Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

• Название: Савва Мамонтов
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-235-02403-6

Книга известного писателя и публициста В. А. Бахревского представляет биографию одного из ярких деятелей отечественной истории. Савва Мамонтов — потомственный купец, предприниматель, меценат, деятель культуры. Строитель железных дорог в России, он стал создателем знаменитого абрамцевского кружка-товарищества, сыгравшего огромную роль в судьбе художников — Репина. Поленова. Серова, Врубеля, братьев Васнецовых, Коровина, Нестерова.

Мамонтов создал Частную оперу, которая открыла талант Шаляпина, дала широкую дорогу русской опере — произведениям Чайковского, Римского-Корсакова, Бородина, Мусоргского, Даргомыжского, Верстовского, заложила основы русской вокальной школы и национального оперного театра.

---

Рахманинов утвердил в Шаляпине веру в главенствующее значение ритма, первые уроки ритмики артист получил от Направника, но какова подлинная цена этим урокам, он узнал от Рахманинова. Эмоциональное, философское значение музыкальных интервалов — пропасти и полеты молчания — стали для Шаляпина величием его художественного мастерства, тайной его искусства.

Шаляпин был великим учеником.

Из Путятина он ездил в деревню к историку Василию Осиповичу Ключевскому поучиться древностям российским. Ученый встретил Шаляпина ласково:

— Слушал и видел вашего Грозного. Согласен. Кое-что мне, грешному, открылось, чего не знал.

Василий Осипович говорил, чуть посмеиваясь, смотрел из-под очков, не пронзая взглядами, не умничая, но с такой искренностью, с такой доверчивой глубиной, что у Федора Ивановича дух перехватывало. Брякнул, краснея за невежество свое:

— Вот за Бориса Годунова взялся. Помогите. С Грозным было проще.

— Грозный — проще, — согласился Василий Осипович. — Пойдемте-ка под сень дерев. Там и подумаем вместе.

Сосновый бор стоял на песке. На песке сосны хорошо растут. Песчаная, но твердая дорожка вывела на поляну. Белую, слепящую.

— Ромашки, — ласково улыбнулся Василий Осипович. — А Годунов — зеркало. Он ведь слуга. Слуга! Царем, даже сидя на троне, только притворяется. Слуга привычен отражать образ Хозяина. Вот уж и сам стал Хозяином, а все равно отражает. Иное дело Шуйский…

Василий Осипович повел головою, переменил взгляд, и Федор Иванович увидел Шуйского… А Василий Осипович очки пальчиком подсунул вверх и засеменил тропинкою в бор, звал за собою взглядами, словно клад собирался показать.

— У Пушкина в «Годунове» Варлаам — ключевая фигура, — сказал нежданно и засмеялся. — «Ключевая»… Ключевский… Варлаам у Пушкина — это народ наш русский. Варлаам пьет, но он — большой умница. Историю творят самозванцы. Годунов ведь тоже самозванец, а терпеть Варлааму. Ему надо исхитриться в очередной раз пережить Годунова, как пережил Грозного, пережить Самозванца, как пережил Годунова… До истины дотянуть, до истинного, до справедливого царя, до счастья России…

День с Ключевским — все историческое образование Шаляпина. Но кто живет и мыслит образами, за день может получить не меньше, чем за пять лет слушания лекций.

Образ сродни шаровой молнии. Шарик невелик, а энергия в нем чудовищная. Энергия и тайна.

«Моцарта и Сальери» Федор Иванович репетировал со Шкафером. Образ Сальери не сложен для исполнения, но громадность этой сколь зловещей, столь и человечной фигуры зависит от степени таланта исполнителя.

Сальери весь в первых же строках драмы:

«Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма».

Сия тирада — есть приговор собственной вечной душе. Здесь вся гордыня человеческая, суд над Богом.

Пушкинский текст маленькой трагедии органично лег в русло речитативно-ариозного стиля музыки композитора, ее мелодическая ткань чутко следила и следовала за малейшими изгибами текста. Сложное оркестровое сопровождение, включающее великолепную моцартовскую импровизацию, выразительно подчеркивало вокальный рисунок двух контрастных героев.

Но публика, воспитанная на итальянской опере, еще не готова была к восприятию такой музыки, лишенной внешнего блеска и виртуозного вокала. Шаляпин не без горечи вспоминал: «С огромным волнением, с мыслью о том, что „Сальери“ должен будет показать публике возможность слияния оперы с драмой, начал я спектакль. Но сколько я ни вкладывал души в мою роль, публика оставалась равнодушна и холодна».

Русские композиторы вынуждены были творить ради будущего, преодолевая вельможность императорской сцены и саму публику, для которой оперный театр был местом показа туалетов, кавалеров, новеньких красавиц… Но сцена была сценой в оперном театре, сценой были ложи и бельэтаж. А о балете и говорить нечего. Не только кавалергарды, но великие князья, наследники и даже самодержцы то и дело попадали в сладкий плен танцовщиц…

«Я терялся, — писал о своем Сальери Шаляпин. — Но снова ободрили художники. За кулисы пришел Врубель и сказал: „Черт знает, как хорошо! Слушаешь целое действие, звучат великолепные слова, и нет ни перьев, ни шляп, никаких ми-бемолей!“»

Новому искусству был нужен новый служитель, новый зритель.

