Георгий Плеханов - Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917

• Название: Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917
• Автор: Георгий Плеханов
• Издательство: «ВЫСШАЯ ШКОЛА»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-06-002483-0

В сборнике представлены статьи Г. В. Плеханова, Ю. О. Мартова, Н. И. Бухарина, Л. Б. Каменева, Л. Д. Троцкого, Г. Е. Зиновьева, К. Каутского и других видных революционных публицистов. Появившиеся в дооктябрьских большевистских и меньшевистских изданиях, многие из этих статей с тех пор не публиковались, хотя без знакомства с ними невозможно представить подлинную (без «белых пятен» и «фигур умолчания») историю политической борьбы на путях к Октябрю. Книга снабжена биографическими справками и комментариями.

---

То же в шахтах. Говорят, в Рыковских шахтах выделяется слишком много взрывчатых газов. Значит, следовало усилить вентиляцию. Правда, тогда стала бы тучами подниматься угольная пыль, которая сама из себя дает взрывы. Но в таком случае следовало применять частую поливку шахт. Могло случиться, что эти меры ни к чему не повели бы. Но тогда необходимо было на время совсем оставить разработку этой шахты. Все известия единогласно свидетельствуют, что накануне рокового дня рабочие настойчиво указывали администрации, что количество газов увеличилось до чрезвычайной степени. Но вампир и его слуги не хотели отказаться от своей дневной порции крови, — и спустили сотни рабочих в шахту, которая стала для них могилой.

Однако недостаточно просто предписать ряд предохранительных мер. Необходимо, чтобы они соблюдались. Значит, необходима правильно поставленная горная инспекция. Мы знаем, каковы теперь инспектора. Они — слуги полиции и рабы промышленников. Они днюют и ночуют у капиталистов. Они всеми своими силами помогают капиталистам. Порядочный человек, который серьезно потребует соблюдения хотя бы теперешних жалких законов, немедленно слетает с места. Так не должно быть.

Но и этого мало. Инспектор из докторов или техников мало понимает в заводской и фабричной жизни. Всякий директор без труда сумеет водить его за нос. Значит, необходимо, чтобы в состав инспекции входили люди, которые испытали фабричную жизнь на своей шкуре, которые знают, что значит целыми днями работать за какой-нибудь машиной или станком, которые не побоятся спуститься в шахту, пробыть на работах целую смену. Такие инспектора сумели бы показать, как устранить несчастные случаи. Значит, необходимо, чтобы по крайней мере часть инспекторов избиралась из рабочих и самими рабочими.

И это не все. Говорят, взрывы в шахтах случаются иногда от того, что какой-нибудь рабочий вздумает покурить, несмотря на строгие запрещения, и зажжет спичку. Промышленники и их холопы усердно раздувают такие случаи и кричат о дикости, невежестве русского рабочего, о том, что он гибнет просто по своей глупости, что капитал неповинен в этих сотнях и тысячах жертв. Когда Каин убил Авеля[228] и бог «библии» спрашивал у него, где его брат, тот отвечал: «Не знаю, разве я сторож брату своему?» Так и капитал на вопрос: «Что ты сделал с рабочими?» — отвечал: «Не мое это дело. Не могу же я приставить к каждому по надзирателю».

Блеск золота слепит глаза, жадность затемняет рассудок, интересы заставляют скрывать истину. А между тем дело так просто. Справедливо, что в шахтах жизнь сотен людей зависит от того, насколько осторожен каждый отдельный рабочий. Но какой из этого следует вывод? Только тот, что ни один рабочий не должен приниматься без согласия остальных, с которыми он будет работать. Теперь предприниматель, не спрашиваясь рабочих, принимает и увольняет кого он захочет. Кто дешевле запросит, того он и наймет. Немудрено, что его выбор останавливается на безропотных, забитых, задавленных, малосознательных. Неудивительно, что более требовательные и сознательные увольняются в первую очередь.

Значит, чтобы от легкомыслия одного рабочего не погибали сотни их товарищей, необходим самый широкий простор для рабочих организаций, необходимо, чтобы все распорядки в рудниках, все наймы и увольнения производились в согласии с этими организациями. Это, конечно, относится не только к горнорабочим. Ведь трудно было бы указать такое производство, в котором здоровье, а иногда и жизнь каждого рабочего не зависели от поведения всех остальных[229]. И еще одно замечание. Вы, сытые господа, любите с сознанием своей просвещенности говорить о нашем невежестве. Поостереглись бы, милостивые государи. Это — ведь прямая ваша вина, что школ недостаточно, что наши заработки не дают нам возможности учить наших детей. Прямая ваша вина, что ваши убогие школы не дают знаний. Мы это знаем, между прочим по этой именно причине и требуем 8-часового рабочего дня, чтобы получить хоть некоторый досуг для расширения своего кругозора. И как раз по этой же причине мы требуем свободы союзов, потому что через них сумели бы организовать курсы, которые дали бы нам побольше, чем наши жалкие школы. Вы, почтенные фарисеи, морщитесь? Вы теперь видите, как неудобно начинать разговор о нашем невежестве?

