Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 22. Истина

• Название: Собрание сочинений. Т. 22. Истина
• Автор: Эмиль Золя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1966

Третий роман тетралогии «Четвероевангелие», которому было суждено стать последним произведением не только этой серии, но и всего творчества Э. Золя, был написан с обычной для него быстротой: начатый 27 июля 1901 года, он был завершен через год — последняя страница помечена 7 августа 1902 года. Если учесть, что объем романа — сорок авторских листов, то окажется, что Золя писал около двух листов в месяц. Через три дня после того, как рукопись была завершена, 10 августа 1902 года, роман начал печататься фельетонами в газете «Орор» («Aurore»). Золя так и не увидел свой роман опубликованным. В ночь на 29 сентября он умер от отравления угарным газом, и «Орор» в течение нескольких месяцев продолжала публиковать книгу уже покойного автора. В феврале 1903 года отдельное издание «Истины» вышло с траурной рамкой на обложке. Тираж романа в одном только 1903 году достиг пятидесяти тысяч экземпляров и впоследствии неуклонно возрастал.

В центре «Истины» — общественно-идеологическая проблематика, с которой столкнулся Золя с тех пор, как началось в 1894 году дело Дрейфуса, переросшее в 1898 году в дело самого Золя. Альфред Дрейфус был капитаном французской армии, офицером генерального штаба, обвиненным в шпионаже. Герой «Истины» — учитель начальной школы Симон, обвиненный в надругательстве над мальчиком и зверском его убийстве. Однако движущие силы обвинения, причины массового психоза, соотношение противостоящих и борющихся лагерей в реальности и романе аналогичны. Золя придал сюжету романа большую обозримость и отчетливость, обнажил тайные пружины, выставил на всеобщее обозрение врагов республики и прогресса, заинтересованных в грязной провокации, которая была затеяна в 1894 году и окончательно погашена лишь двенадцать лет спустя: Дрейфус был реабилитирован и восстановлен в гражданских правах в 1906 году, через четыре года после опубликования «Истины» и смерти Золя, предрекшего в своем последнем романе эту победу правосудия над монархически-клерикальным произволом.

---

В остальном он старался по возможности придерживаться программы, хотя из-за ее чрезмерной перегрузки подчас был вынужден сокращать ее. Он убедился на опыте, что знания сводятся к нулю, если предмет плохо усвоен, если их нельзя применить на практике. Поэтому, пользуясь книгой как основным материалом, он придавал особенное значение разъяснительным беседам в классе и старался как можно больше оживлять урок. И здесь этот талантливый педагог совершал чудеса: все пережитые страдания, бури, долгие годы борьбы сблизили его с подрастающим поколением, казалось, он вторично вместе с детьми шел к знанию, радуясь их постепенному развитию, их жадной и свежей любознательности. Он чувствовал себя их товарищем, старшим братом, весело играл с ними, притворяясь, что даже забыл буквы и заучивает их вместе с шестилетними малышами. Тот же прием он применял на уроках грамматики, арифметики, истории и географии: он делал вид, что, доискиваясь впервые какой-нибудь научной истины, обращается за помощью к ученикам, и от души радовался, если им удавалось вместе совершить это открытие; каждый урок проходил интересно и живо, точно самая занимательная игра, и ученики обожали своего учителя, как хорошего, веселого товарища. От детей можно всего добиться, если подойти к ним с лаской и с живым интересом, нужно лишь полюбить их, и тогда каждое слово станет им доступно и понятно. Марк старался также показать на живом примере все, что он им объяснял: с земледельческими работами он знакомил их в поле, водил в столярную и слесарную мастерские, на стройку, знакомил с различными отраслями ручного труда. Гимнастику он включил в игры, и, таким образом, на переменах дети были заняты физическими упражнениями. Марк и в школе стал защитником правды и справедливости, он следил за жизнью класса, входил в малейшие школьные события и рассматривал возникавшие недоразумения и ссоры со всей беспристрастностью, — ему хотелось, чтобы его приговор был неоспорим, он непоколебимо верил в благотворное влияние правды на юный ум, не сомневаясь, что только справедливое решение сможет удовлетворить его и дать толчок к его развитию. Через правду и справедливость — к любви. Если ребенку никогда не лгут и поступают с ним справедливо, он становится доброжелательным, понятливым, рассудительным и здоровым человеком. Поэтому Марк особенно тщательно просматривал книги, какие полагалось давать ученикам по программе: он знал, что даже лучшие книги, написанные с прекрасной целью, насыщены уже давно узаконенной ложью. Он остерегался фраз и слов, смысл которых был непонятен крестьянским детям, и заменял их простыми, ясными выражениями, но еще пуще опасался он легенд, отравляющих сознание, заблуждений, ставших уже догматами веры, уроков подлости, преподанных во имя лживой религии и ложного патриотизма. Учебники, составленные в министерстве просвещения для светских школ, зачастую слово в слово повторяли заведомую ложь, которую сочиняли монахи в книгах, выпущенных для своих школ; и не мог же он оставаться безучастным, он должен был растолковать детям истину, искоренить навязанную им ложь, ведь главной его целью было уничтожить систему обучения, принятую в школах конгрегации, — источник обмана и бесчисленных бед.

