Джон Барт - Всяко третье размышленье

• Название: Всяко третье размышленье
• Автор: Джон Барт
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02988-0

Впервые на русском — новейший роман классика американского постмодернизма, автора, стоявшего, наряду с К. Воннегутом, Дж. Хеллером и Т. Пинчоном, у истоков традиции «черного юмора». «Всяко третье размышленье» (заглавие книги отсылает к словам кудесника Просперо в финале шекспировской «Бури») начинается с торнадо, разорившего благополучный мэрилендский поселок Бухта Цапель в 77-ю годовщину Биржевого краха 1929 года. И, словно повинуясь зову стихии, писатель Джордж Ньюитт и поэтесса Аманда Тодд, профессора литературы, отправляются в путешествие из американского Стратфорда в Стратфорд английский, что на Эйвоне, где на ступеньках дома-музея Шекспира с Джорджем случается не столь масштабная, но все же катастрофа — в его 77-й день рождения. Как будто этих совпадений было мало, далее следуют несколько эпизодов, обозначенных как «видение/греза/морок/умопомрачение/глюк/все что угодно», по одному на каждое время года; в этих видениях Джордж вспоминает друга своего детства и юности Неда Проспера, с которым они пережили немало общих увлечений, от литературных до любовных…

---

— Что? — удивляется Джинни Гиман (наши девушки уже успели, пока их сожители ломали головы над Большими Вопросами, возвратиться с покупками).

— «Каждый хромает от своей подагры»[55] по-французски, — сообщает ей Нед.

Джинни, не знающая не только французского, но и значения слова подагра, шутки не понимает, однако говорит ему, что он может французить ее сколько захочет, месячные там или не месячные.

— Если все мы станем goût друг дружку по-французски, нам циркумфлекс понадобится, — предупреждает нас Нед. — Ты его, случаем, из магазина не прихватила?

— Давайте о чем-нибудь другом поговорим, — просит Марша.

— Я за, — говорит (помимо прочего) Рассказчику пятьдесят с чем-то лет спустя Аманда Тодд, просмотрев распечатку чернового варианта его «Сверктраха». — И если простому рифмоплету дозволено лезть с предложениями к автору контрромантической прозы, не было бы разумным дать Читателю какое-то представление о том, что представляли собой эти люди? Как одевались, как выглядели, какие были у них голоса? Побольше Чувственной Текстуры, как принято выражаться у нас, в курсе Один-О-Один, Творческое Писанье, а то одних лишь вульвических «В», относящихся к венерианской дельте твоей будущей первой жены, маловато.

На что Рассказчик может ответить только одно: критика ее, разумеется, справедлива, он часто говорил и себе, и ей, что, будь ему дано освоить такие азы, как Точная Передача Релевантных Чувственных Деталей, он был бы сейчас лауреатом Национальной книжной премии, а не просто Старпером-Писателем. Chacun à son faute…[56]

— Мы были всего лишь четверкой тощих белых американцев двадцати с лишним лет, выходцами из среднего класса — умненькими, но без какой ни на есть умудренности; девушки вполне привлекательны, ребята тоже ничего себе, особенно Нед. Все четверо русые: мы с Недом стриглись коротко, Марша и Джинни, скорее всего, собирали волосы в хвостики. Какой у кого был цвет глаз, Рассказчик забыл, он и своего-то вспомнить не может, пока не заглянет в зеркало. Мы с Маршей носили очки, мои были тогда в тяжелой черной оправе, как у Дейва Брубека. Джинсы, шорты, футболки — ну и хватит об этом. Что касается венерианской дельты, интересно было б узнать, как это Анаис Нин пришло в голову назвать пипиську (женскую) «дельтой Венеры», когда у этой греческой буквы хвостик вверх торчит? Богиня у нее на голове, что ли, стоит или Марс ее шестьдесят-девятит? Вот тебе одна из релевантных чувственных деталей, над которыми мы с Недом ломали головы в те Весенние Каникулы, — наряду с вопросом о том, что последует за Высоким Модернизмом в литературе и за БИ в наших CV, они же КЖ.

— Ладно, ломай дальше, — вздохнула терпеливая Аманда Тодд и вернулась к своей музе, а ее супруг тоже вернулся — к замедленному воспроизведению «Сверктраха», в котором

На следующее утро, пока мы сворачиваем стоянку на Амелия-Айленде и нагружаем фургончик, Рассказчик, изучающий дорожную карту Флориды, громогласно осведомляется, всем ли известно, что названия Неаполя, стоящего на западном побережье Италии, и Нейплса, стоящего на западном побережье Флориды, происходят от Неополис, что означает по-гречески «Новый город»?

— Да неужели? — откликается Марша и, скорее всего, округляет на фирменный ее манер глаза, так же примерно, как Аманда полвека спустя.

Нед же заново провозглашает свое намерение увидеть настоящий Неаполь, и как можно скорее, а заодно с ним «Триест/Цюрих/Париж» и прочее — и, не сходя с места, решает, что пока нам лучше не продолжать спускаться, как мы планировали, к Ки по Атлантическому побережью, но поворотить к Мексиканскому заливу, миновать Тампу и Форт-Майерс, взглянуть на тот Неополис, что поновее, первоклассный, говорят, городок и с отличными пляжами, а из Нейплса по Тамиами-Трейлу — через Эверглейдс — в Майами и снова на юг. Купания нагишом в Мексиканском заливе, Атлантическом океане и Флоридском проливе!

