Георгий Плеханов - Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917

• Название: Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917
• Автор: Георгий Плеханов
• Издательство: «ВЫСШАЯ ШКОЛА»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-06-002483-0

В сборнике представлены статьи Г. В. Плеханова, Ю. О. Мартова, Н. И. Бухарина, Л. Б. Каменева, Л. Д. Троцкого, Г. Е. Зиновьева, К. Каутского и других видных революционных публицистов. Появившиеся в дооктябрьских большевистских и меньшевистских изданиях, многие из этих статей с тех пор не публиковались, хотя без знакомства с ними невозможно представить подлинную (без «белых пятен» и «фигур умолчания») историю политической борьбы на путях к Октябрю. Книга снабжена биографическими справками и комментариями.

---

ПЕРВЫЕ ЗАСЕДАНИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ

Впервые опубликована в газете «Истина»[225] (1907, № 5, 17 марта).

20 февраля открылись заседания II Государственной Думы. Не успела она закончить необходимые предварительные работы, как г. Столыпин уже заявил: иду на вас! Завтра же расскажу, как я осчастливил и еще осчастливлю народ!

Но ему пришлось поберечь свою боевую готовность. Первые дни Государственной Думы были заняты утомительной, но неизбежной процедурой выборов председателей, секретарей и т. д. Потом несколько дней ушло на предварительную проверку в комиссиях правильности избрания депутатов. Только 2 марта г. Столыпин получил извещение, что Дума ждет от него открытия боевых действий. Но здесь рушился потолок Таврического дворца, в котором заседает Государственная Дума.

Много разврата, грязи, крови и лжи прошло мимо этого дворца за его долгую жизнь. Достаточно сказать, что он был построен Екатериной, которая много толковала о счастье народа, — и раздавала десятки и сотни тысяч «людей» своим жадным любимцам, превратила помещиков в безграничных владык над жизнью и смертью забитых, замученных, скрученных железной рукой крестьян. Достаточно сказать, что Таврический дворец был подарен тому князю Потемкину[226], который устроил для Екатерины днепровскую увеселительную поездку. Несчастных крестьян палкой сгоняли к Днепру, заставляли строить по берегам счастливые деревни: избы из тесу, картона и драни, готовые развалиться от хорошего порыва ветра, но зато размалеванные, разукрашенные. А потом согнали к Днепру окрестное население и заставили петь веселые песни и водить веселые хороводы. Из-за домов же истинно русский кнут надсмотрщика угрожал тем, у кого в голосе не было достаточно счастливых нот.

Екатерина со своим Потемкиным и гостями из Западной Европы, для которых в значительной мере и устраивалась эта комедия, плыла по Днепру на роскошных судах. Все они знали, что эти счастливые крестьяне, эти сияющие счастьем деревни, — что все это ложь. Но они ехали и говорили о том, как славно царствование Екатерины Великой, как облагодетельствованы ею крестьяне, как счастлив народ. По возвращении из поездки — нескончаемые балы и новые разговоры о счастье народа.

И все это и многое другое видел и вынес Таврический дворец. Но не вынес он, когда г. Столыпин захотел повторить потемкинскую правду о действиях правительства и о жизни народа. Потолок рухнул за пять часов до того заседания, на котором г. Столыпин должен был поведать о том, как начальство печется о благе народа.

Насколько удалось выяснить дело до настоящего времени, причина обвала потолка — истинно русская: бездарность начальства и хищничество. Между прочим, депутатские конторки считались дубовыми и за них, как за дубовые, было заплачено 84 тыс. руб. Потолок разбил их и бесцеремонно открыл, что они сделаны из осины и покрыты лишь тонкой дубовой фанерой; красная цена за них 16 тыс. руб. То же, надо полагать, было и со всеми работами для приспособления дворца к занятиям Думы, на что было убухано больше миллиона рублей.

Словом, совершенно так же, как в екатерининские времена. Тогда — картон, размалеванный под деревни, и крепостные крестьяне, подделанные под свободных людей. Теперь — осина, разукрашенная под дуб. И, следует думать, именно это имел в виду г. Столыпин, когда он через четыре дня сказал в конце своего заявления: «Правительство сознает свой долг хранить исторические заветы России». Разоблаченные конторки депутатов неопровержимо свидетельствовали о полной правдивости этих столыпинских слов. Да, правительство хранит исторические заветы.

Заседание Думы все же состоялось в одном помещении Таврического дворца, совершенно не приспособленном для заседаний. Г-н Столыпин тоже пожаловал в заседание, — и одним своим появлением заронил тревогу в кадетские сердца, — робкие, мягкие, женственные. По крайней мере, в следующие дни кадетские газеты много говорили о том, как г. Столыпин был «спокоен», как он шел «с гордо поднятой головой», какой он «видный, крупный мужчина». Можно представить, какое впечатление произвел бы на кадетских дам обоего пола знаменитый палач Сеин, — по слухам, тоже «спокойный», «видный, крупный мужчина».