Впрочем, критика понимала, Сальери Шаляпина — великое искусство.

Публика, может, и досадливо, но на спектакль являлась: не пропускать же Шаляпина!

«Искренне признателен Вам за сообщение о впечатлении, сделанном Моцартом и Сальери, — писал Римский-Корсаков Мамонтову 1 декабря, — радуюсь, что он Вам нравится. Интересно бы знать, как прошло 2-ое представление, как пройдут последующие, когда придет в театр „рычун“ по Вашему выражению. Думаю, что ему это будет не по вкусу».

Вот уже более ста лет минуло, а опера живет себе, она прочно заняла свое место в отечественном репертуаре. «Рычун», может быть, и ворчит, но актерам соблазнительно снова и снова предстать в образах Сальери и Моцарта. И публика покорно является, ради любимых актеров, ради Пушкина, ради Римского-Корсакова.

Николай Андреевич становится почитаемым и наиболее исполняемым композитором в Мамонтовской опере.

10

Савва Иванович пел «Старого капрала»: спокойно, с угрюмой ворчливостью, через которую так сквозила солдатская отцовская любовь к молодым новобранцам.

В ногу, ребята, идите,
Полно, не вешать ружья,
Трубка со мной… Проводите
В отпуск бессрочный меня.

Солдатикам страшно, на расстрел ведут своего капрала, офицера-грубияна поучил. Солдатикам лихо, и потому нежданно весело, задиристо звучит припев:

В ногу, ребята! Раз-два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!
Раз-два! Раз-два!

Праздновали открытие сезона. Ремонт Солодовниковского театра затянулся, первый спектакль «Садко» был сыгран только 22 ноября. 23 ноября шла «Юдифь» с Шаляпиным в роли Олоферна.

Иудифь, дочь Мерарии и сына Окса, вдова Манассия, возложившая после смерти мужа вретище на чресла свои, скинула вретище ради спасения родного города Ветелуи от ассирийского полководца Олоферна, намастилась благовонной миррой, оделась в одежды веселия своего и, блистая красотой, явилась в лагерь ассирийцев, очаровала простодушного полководца, прельстила, споила и его же мечом снесла ему голову.

Шаляпин искал рисунок роли, ухватился за нечаянную подсказку Серова. Для Валентина Александровича эта опера была служением памяти отца. Он не только писал декорации и придумывал костюмы, но режиссировал. Однажды за чаепитием у Мамонтовых поставил полоскательницу на голову и, повернувшись к Шаляпину в профиль, расставил согнутые в локтях руки, окаменел.

— Смотри, Федя. Так владыка ассирийских полчищ демонстрировал свое величие.

Принесли «Историю Ассирии» Парри, рассматривали барельефы, и Шаляпин загорелся. Его Олоферн — это последовательный ряд величавых каменных поз.

Серов попробовал отговорить от затеи. Но то, что делал Шаляпин, было по-шаляпински превосходно.

Потому и праздновали.

— Нынешний сезон для тебя, Феденька, право, великий, — сказал Савва Иванович. — Послезавтра ты у нас Сальери, еще через недельку — Борис Годунов. Частная опера — это твой театр. Сокровищница открыта, бери любую драгоценность, являй белому свету. Пусть горит, сияет к общей радости. Главное, русское не забывай, не обходи. Тебе все подвластно в музыке, но ты из рода Антея: оторвешься от родной земли — потеряешь силушку.

Премьера «Бориса Годунова» прошла в Частной опере 7 декабря 1898 года. После генеральной репетиции Мамонтов приказал снять сцену под Кромами. Артисты восстали, и Савве Ивановичу пришлось отступить. Он писал Римскому-Корсакову: «Эта картина на генеральной репетиции произвела на меня тяжелое впечатление. Надо отдать справедливость Лентовскому, который занимался постановкой действия. Он довел сцену разнузданности толпы до отталкивающей реальности. Топоры, колья, всклокоченные грубые мужики рвут кафтан с Хрущова в клочья, бабье визжит… словом, на меня пахнуло таким сиволдаем, что я запротестовал решительно и потребовал вырезать совсем эту картину. К тому же строгое отношение к театру со стороны блюстителей порядка подсказывало осторожность. Решено было не давать ее, но держать наготове; так как опера до этого действия шла с огромным успехом, я склонился на убеждения и согласился дать эту сцену, но значительно смягчив грубый тон… Сцена исполнена была очень старательно, хор пропел прекрасно… Юродивый (Шетилов) был недурен, то же можно сказать и об иезуитах (Малинин и Комаровский). Секар проехал на коне, за ним масса войска — все прошло гладко. А успеха не было. Два-три хлопка, и все затихло. Пусть сердятся на меня, но я решительно при всем моем искреннем сознании огромного таланта Мусоргского сцену эту более давать не буду».