Джон Барт - Всяко третье размышленье

• Название: Всяко третье размышленье
• Автор: Джон Барт
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02988-0

Впервые на русском — новейший роман классика американского постмодернизма, автора, стоявшего, наряду с К. Воннегутом, Дж. Хеллером и Т. Пинчоном, у истоков традиции «черного юмора». «Всяко третье размышленье» (заглавие книги отсылает к словам кудесника Просперо в финале шекспировской «Бури») начинается с торнадо, разорившего благополучный мэрилендский поселок Бухта Цапель в 77-ю годовщину Биржевого краха 1929 года. И, словно повинуясь зову стихии, писатель Джордж Ньюитт и поэтесса Аманда Тодд, профессора литературы, отправляются в путешествие из американского Стратфорда в Стратфорд английский, что на Эйвоне, где на ступеньках дома-музея Шекспира с Джорджем случается не столь масштабная, но все же катастрофа — в его 77-й день рождения. Как будто этих совпадений было мало, далее следуют несколько эпизодов, обозначенных как «видение/греза/морок/умопомрачение/глюк/все что угодно», по одному на каждое время года; в этих видениях Джордж вспоминает друга своего детства и юности Неда Проспера, с которым они пережили немало общих увлечений, от литературных до любовных…

---

— Последняя ночь Весенних Каникул перед последним полусеместром перед вручением дипломов, — отметил в тот вечер Нед Проспер над его и Джорджа Ньюитта последним пивом («Национальное Богемское»), коим они угощались в уютном подвале Просперов, обсуждая достоинства и недостатки их прерванной одиссеи.

— Вечные твои Последние Вещи, — отозвался, как ему теперь представляется, Дж.

— Ага. Типа относись к случившейся в Нейплсе ерунде как к холостяцкому курбету — последнему перед тем, как ты станешь бакалавром и мужем Марши и останешься последним, пока смерть не разлучит вас. Или развод — это уж кто первым поспеет.

Ибо эта пара и вправду решила по дороге домой — отчасти то была реакция на «случившуюся в Нейплсе ерунду» — связать себя сразу после Вручения Дипломов узами брака, прибегнув к простейшей из возможных церемоний: с Недом в роли шафера и младшей сестрой Марши в роли подружки невесты. А после того и, быть может, после медового уик-энда в близком Оушен-Сити или в Рехобот-Бич новобрачные подыщут себе до сентября какую-нибудь летнюю работенку, а там вновь вернутся в ТУШ, чтобы стать магистром искусств (он) и магистром педагогики (она).

— А ты?

— Я… — Нед отпивает пива, глотает, качает головой. — Я сваливаю, дружок: данному Творческому Писуну ни Объятия Брака, ни Объятия Профессуры не светят.

Джинни Гиман — полагал он, и мы с ним согласимся — славная девка и в постели ей резвости не занимать, однако в жены она годится не больше, чем он в мужья. (Он надеется, кстати сказать, что маленький палаточный эксперимент по обмену партнерами не создал в отношениях Ньюитт/Грин сколько-нибудь продолжительной напряженности: «Марша, знаешь ли, проделала этот фокус для твоего блага, надеясь, что он навсегда избавит тебя от известного зуда».) Что касается магистратуры, так это они уже обсудили: если Дж. полагает ее лучшим из того, что он может дать своей музе, так и флаг ему в руки, — как и самой музе, которую Нед представлял себе домовитой, наподобие Марши, девицей. Его же была непостоянной кокеткой — «поймай-меня-если-можешь», такой что ни дай, ей все сойдет, — переменчивой, как ветер, погода и Джинни Гиман. Если ему суждено закончить в кои-то веки роман, над которым он ныне корпит (и о котором, в отличие от всего написанного им прежде, напрочь отказывался разговаривать, да и вообще как-то обсуждать его со своим давним бриджтаунским другом), он и Она проделают это à deux[63]. Он рассчитывает посвятить роману столько времени, сколько удастся выкроить из последнего для него университетского семестра; затем, поскольку дипломов у него будет два — бакалавра и СтратКолловского Учебного корпуса офицеров запаса (куда он перешел из Национальной гвардии еще в начале третьего курса), — поступить в калифорнийский, принадлежащий Министерству обороны Институт иностранных языков, освоить там парочку оных, азиатских, а оттуда — в Корею, или где там мы будем воевать, но не на передовую, подальше от адских окопов на Высоте Номер Такой-то.

Дж., более или менее понимавший, что к этому все и идет, покачивает головой:

— Желаю удачи, друг. — И тебе тоже — с твоей ёбаной музой и со всем остальным.

Тот вечер — последний, какой Джорджу Ирвингу Ньюитту удается воссоздать в воображении из проведенных с давним другом, — закончился тем, что они стали вместе припоминать незначащий, но еще остававшийся в памяти ярким эпизод из их школьных, выпускных уже дней (несколько погодя эпизод этот всплывет в по большей части не опубликованных сочинениях ДжИНа и, он готов биться об заклад, в утраченной рукописи романа Эдварда «Неда» Проспера «Времена года», или Все что угодно).