Г-н Столыпин ни словом не выразил удовольствия по тому поводу, что депутаты так счастливо избавились от смертельной опасности. Зато кадеты выразили в своих газетах неудовольствие г. Столыпину. Как, начальство, выражающее неудержимую радость в тех случаях, когда какой-нибудь начальник выйдет невредимым после покушения, произведенного с негодными средствами (напр., с оловянным ножичком) или подозрительно смахивающего на самопокушение, это начальство молчит, когда от смерти избавились народные представители!

Трудно понять неудовольствие кадетских газет. Ясность, искренность — прежде всего. А искренности было больше 2 марта, когда г. Столыпин молчал, чем 6 марта, когда он говорил в Государственной Думе.

Кадетский дух веял над собранием 2 марта. Кадет г. Долженков нашел было надлежащий тон для характеристики происшествия с потолком. Но он быстро вспомнил, что звание кадета обязывает к почтительному молчанию, и поторопился поймать выражения, выпущенные по адресу министерства.

Когда социал-демократ Алексинский попытался осветить историю с потолком, его прервали на полуслове и предложили перейти от существа дела к вопросу об отыскании новой квартиры.

В этот день в Думе главенствовали кадеты. И Дума показала, что способна сделать она, если она пойдет за кадетами. Такая Дума, поставленная лицом к лицу перед смертью, не осмелится выдвинуть вопрос о том, как предотвратить смерть и угрозу смерти, как вырвать с корнем самый источник опасности. Она будет «сурово» молчать и покорно займется подготовкою гроба.

Следующие дни были заняты поисками новой квартиры. Дело оказалось нелегким. В Петербурге, с его грандиозными, пустующими дворцами, не находилось квартиры для Думы. Дума открыла, что она попала в разряд тех подозрительных квартирантов, которым дворники и управляющие, в союзе с полицией, отравляют существование.

Наконец, к 6 марта отыскали временное помещение — петербургское Дворянское собрание. Сюда перекочевала Дума, а за ней и вся внутренняя охрана: 84 души, т. е. по охранщику на каждые 5 депутатов. А за внутренними охранщиками перекочевала от Таврического дворца к Дворянскому собранию и вся внешняя армия: архангелы охранного отделения, пехота, жандармерия, полиция, кавалерия. Эти силы закупорили со всех сторон все проходы к собранию «народных избранников». Депутаты под надзором полиции, депутаты, отделяемые охранщиками от избирателей, волю которых должна выразить Дума, — такова была первая декларация г. Столыпина. Современная конституция ничем не уступит потемкинским деревням по Днепру. Правительство хранит исторические заветы России.

6 марта было, наконец, прочитано заявление г. Столыпина. О нем можно не распространяться. Это — утомительная канцелярская бумага, написанная казенным слогом, который представляет сплошное оскорбление для русского языка. Только безнадежная ограниченность полицейского участка и ложь чиновничьей канцелярии могли породить такой слог, носящий отпечаток полной бездарности.

По существу же это — старые рассуждения о народных свободе и благе, водворяемых властью кнута. Из декларации г. Столыпина мы открываем, напр., что у нас уже существует свобода собраний и союзов. Об этой свободе собраний могли бы поведать нам деревни, подвергшиеся разгрому за первые попытки крестьян собраться для обсуждения общественных дел. Об этом могли бы поведать города, в которых существует действительная свобода собраний для кнутобойных дел мастеров. О свободе союзов многое могли бы сказать фабрично-заводские рабочие и приказчики. Сколько союзов закрыто, сколько членов правлений изгнано за Урал за свою организаторскую деятельность!

Г-н Столыпин грозит в своем заявлении обеспечить таким же способом целый ряд других свобод: свободу исповедания, неприкосновенность личности, переписки и т. д.

Или возьмем те места заявления, которые касаются крестьянского вопроса. За последние месяцы удельное ведомство (т. е. управление имениями царской фамилии) и помещики продали крестьянскому банку, по замечательно хорошим для них ценам, несколько миллионов десятин земли. Крестьянский банк заставит крестьян купить эту землю по таким же ценам. Эта операция, перекачивающая сотни миллионов рублей из крестьянских карманов в дворянские, сгибающая крестьянство тяжестью новых выкупных платежей, называется в заявлении г. Столыпина попечением о благе крестьянства.

Или возьмем то, что обещает г. Столыпин рабочим. Г-н Столыпин начинает с признания «безусловной необходимости положительного и широкого содействия местной власти благосостоянию рабочих». Екатерина, закабаляя помещикам сотни тысяч крестьян, тоже говорила, что она заботится о народном благосостоянии. Г-н Столыпин видит в «рабочем движении естественное стремление рабочих к улучшению своего положения». Он обещает устранить «стеснения этого движения», но сейчас же добавляет: «поскольку оно не угрожает общественному порядку и общественной безопасности». Из-за потемкинской избы выглянул истинно русский кнут; он и в настоящее время не щадит рабочих исключительно потому, что их борьба за улучшение своей участи, как оказывается, всегда, решительно всегда, угрожает общественному порядку и общественной безопасности, — т. е. безмятежному существованию тунеядческих классов, ездящих на народном горбе.