. В первые ряды пробивался с блокнотом и карандашом репортер «Курьера», обладатель огромнейших ушей и локтей, прекрасно разбиравшихся, кого можно изо всех сил ткнуть в бок или в живот, а до кого лишь слегка дотронуться. Пробившись, он тут же задал несколько вопросов, которые барон за шумом не расслышал, и немедленно записал ответы. Барон раскланивался, принимал тянущиеся к нему из толпы карточки и целовал почтенных матрон. Его уже почти скрыла нагромоздившаяся вокруг гора букетов, когда наконец врач и полицейские не заставили присутствующих расступиться и не увели едва державшегося на ногах барона в боковую дверь.