Во второй половине жаркого, влажного дня конца июня 1948 года (Нед, на то он и Нед, вспоминал его как Последний День Весны) двое друзей лежали на песчано-глинистом «пляже» близ стратфордского моста через Матаханнок и в который раз просматривали перечни курсов СтратКолла и ТУШа, надеясь отыскать в них специализацию, более отвечающую их вкусу, чем Искусствоведение-и-Естествознание, и между тем лениво наблюдали, как их друзья ныряют в реку с высокой платформы, недавно добавленной городскими властями к (также приукрасившемуся) прибрежному парку в надежде отбить у мальчишек охоту использовать в виде трамплина автомобильный мост. История искусств. Ботаника. Химия. Французский. Геология. Литература. Философия. Физика. Психология. Зоология. Шведский стол, сервированный возможностями проведения трудовой жизни — и прайм-тайма жизни вообще! В сущности, согласились они, затруднение тут только одно: Если бы у человека было пятьдесят жизней или хотя бы скромная кошачья девятка таковых, он мог бы потратить одну на карьеру А, другую на Б, затем на В и Г или Е и Ё, а то и снова на А, пройдя ее заново, но лучше, чем в первый раз. Однако при всего лишь единственной жалкой поездке на карусели, как ему выбрать, на ком лучше совершить слишком стремительный оборот — на Коне или на Льве, на Носороге, на Жирафе?

А тем временем кто-то ныряет с платформы ласточкой, кто-то делает сальто назад, кто-то врезается в воду головой, а кто-то ненамеренно, бесславно и болезненно прикладывается о водную гладь животом. Но в каждом случае присутствуют: Подъем, Прыжок, Все что угодно, Всплеск.

— Вот так и в жизни, — замечает Нед. — С той лишь разницей, что в нее нам позволяют нырнуть всего один раз.

И тогда, и в последующем воспоминании оба приходят к заключению: «Вагон дерьма» (популярная в то время и в тех местах хула): Четыре, это еще если повезет, быстрых десятка лет после университета, и оба обратятся в старперов на пенсии, — а в свои восемнадцать они уже потратили половину этого срока, приготовляясь к готовности! Неужели им предстоит кончить, как тот парень, за которым они теперь наблюдают: когда наступает его черед, он выходит на самый край подкидной доски, пожимает плечами, и просто соступает с нее, и летит вниз ногами вперед, поднимая ладони кверху, и уходит под воду, ничего в полете не предприняв.

— От него хоть брызги остались, — отмечает ДжИН. — Все-таки лучше, чем кануть, подобно большинству, в вечность, не оставив и следа.

— А кроме того, он, отдадим ему должное, почти две секунды служил развлечением для всех нас. Но к черту, дружище: Мы же хотим не просто брызги оставить, ведь так? А что-то стоящее…

Последнее произносится à la его родители, каковые надеются, что сын «найдет свое призвание» в приносящей людям пользу профессии: в медицине, в научных исследованиях, в юриспруденции (в одной из наименее пораженных корыстолюбием ее отраслей) — быть может, даже (подобно им самим) в педагогике?

И снова его друг проникается завистью к Неду, которому так повезло с родителями. Фреду и Лоррейн Ньюитт довольно уже и того, что их сын «поступает в университет» — первым, кто удостоился в его и ее роду сей привилегии. Подсказывать ему, какой предмет выбрать, они не решаются, хоть Папа и бормочет время от времени нечто насчет Делового Администрирования, а Мама соглашается, что звучит это Мило.

— Я, например, — говорит теперь Нед, — хочу получить чертову Нобелевку — и не просто потому, что она меня прославит, а потому, что я прославлюсь, делая то, что стоит делать, понимаешь? Что-то стоящее.

Пораженный, и немало, Дж., который никогда столь высоких амбиций не питал, отвечает:

— Ого! Ладно! А теперь вперед: спорим, я тебя обгоню!

— На дороге к Стокгольму? — притворно удивляется Нед. — По рукам, приятель!

Впрочем, бегут они к реке Матаханнок, в которую море уже наслало жгучих медуз, — бегут, рискуя ожогом-другим, ради удовольствия охладиться в еще по-весеннему холодноватой воде.

— И четыре года спустя, — отметил Нед четыре года спустя, в последнюю ночь весны, при их встрече, во время которой всплыло вышеописанное воспоминание, — мы теми же и остались: парочка уповательных Творческих Писунов, все еще отыскивающих дорогу в Стокгольм.

— Не говори за других, ладно? — рекомендует ему Джордж Ирвинг Ньюитт. — Что до меня, так я все еще прочищаю повествовательное горло, пытаясь отыскать мой ёбаный Голос с прописной «Г».

— Аналогично; подозреваю, впрочем, что я почти нашел его во «Временах года», с которыми нынче вожусь. Как только найду окончательно, дам тебе знать. Ну-с… — Они в последний раз чокаются почти пустыми бутылками. — За то, чтобы у нас отросли наконец яйца, прочистились горла и чтобы лучший из сих Писунов удостоился Премии.

Он, кстати сказать, прибавил он тогда, выработал достойное определение нашего предположительного призвания, обозначавшегося на южный манер джентльменом, который преподавал мне на старшем курсе Тайдуотерского университета писательское мастерство, — определение, которое Нед разрешает сообщить этому типчику при получении мною диплома бакалавра:

— Твооорческое Писанье — это, цитирую, «активная декомпозиция и переваривание жизненного опыта и корпуса литературы с последующей искусной рекомпозицией оных в новой прозе и стихах», конец цитаты. Ну что, годится она для нас, пребывающих в объятиях наших раздельных и разных муз?