Льюис Синклер - Энн Виккерс

• Название: Энн Виккерс
• Автор: Льюис Синклер
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1965

В пятый том Собрания сочинений вошел роман "Энн Виккерс" в переводе М. Беккер, Н. Рахмановой и И. Комаровой.

---

Энн задавала себе вопрос, кого больше презирал бы настоящий, ортодоксальный, стопроцентный большевик, свободный от всяких идеологических уклонов, — Арденс Бенескотен за ее уверенность в том, что божественным провидением ей предназначено распоряжаться семнадцатью миллионами долларов, или авторов просьб, пресмыкающихся перед миллионершей. Из двухсот писем Энн ответила ка двенадцать и отложила еще шесть, чтобы показать мисс Бенескотен.

Энн должна была каждое утро в 11 часов являться к мисс Бенескотен с докладом. Она ожидала, что будуар прославленной благотворительницы будет суровым, как келья монахини. Но ошиблась. Пройдя через гостиную, обставленную в стиле Георга III, Энн очутилась в огромной спальне, выдержанной в цвете слоновой кости и розовых тонах: огромная кровать с золотыми нимфами по уголкам, пуфики с ручной вышивкой, камин из розового мрамора, туалет, похожий на витрину парфюмерного магазина. Мисс Бенескотен покоилась в шезлонге, курила тоненькую сигару и весело болтала со своей подругой — проживавшей в ее доме экс-примадонной мадам Кароцца.

— Вот, Налья, мой новый секретарь для нищих, мисс Виккерс — очень милая особа!

Мадам Кароцца злобно взглянула на Энн.

— Могу я вас побеспокоить на минутку, мисс Бенескотен, или лучше потом? Я покончила с письмами. Мне кажется, что вот эти шесть случаев заслуживают внимания, особенно письмо от старой женщины с больным мужем.

— Что? — В голосе мисс Бенескотен не слышалось ни нежности, ни обычного ее благоволения к женщинам. — Мне казалось, Энн, что я вам все объяснила. Отдельные люди нас не интересуют, кроме, разумеется, по-настоящему забавных, стоящих экземпляров. Помнишь, Налья, ту прелестную девушку? Это было действительно интересно, у нее были такие оригинальные идеи о применении черного стекла! Я устроила ее в декоративную мастерскую. Но все эти несчастные старики, мне их очень жаль, конечно, и положение их плачевно, но пусть они обращаются за помощью к своим родным. Мы можем браться только за перспективные случаи, вы поняли, Энн?

Но доверчивой Энн понадобилось целых три дня, чтобы понять, что она не должна раздавать милостыню от имени владетельной герцогини, что мисс Бенескотен ни капли не интересуется благотворительностью и что смысл пребывания у нее Энн сводится к тому, чтобы делать рекламу в прессе далеко не щедрым щедротам мисс Бенескотен. По фунту конфет каждой из десяти тысяч фабричных работниц — вот это забавная благотворительность и настоящая сенсация, с фотографиями мисс Бенескотен, прославленной мадам Кароцца и княгини Франджипанджи, раздающих из фургона конфетной фабрики Гластоп Кэнди К0 первые две сотни коробок. (Конфеты стоили не 5 тысяч долларов, как писали газеты. Арденс деловитостью не уступала своему покойному отцу: она выторговала у Гластоп Кэнди Кэ партию конфет за 780 долларов, сославшись на то, что фабрика получит бесплатную рекламу. И не десять тысяч коробок, а только шесть тысяч.)

Какую славу, какое ощущение своего могущества могла извлечь мисс Бенескотен, уплатив проценты по закладной старой миссис Джонс, живущей где-то в коннектикутских горах? Зато когда Арденс основала Английскую Деревню Юных Художниц — прелестную колонию с веселенькими красными крышами в Кэтскилз — и открыла деревню под звуки симфонического оркестра, который, по ее приказанию, Энн выклянчила бесплатно, в воскресных нью-йоркских газетах этому событию была отведена целая страница, и Арденс получила медаль от Лиги Графического Искусства и красивую грамоту на пергаменте от Общества Сопротивления Урбанизации Произведений Искусства.

Энн была обязана писать занимательные отчеты о последних благодеяниях Арденс, лично вручать их с заискивающим видом редакторам воскресных газет и как бы невзначай ронять: «Да, кстати, я захватила с собой несколько новых фотографий», — после чего выкладывать на стол кипу снимков за последнюю неделю — «Мисс Арденс Бенескотен, наследница магната горной промышленности, открывает вечернюю школу для работников прачечной; слева направо — граф Дондеста, первый секретарь итальянского посольства, мисс Бенескотен, преподобный доктор Слоу, епископ Аляски, Билл Мэрфи, представитель Профессионального союза работников прачечных».

Порой Энн чувствовала себя в доме Бенескотен гостьей, порой интеллигентной горничной. По нескольку дней подряд она виделась с Арденс лишь на коротких домашних совещаниях и уходила завтракать одна в маленькое кафе в верхней части Бродвея. Потом без всякого предупреждения (так что приходилось отменять свидание с Пэт Брэмбл) она получала приказ явиться на торжественный завтрак для того, чтобы мисс Бенескотен могла похвастать ею перед президентом какого-то колледжа, криминалистом, швейцарским психиатром или иным благодетелем человечества, на которых в тот день мисс Бенескотен желала произвести впечатление своим интеллектом и своим венецианским стеклом.