— Ну да, правильно, — говорит Джинни, — тампон будет свисать у меня сами знаете откуда, и все мужики будут моими.

— Стоит попробовать, — соглашается Рассказчик, который, как, возможно, заметил Читатель, слегка заигрывает с Джинни.

Марша, во всяком случае, заметила и спрашивает у него — когда они останавливаются где-то под Окалой, чтобы поесть, и остаются наедине, поскольку Нед с Джинни расходятся по уборным, — что, собственно, происходит? Уж не возжелал ли ее, строго говоря, нареченный блудливую Гиман?

На самом-то деле и да и нет, вдруг понимает он и, обдумав все по дороге от Окалы до Нейплса (остававшегося в то время тихим пляжным городком) — через Тампу, Сарасоту и Форт-Майерс, — еще попытается объяснить это ей. Он любит и уважает Маршу Грин, на которой собирается жениться и которая, на его счастье, отвечает ему взаимностью. Что же касается Вирджинии Гиман, он не питает к ней ни любви, ни особого уважения, как, готов он поспорить, и Нед, однако она, безусловно, мила, жива и сексуальна, а он — к чему фарисействовать? — находит фатовато-фривольное фиглярство сей финтифлюшки отчасти забавным…

Марше, хоть и не склонной к словесной игре в той же мере, что Нед и Рассказчик, достанет тем не менее остроумия, чтобы посетовать:

— Такое обилие «Ф» делает офигительно ясным, что на уме у моего флюгера-fiancé[57].

Как и можно было предвидеть, Рассказчик в самом скором времени принимается растолковывать — себе, Марше и при первой же возможности Неду, — что, хоть он и считает сексуальную верность, и не только в браке, но в любых серьезных любовных отношениях, в принципе, необходимой, его не может не тревожить — и как мужчину, и как начинающего писателя — отсутствие у него настоящего сексуального опыта, приобретенного не с одной лишь женщиной, на которой он намерен жениться, чтобы затем оставаться ей верным. Нет, он не ловелас и отнюдь не стремится стать таковым; не распутник наподобие Генри Миллера; он даже не из тех, кто, подобно Папе Хему и Приятелю Неду, жаждет пасть в Объятия Жизни (и множества женщин). Но если его Одна-Единственная так и останется навсегда Единственной Женщиной его жизни, он будет походить на…

— На Фолкнера, который пытается придумать Йокнапатофу, ни разу не высунув носа за ее пределы, — подсказывает Нед, — или на Твена, сочиняющего истории Тома и Гека, не покидая штата Миссури. Или на Вашего Покорного Неда Проспера, пишущего Великий Роман о Бриджтауне, Стратфорде, Временах Года и Перезрелых Размышлениях, не омочив свой конец ни в Мексиканском заливе, ни где-либо еще. Нам необходимо разжиться Кругозором с прописной «К», друг мой!

Наши девушки болтают о чем-то своем, прогуливаясь по пляжу Нейплса, — мы только-только приехали в этот курортный городок, бросили «олдс» у ставшего символом городка рыбацкого причала и теперь ищем на берегу место, где можно разбить палатки или хотя бы переночевать в спальниках, — Рассказчик же соглашается с правотой своего товарища, отмечая, однако, что и представить себе не может Маршу согласившейся на такое, и спрашивая: «А что это за история с перезрелыми мыслями и временами года?» — до сей поры Нед, если и рассказывал о романе, над которым он трудится, о них ни разу не упоминал.

Друг, улыбнувшись, отвечает:

— Об этом говорить еще не время, я пока только прикидываю как и что. Вот на другую нашу тему я уже переговорил с Доброжелательной Джинни, которая невесть почему считает тебя секс-символом. И сейчас она обсуждает таковую с твоей все еще одной-единственной, которая может оказаться цыпочкой куда более современной, чем мы полагали. Подождем — увидим.

Разве не следовало Рассказчику, изрядно удивившемуся, но и весьма любознательному, вспыхнуть, услышав это, от гнева? Вне всяких сомнений. Однако к тому времени каждый из нас успел отметить приезд в нео-Неаполь несколькими порциями спиртного и раздеться под почти уже летним солнышком южной Флориды до трусов и купальников; выпивая же, мы переключились с привычного пива на более уместный в тропиках темный ром с кока-колой. Более того, вчера вечером, на недалеком отсюда Санибел-Айленде, Нед и Джинни склонили своих каникулярных спутников к приобретению сигарет с настоящей марихуаной, о которой в начале 1950-х люди вроде нас уже прослышали, но продолжали ассоциировать ее с джазовыми музыкантами и уличной шпаной, понимая, впрочем, что популярность травки будет возрастать. Идея состояла в том, чтобы приберечь приобретенный нами запас до Кей-Уэста, предположительной поворотной точки нашей экспедиции, но — «Qué será será»[58], как еще предстояло Дорис Дэй спеть четыре года спустя.