Так, в плодотворном труде, Марк и Женевьева тихо и скромно прожили в Жонвиле четыре года, стараясь принести как можно больше пользы, не привлекая к себе внимания. Дети кончали школу, другие поступали на их место, и Марк нередко говорил, что мир изменится через пятьдесят лет, если каждый ребенок, став взрослым, принесет людям немного правды и справедливости. Конечно, за четыре года нельзя было добиться значительных результатов. Но кое-что уже было достигнуто, и семена, упавшие на плодородную почву, давали здоровые ростки.

Сальван, выйдя в отставку, поселился в Жонвиле, где получил в наследство маленький домик. Жил он скромно, на небольшую ренту, разводил цветы. По воскресеньям у него собирались друзья, бывшие воспитанники Нормальной школы, и, сидя вокруг большого каменного стола, в беседке, оплетенной ломоносом и вьющимися розами, любили поговорить, помечтать о будущем. Сам он был среди них уже как патриарх и с ласковой улыбкой смотрел на друзей, самоотверженно продолжавших борьбу за духовное возрождение, начатую им так давно. Марк каждое воскресенье навещал Сальвана и с радостью встречал там учителя Жули, своего преемника в школе Майбуа, который охотно рассказывал Марку о его бывших учениках. Жули, сын мелкого чиновника, был худощавый блондин, добродушный и очень деятельный; он рано почувствовал склонность к преподаванию и вдобавок не хотел, подобно отцу, всю жизнь тянуть лямку отупляющей службы.

Один из лучших учеников Сальвана, человек просвещенный и свободомыслящий, Жули придерживался в преподавании экспериментального метода, при котором всякое знание должно быть подтверждено опытом. В Майбуа с ним очень считались; проявляя большой такт и спокойную твердость, он разоблачал все козни, какие затевала против него конгрегация. Он только что женился; его жена, дочь учителя, такая яге белокурая и добрая, вносила в атмосферу школы радость и покой.

Однажды, придя к Сальвану, Марк застал у него Жули; сидя за столом в беседке под цветущим ломоносом и розами, они вели оживленный разговор. Завидев Марка, они весело приветствовали его.

— Идите, идите скорей, мой друг! — крикнул Сальван. — Вот Жули рассказывает, что школа Братьев опять потеряла несколько учеников. О нас говорили, что мы побеждены, а между тем число наших учеников все возрастает и наша деятельность с каждым годом расширяется.

— Да, — подтвердил Жули, — дела идут прекрасно в Майбуа, который еще не так давно был гнездом отъявленных клерикалов… Брат Жоашен, преемник брата Фюльжанса, очень ловкий, гибкий и осторожный человек, — полная противоположность неотесанному сумасброду Фюльжансу. Но и он не в силах преодолеть недоверия населения; растет глухое недовольство школами конгрегации, преподавание поставлено там слабо и нравы подозрительные. Хотя Симон и осужден вторично, чудовищный образ Горжиа витает в классе, который он осквернял своим присутствием, и его прежние защитники теперь уже не сомневаются, что преступник — именно он. Таким образом, ученики этих невежд и мракобесов постепенно переходят ко мне.

Сидя в благоухающем саду, Марк смеялся и от души благодарил молодого коллегу.