Энн жила в гостинице, такой же убогой и унылой, как отель «Эдмонд», но зато могла принимать в своем номере близких друзей-Пэт Брэмбл, Мальвину Уормсер и двух-трех бывших коллег по Корлиз-Хук. Гостиница была отрадно дешевой. Энн понимала, что пробудет у Арденс считанные дни, и откладывала деньги. Арденс не скупилась: Энн получала восемь тысяч в год, а не три, как в Рочестере. Энн хотелось сорить деньгами, она подолгу стояла перед витринами, любуясь туфельками из змеиной кожи и шляпами от Тэлбота. Но больше, чем покупать вещи, ей хотелось попутешествовать полгода или спокойно отдохнуть вдали от учреждений и казенных бумаг, в которых страдания человеческой души сводились к двум-трем цифрам. Энн опять захотелось узнать, существует ли еще личность по имени Энн, способная любить, совершать глупые поступки, или остался лишь одушевленный автомат, именуемый мисс Виккерс. Она продолжала работать у мисс Бенескотен, следуя изречению «поживиться за счет египтян» и вопрошая себя, а не была ли и хваленая деятельность Моисея довольно подлым мошенничеством. Но, как бы то ни было, каждую неделю ее счет в сберегательном банке приятно увеличивался на девяносто долларов. Не проходило дня, чтобы Энн не мечтала вырваться отсюда, не говорила себе, что пора позволить себе роскошь уйти самой, пока ее не уволили. В доме Бенескотен было достаточно поводов для раздражения. Арденс бывала то резка, то, в умилении перед собой после очередного благодеяния, приторна, точно перезрелый банан. В доме случались скандалы. Дворецкий (настоящий англичанин из Стилтона) никак не мог решить раз и навсегда, кто же Энн — прислуга или «из благородных» (Энн и сама этого не понимала, но ее это меньше заботило, чем дворецкого). У мисс Бенескотен была личная секретарша для ее собственной переписки, не имевшей отношения к Ведомству Праведности и Рекламы, которым распоряжалась Энн, — вот та, бесспорно, была из благородных. Она именовалась «светским секретарем» и была дочерью адмирала. Она часто рассказывала Энн об адмирале. Если она заходила во время совещания и слышала, что Энн настойчиво требует от Арденс да Иъ наконец ответ Приюту для престарелых почтовых служащих, которого они ждут уже целый месяц, дочь адмирала подбегала к Арденс, чмокала ее жирную руку и, бросив злобный взгляд на Энн, восклицала: «Ах, мисс Бенескотен, они все помыкают вами, как хотят! Дорогая, не позволяйте им докучать вам!»

Энн удерживали здесь две причины: прозаичный счет в банке — надежный и полезный, как большинство прозаических вещей. — и случайные визиты Линдсея Этвелла.

Он был почти лыс; его переносицу пересекала глубокая вмятина от роговых очков, которые он надевал при чтении. Однако Линдсей Этвелл выглядел очень молодо: поджарая фигура теннисиста, ясные глаза, седые военные усы и кирпичный румянец. Его лысина была не бледная и лоснящаяся, а загорелая и очень мило покрытая веснушками. От него веяло свежим воздухом, совершенно непонятно почему, ибо Линдсей Этвелл, хотя он и проходил иногда пешком по сорок кварталов, не любил верховых прогулок по парку в обществе светских янки и семитов, копирующих Роттен-Роу.[113] Равным образом отпуск свой он не посвящал целиком гольфу или героической кочевой жизни под открытым небом среди смолистых ароматов и туч мошкары. По крайней мере он утверждал, что проводит отпуск на лужайке виллы в Адирондаксе,[114] читая Конан-Дойля.

Энн давала ему лет сорок семь — сорок восемь.

Линдсей Этвелл был поверенным Арденс, наиболее образованным и наименее оглушительным представителем фирмы Харгрейв, Кунтц, Этвелл и Харгрейв.

В течение многих недель Энн была уверена, что он принадлежит к старой аристократии: Гарвард,[115] Теннисный клуб с перспективой стать членом Сенчури-клуба, в детстве — летние вакации в Бар-Харбор и семья, восходящая к дням Плимутской колонии.[116] Энн оказалась права только в одном: он действительно окончил юридический факультет Гарвардского университета. Что касается остального, то родился он в Канзасе, учился в Канзасском университете; в детстве каждое лето проводил весьма экзотично — удил сомов в степных омутах и читал Вальтера Скотта и Виктора Гюго. «Но во время войны я послужил геройски, — рассказывал он, — я работал в федеральной прокуратуре и подчас не уходил со службы раньше шести вечера». Его род восходил к кроманьонцам, но потом родословная обрывалась и снова начиналась с дедушки Этвелла, весьма уважаемого фермера в штате Огайо, пока его не прикончила просроченная закладная. Одним словом, Линдсей Этвелл был типичным корректным ньюйоркцем.