Виктор Конецкий - Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

• Название: Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография
• Автор: Виктор Конецкий
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-91181-077-8

Виктор Конецкий — любимый писатель нескольких поколений российских читателей. Он автор романа-странствия в восьми книгах «ЗА ДОБРОЙ НАДЕЖДОЙ», куда вошла путевая проза «Соленый лед», «Ледовые брызги», «Среди мифов и рифов», а также повести «Завтрашние заботы», «Третий лишний» и многое другое. Конецкий — автор книг «Камни под водой», «Кто смотрит на облака», «Эхо».

Конецкий — соавтор блистательных сценариев к ставшим культовыми кинофильмам, и среди них — «Полосатый рейс», «Путь к причалу», «Тридцать три».

В конце жизни Конецкий задумывал подготовить книгу на основе материалов своего архива, но замысел этот так и не был осуществлен.

Настоящая книга — попытка исполнить волю писателя. Попытка создать его посмертную «ненаписанную автобиографию».

Большая часть книги состоит из ранее не публиковавшихся рассказов, отрывков из дневников Конецкого, а также переписки и литературных заметок разных лет.

Вторая часть книги — это монтаж из отзывов писателей, критиков и читателей на прозу и сам «феномен Конецкого».

В приложении впервые публикуется литературный сценарий кинокомедии «Через звезды к терниям».

---

За границей (книга Рейфилда) распространено мнение, что в мировосприятии Чехова преобладали два основных начала — ирония и преклонение перед сильными личностями. Рейфилд считает чеховскую иронию, которую он толкует как «циничное отречение» и «смирение перед судьбой, свойственное греческой трагедии», близкой С. Беккету (какая запредельная чушь!). «Уважение и силу» он обнаруживает в дружбе писателя с Сувориным («Херстом царской России»), в исполненном энтузиазме отношении к дарвинизму в середине 1880 годов, в его восхищении исследователем Центральной Азии Пржевальским. В художественном творчестве эта черта Чехова, по Рейфилду, проявилась в образах ницшеанца фон Корена («Дуэль»), инженера в повести «Моя жизнь», Лопахина («Вишневый сад»). Критик находит у Чехова ощущение временности, конечности человеческой жизни, являющейся аномалией в мертвом космосе, где нет высшего, божественного начала. В этом бессмысленном мире человек должен сам преодолевать абсурдность космоса, отсюда — восхищение писателя сильными личностями.

Не хочется даже спорить. Невозможно записывать Чехова в ницшеанца или в вульгарного атеиста.

Пристли: «Кажется, Чехов прочитал все руководства для начинающих драматургов и сделал все не так, как в них рекомендовалось».

Блок снился себе «морским офицером, защитником родины». Вероятно, потому он так замечательно понял Цусиму. И вдруг неожиданно радуется гибели «Титаника» — ибо, значит, «океан еще есть!». В этот день он вытащил из канала в Новой Голландии какого-то дурака матроса. Занятно, что здесь он перекликается с основоположником научного коммунизма: «Очень грустно видеть, как старику океану, этому первобытному титану, приходится позволять этим человечишкам плясать у себя на носу и служить им для их времяпрепровождения». Это Маркс, отдыхая на море, Энгельсу, 25 июля 1864 года.

Блок бывает абсолютно равен Белому по степени своей неестественности. Они все щупают впереди себя усиками, а потом уже ползут. Они оба иногда бывают заворожены своим правом и умением бредить поэтическими словами приведения себя к душевному покою. Все это потому, что Бог дал им гениальные способности.

«Тихий Дон» — самый контрреволюционный роман нашего времени. Получилось это вполне случайно. И автор сам так напугался, что до сих пор кальсоны отстирать не может. Отсюда дрянь «Поднятой целины» и дальнейшая полная импотенция, оживленная на миг святым чувством Отечественной войны.

Характер дурака и тема глупости проходят сквозь всю толщу нашей культуры. Еще при самом зарождении нашей самобытности фольклористы высветили из тьмы веков Ивана-дурака. И с тех пор тайна счастливого дурака разрабатывается всеми титанами русской мысли, как западнического, так и славянофильского толка. И была закрыта «Идиотом» Достоевского в конце прошлого века. Истекший после «Идиота» период не дал ничего нового…

В защиту наших вождей могу только то утешительное сказать, что 70 % городского русского населения неадекватно воспринимают газетный текст. При опросе социологами выяснилось, что значительная часть опрошенных в затруднительных случаях просто подставляют в незнакомые слова произвольные значения: «либерал» — что-то слащавое, «вояж» — что-то круглое, «реванш» — быстрое, скорое, хорошее, «бундесвер» — орган политической партии…

О бундесрате социологи спросить, вероятно, просто не решились. От всего населения России на данный момент владеют словарем достаточно полно 2 %.

Поль Валери, конечно, прав. Исток Европы в Среднеземноморье. Я бы только добавил еще четвертого кита — таинственное, манящее, наивное, первобытно-мудрое и внешне незаметное, как дыхание, влияние Африки. Без Африки не было бы, например, Пушкина.

Единственное место на планете, где соприкасаются три части света — Азия, Африка, Европа. Оплодотворение. Опыление. Скрещивание.