Мы кратко упомянем о некоторых других необходимых мерах: о страховании рабочих, о такой организации ответственности предпринимателей, чтобы убийственная обстановка работ не только не приносила им выгоды, но была бы прямо убыточна. Не сердце, а карман — самое чувствительное место капиталиста. Но теперь его карман мало затрагивают такие катастрофы, как Юзовская. Расплачиваются за них исключительно рабочие.

Капитал везде остается капиталом. Только окончательная победа рабочего класса, только торжество социализма даст организацию производства в интересах всего общества, устранит всякий вред, всякую опасность для рабочих. Уже современная наука дает для этого полную возможность. Но капитал промышляет только о барышах и с легким сердцем давит рабочих. Однако немалого можно достигнуть даже при капиталистическом строе. Вот один пример. У нас ежегодно происходит 25 несчастных случаев на каждую тысячу горнорабочих. Было время, когда и в Англии такие случаи происходили не реже. Но своей настойчивой борьбой, оказывая давление на парламент, организуясь в мощные союзы, рабочий класс Англии несколько обуздал ненасытную жадность капитала, и число несчастных случаев понизилось до 11 на тысячу. Значит, русский капитал, пользуясь полной свободой, увечит горнорабочих почти в 2½ раза больше, чем английский. Недавно министр финансов заявил в Государственном Совете, что рабочие заметно исправляются по сравнению с 1905 г.: «Теперь у рабочих есть потребность в труде, сознание необходимости труда, желание трудиться».

Вы лжете, г. Коковцов[230]. Послушать вас, так выходит, как будто рабочий класс когда-нибудь отрицал необходимость труда. Уж не вы ли, министры, стояли на паровозах в 1905 году? Уж не вы ли ткали те ткани, в которые одевалась вся Россия? Уж не ваши ли чиновники добывали руду и каменный уголь?

Вы лжете, почтеннейший фарисей. Рабочий класс никогда не отрицал необходимости труда. Напротив, он всегда отрицал право на существование таких бездельников, которые, как вы, живут без труда и отнимают результаты труда у тех, кто работает. Он протестовал против такого строя, когда бездельники захватили себе все блага и поставили рабочих в положение, при котором бесконечный труд едва обеспечивает им голодное существование, грозит преждевременной старостью, увечием, могилой. Но от такого протеста мы никогда не откажемся. Такие катастрофы, как юзовская, могут только вдохнуть новые силы в нашу борьбу за наши собственные интересы, за будущее наших детей, за создание нового общества, где не будет вампиров, высасывающих кровь своих ближних.

Рабочее знамя. 1908. Авг. № 4.

КАПИТАЛ И ГАЗЕТЫ

Впервые опубликована в журнале «Вестник труда»[231] (1909, № 2, декабрь)

I

На наших глазах совершается необычайное явление. Капитал все решительнее подчиняет себе литературное производство и превращает его в такую же отрасль промышленности, как фабрикация ваксы или сапог, водки или дамских нарядов, колбасы или усовершенствованных подтяжек.

Капитал все глубже подчиняет себе деятельность литератора и в ряде промежуточных ступеней превращает его в такого же кустаря, как гвоздарь или портной, работающие на магазин или скупщика, в такого же наемного рабочего, как ткач крупной капиталистической фабрики.

Но есть огромная разница между наемным рабочим и литератором. Рабочий продает фабриканту только свою рабочую силу на 10 — 12 часов в день. Он сохраняет свою душу, убеждениями он не торгует. Достигнув сознательности, он твердо говорит фабриканту: там, где оканчивается условленная работа, — там кончается твоя власть надо мной.

И даже кустарь, как ни слаб он по своей обособленности, обязуется доставить на магазин только дюжину пиджаков или изготовить сотню замков. Душа его остается свободной, ее он не выносит на рынок.

Писатель в совершенно ином положении. Несет он к литературному фабриканту не сапог, а изложение мыслей, оценку событий, свои воззрения на действительность. Для рабочего совсем безразлично, как меняются моды, чего требует рынок, сегодня он будет так же старательно производить однобортные пиджаки или башмаки с узкими носами, как вчера производил двубортный сюртук или башмаки с носками широкими. Писатель, который с большой быстротой приспособляется к изменчивым вкусам, получает название «наемного литератора». И это название звучит, как пощечина, именно потому, что деятельность литератора неотделима от его души, от его убеждений. Писатель, который позволяет капиталу подчинить свою душу, становится не пролетарием, а жалким рабом.