— Дорогой Жули, вы доставили мне огромное удовольствие. Покинув Майбуа, я оставил там частицу своего сердца. Мне было очень горько внезапно бросить все на произвол судьбы, ведь я потрудился пятнадцать лет. А теперь я страшно рад, как будто вы сообщили, что мое любимое детище вдали от меня растет, хорошеет, набирается сил… Но вы умалчиваете о себе, а между тем дело крепнет и развивается благодаря вашим ревностным усилиям. Я уже давно перестал бес-покоиться о судьбе этой школы, я знаю, что она в хороших руках. И если яд, отравлявший Майбуа, постепенно теряет силу, если начинают брать верх истина и справедливость, — то лишь потому, что ученики, которых каждый год выпускает ваша школа, становятся разумными и справедливыми благодаря вам… Спросите вашего учителя Сальвана, какого он мнения о вас.

Но Жули перебил его.

— Нет, нет, не хвалите меня, я только простой рядовой в бою за правду и всем обязан нашему учителю… Впрочем, в Майбуа я не один, у меня незаменимая помощница, я бы даже сказал, надежная опора, — мадемуазель Мазлин. Она часто утешала, поддерживала меня. Если б вы знали, какая нравственная сила у этой доброй, рассудительной девушки, и, несомненно, мы в значительной мере обязаны ей своим успехом, ведь ее благотворное влияние проникло в семьи через ее воспитанниц, из которых вышли разумные жены и матери… Велика сила женщины, постигшей правду, добро и любовь.

Тут появился Миньо. Воскресные собрания у Сальвана были для него чудесным отдыхом, и он с удовольствием ходил пешком из Морё в Жонвиль.

— Ах, вы говорите о мадемуазель Мазлин, — подхватил он, услыхав последние слова Жули, — знаете, ведь я хотел на ней жениться. Я никогда не упоминал об этом, но теперь уже могу рассказать вам… Правда, она некрасива, и все же я мечтал о ней — такая она сердечная, умненькая и вообще чудесная! Когда однажды я сделал ей предложение, она приняла его очень серьезно и, видимо, была тронута. С доброй, дружеской улыбкой она ответила, что время ее прошло, ей уже тридцать пять лет — мы с ней ровесники. Да и к девочкам своим она очень привыкла, они заменили ей семью, она давно уже не живет для себя. И все яге, думается, мои слова пробудили в ее душе давно забытые чувства, сожаления, горькие воспоминания… Как бы то ни было, мы с ней добрые друзья, а я решил остаться холостяком. Правда, мне иногда бывает трудно с девочками, и хорошая учительница успешнее справилась бы с ними.

Миньо, в свою очередь, сообщил приятные вести о состоянии умов в Морё. Беспросветная тьма невежества, которое умышленно поддерживал в селении его предшественник Шанья, начала постепенно рассеиваться. У мэра Салёра были крупные неприятности из-за сына, окончившего бомонский лицей; там его так напичкали богословием, что, став директором мелкого парижского католического банка, он провалил дело и едва не угодил в исправительную тюрьму. Разбогатевший скотопромышленник, новоиспеченный буржуа Салёр и прежде-то недолюбливал священников, а теперь, после истории с сыном, нарушившей его сытый покой, разозлился на черную банду, как он называл духовенство. Теперь он поддерживал учителя Миньо, при каждой ссоре с аббатом Коньясом перетягивал на свою сторону весь муниципальный совет и угрожал отступиться от церкви, если кюре не перестанет хозяйничать в общине, как в завоеванной стране. В глухое зажиточное селение властно проникали новые веяния. Дело в том, что за последние годы изменилось положение учителей. Улучшились условия их работы, им повысили жалованье, — теперь самый низкий оклад был тысяча двести франков в год, — и отменили налоги. Результаты этих мер быстро сказались: в былое время крестьяне презирали Феру, всегда голодного и оборванного, жалкого по сравнению с разжиревшим от доброхотных приношений прихожан аббатом Коньясом, перед которым заискивали и которого боялись; теперь значение учителя неизмеримо выросло, Миньо уважали, он пользовался авторитетом и занимал принадлежавшее ему по праву первое место в общине. В вековой борьбе между церковью и школой люди переходили теперь на сторону школы, и победа была уже ей обеспечена.