Считается, нации изменяются чрезвычайно медленно — тысячелетиями. На моих глазах — за 40 лет — изменилась немецкая нация. Из пруссаков с моноклями и кайзером в башке вместо головы, не говоря уже о Гитлере и Геббельсе и в головах, и в задницах, они ныне добродушный европейский народ, хотя и слишком иногда бахвалятся богатством. Но кто этим грехом не страдает из тех, кто умеет хорошо вкалывать?

Недавно читал мемуары Витте и понял, что граф Полусахалинский был сатирик еще ядчее, нежели даже Салтыков. Про царя Витте в 1912 (!) году написал, что тот получил мужские половые признаки в лучшем случае за два месяца от рождения, а служил граф самодержавию как самый верный пес.

Из всех громких художественных борцов за социальную справедливость для меня главные не Залыгин и не Распутин. А акварельный Фазиль Искандер. Он своим «Козлотуром» так боднул всех прошлых и будущих академиков лысенковых, что на века вбил осиновый клин в их фундаментальные захоронения. Не могу удержаться от цитаты: «Чтобы прийти к хорошему юмору, нужно дойти до крайнего пессимизма, заглянуть в бездну, увидеть, что там ничего нет, и потихоньку возвращаться обратно. След, оставленный этим обратным движением, и будет настоящим юмором. Чем глубже бездна, тем полноценнее юмор. Сатира — смех разума над глупостью». Это Фазиль. Я его сегодня еще и лучшим русским стилистом почитаю. Настоящий, лютый сатирик должен быть плоть от плоти любимой им социальной системы. Он должен любить ее всем нутром, всеми фибрами, должен быть связан с ней миллионами пуповин. Только тогда лупят по всем порокам своей социальной системы безо всякой пощады, когда хотят изжить их во имя ее сохранения. Разве можно назвать Герцена сатириком? Ведь как ласково он сказал про писателей: «Мы не врачи, мы — боль». Кажется, только доктор Чехов умел это — не лезть в доктора, а просто-напросто быть болью. Даже в «Сахалине» на крик и бешенство не срывался.

Я часто заявлял о своей доброй основе — и вдруг. О моей гнусности в адрес Домбровского, когда он неопрятно, руками, пьяный ел в столовке, а мы сидели напротив друг друга. И я вдруг брякнул: «Перестаньте быть свиньей!» Кажется, тогда только-только Гена Шпаликов удавился на кроватной спинке… Да, сидели мы с Домбровским за одним столиком в столовке Дома кинематографистов в Болшево. И я сочинял — сквозь собственное беспробудное пьянство, что по флотской привычке умею делать с минимумом заметности, — очередную комедию. И вот сто лет прошло, а все вижу капусту на его подбородке и дрожащие руки, которыми он вдруг взял с тарелки котлету, и как он виновато отшатнулся, когда я на него цыкнул. И все эти сто лет не могу своей жестокой подлости забыть. Ведь, вероятнее всего, это у него лагерное сработало, рефлекс — условный там или безусловный, но как у павловской собаки. Кажется, его любимым словоупотреблением было: «преподлейшая штука»…

Сей миг только понял, почему последнее время этот эпизод неотступно меня преследует. Вовсе не оттого, что имя Юрия Осиповича нынче мелькает из газеты в журнал и из журнала в газету! Зубы! Беззубый он был, шамкал. Как я нынче…

Мне очень обидно за Вальку Пикуля. Нынче уже не только наши критики и литературоведы не могут обойтись без употребления его имени как квинтэссенции пошлости и губителя истинной историчности; сегодня и политики начали употреблять его имя в нарицательном смысле. После некролога, который я написал о Пикуле, пошли читательские письма, где мне ставят в упрек даже посмертное слово: мол, надо было вдарить, а вы… Вам стыдиться следует товарищества с этим грязным, бульварным писакой. Советуют даже вообще не упоминать такой факт моей биографии, что это Валька привел меня в литературное объединение при Лен. отд. изд. «Советский писатель».

Нынче куда-то провалилось множество ярчайших образцов воинствующего невежества, пошлости, а часто обыкновенной подлости. Тут я, конечно, вовсе не прав. Никуда они не провалились — вознеслись. Михалков, хотя с палкой, скачет на белом коне. (Раньше он скакал на модели танка, который красовался в ЦДЛ под стеклянным колпаком. Танк этот символизировал победу баснописца в ВОВ — он его на свои деньги купил и подарил сражающемуся народу. За один этот фанерный танк в ЦДЛ Михалков достоин вечного позора.)

Не хватит бумаги перечислить тех литераторов, которые разлагали наш народ и вполне успешно освобождали его от всякой духовности. Почему же все и всё сошлось на Пикуле? Потому что популярность его (безо всякой телерекламы в виде бесконечных сериалов) воистину уникальна. Его рейтинг сейчас равен рейтингу Л. Н. Толстого.

Это, конечно, и смешно и страшно. Но чтобы загнать респондентов в такую позицию, усилий самого Валентина Пикуля явно недостаточно. Тут миллионы художников всех родов войск нужны плюс философы да идеологи и — главное — сам идиотизм оставшихся за кормой десятилетий…