Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

• Название: Савва Мамонтов
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-235-02403-6

Книга известного писателя и публициста В. А. Бахревского представляет биографию одного из ярких деятелей отечественной истории. Савва Мамонтов — потомственный купец, предприниматель, меценат, деятель культуры. Строитель железных дорог в России, он стал создателем знаменитого абрамцевского кружка-товарищества, сыгравшего огромную роль в судьбе художников — Репина. Поленова. Серова, Врубеля, братьев Васнецовых, Коровина, Нестерова.

Мамонтов создал Частную оперу, которая открыла талант Шаляпина, дала широкую дорогу русской опере — произведениям Чайковского, Римского-Корсакова, Бородина, Мусоргского, Даргомыжского, Верстовского, заложила основы русской вокальной школы и национального оперного театра.

---

Римский-Корсаков с Мамонтовым не согласился: «Пусть публика приучается и поучается, — писал он мягко. — Публика попросту не раскусила трогательное пророчество Юродивого… Не следовало бы, глубокоуважаемый Савва Иванович, пропускать эту картину».

Мамонтов, видимо, так и не понял всей глубины «Бориса Годунова». Не понял, что в этой опере главные герои народ и царь.

Умом не понимал этого и Шаляпин, но истину о двух героях он преподносил зрителю магической силой интуиции. В конце концов пожелал взять на себя обе эти роли. Исполнять не только царя Бориса, но и Варлаама. В песне бедолаги монаха «Как едет ён» Федор Иванович выговаривал печаль о собственной прежней мытарской жизни, о несчастной жизни отца своего, матери своей, о всем неустройстве русского народа на родной русской земле. Но великому певцу и этого показалось мало, он начал петь еще и Пимена, делателя истории и одновременно памяти и высшего суда над царем и народом. Суд этот в правде, в неприкосновенной правде ради потомков.

Постановка «Бориса Годунова» была явлением такого порядка, что выводила Частную оперу в число театров мирового значения. И никто в этом прекрасном театре не ведал, кроме одного, что подлая интрига приготовила сокрушительный удар по детищу Мамонтова.

Судите сами. 7 декабря — день триумфа «Бориса» и Шаляпина, а через пять дней, 12 декабря, Шаляпин совершил… предательство. Он начал в Частной опере с роли Мефистофеля — покупателя душ, а кончил тем, что сам соблазнился, за деньги.

Управляющий московскими императорскими театрами, Большим и Малым, Владимир Аркадьевич Теляковский, чтобы нечаянно не спугнуть драгоценную дичь, действовал через своего чиновника, очень ловкого господина Нелидова. Тот пригласил Шаляпина в «Славянский базар» всего лишь на завтрак. Вино было подано самое дорогое, яства изысканные, похвалы говорились по-ученому, и никаких предложений — упаси Боже! Хорошим людям после разливанного застолья расстаться всегда трудно. Ну как это — встали и разошлись! Не по-человечески и уж совершенно не по-русски. Продолжать питие поехали домой… к Теляковскому. Владимир Аркадьевич был сыном знаменитого военного инженера. По учебникам фортификации Аркадия Захаровича училась вся Европа. Сам он был генерал-лейтенантом, врагом ученой схоластики, насаждения неметчины в русской армии. Его теория на славу поработала в Севастополе, но вот Тотлебен был его противником и не только убрал генерала из армии, но отстранил и от преподавания. Сам Владимир Аркадьевич тоже был военный, кавалерист, дослужился до полковника, вышел в отставку и в мае 98-го года получил назначение управлять московскими царскими театрами.

К Федору Ивановичу, к гостю дорогому, вышла супруга Владимира Аркадьевича Гурли Логиновна.

— Я не только поклонница вашего таланта, Федор Иванович, — сообщила она, — я влюблена в искусство Константина Александровича Коровина. Он ведь друг вам?

— Самый близкий, — согласился Федор Иванович.

— Сплю и вижу, когда сцена Большого театра — а ведь это воистину Большой театр! — озарится и засверкает декорациями вашего товарища, а вы, несравненный Федор Иванович, возьмете в руки всё это многоярусное строптивое чудовище, и оно замрет от одного движения вашей длани, ваших глаз, умрет от восторга, слушая ваш голос.

Контрактик был уже приготовлен и после новых тостов, славословий поднесен Федору Ивановичу. Глянул «царь Борис» в бумагу, и блаженная теплота разлилась по его большому телу. Контракт на три сезона: в первый год оклад — девять тысяч, во второй — десять, в третий — одиннадцать. Мамонтов дает только семь да еще неустойку вычитает. А какова неустойка у Теляковского? — Тридцать пять тысяч!

Упало сердце у Феденьки. Девять тысяч, одиннадцать тысяч, но на попятную уже не сметь.

— Эх-х! — вскипело ретивое.

Принял перо, придвинул красивую бумагу, чувствуя себя счастливым подлецом. Спохватился:

— У меня условие! В театре вашем одному не сладко придется. Принимайте Мельникова и Коровина. Мельников режиссер умный, мы с ним понимаем друг друга. А Коровину давно пора иметь под рукой все, что надобно большому художнику, а не то, что оторвет от себя Савва Иванович.

Предательство было похоже на сговор. Одним из пунктов договора была тайна контракта до самого дня вхождения его в юридическую силу, до 23 сентября 1899 года.

А что в том плохого — в Большом театре петь?! — успокаивал Феденька совесть. Разве свет клином на Частной опере, на преподобном Савве Ивановиче сошелся? Плохо ли, если Шаляпин желает для себя иной участи, иной славы, иного звания? Желает быть артистом Императорского театра, первым в этом театре и еще множество чего желает: домов, земель, шуб, выездов, шушуканья, сплетен, чтоб и в царской семье о нем, о Шаляпине, говаривали. И восторгов, восторгов! Ну, где тебе, Савва Иванович, взять всего этого для Феденьки? А главное в другом. Таких денег, какие предложил Теляковский, испокон веку в России басам не плачивали. Большие деньги отваливали тенорам. Это да! Но чтоб басу, да ведь и басок-то далеко не стенобитный. Стало быть, нужен, стало быть, хорош, каков есть, ибо — Шаляпин!

Из песни слова не выкинешь.

Ревностно бережем мы славу своих кумиров, не желая знать о них унижающей их правды. Шаляпин великий певец, но человеческий его уровень не дотянулся до его артистических вершин. На товарищеских пирах, когда приходило время деньги доставать, больше «трояка» у него не оказывалось. Себя позволял угощать. Гулять гулял, но всегда на чужие. Горькие слова сорвались у Коровина о друге Феденьке в парижской эмиграции: «Прошло то время, когда милый Федя Шаляпин жил в Гурзуфе по месяцам на моей даче, и Анна Яковлевна расстилалась услужить ему и его большой компании пирожками с визигой. Теперь не то, теперь Федор Иванович за один спектакль получает втрое больше, чем я зарабатываю в год… Как бы милый храбрый Федя не заподозрил меня, что я попрошу у него сто франков взаймы…»

Нужно ли знать о великих людях всю правду? Сомнение — от лукавого, но другая истина — не сотвори себе кумира — от Бога. Из людей безгрешен один Иисус Христос. Театральный секрет долго не удержишь. Еще задолго до репетиций с новыми партнерами, с хором, с оркестром узнал Савва Иванович о поступке Шаляпина.

23 января 1899 года Кюи пишет в ответ на сообщение Мамонтова о постановке «Богемы» «новости» о Шаляпине и о работе над оперой Цезаря Антоновича «Анджело». «Ваше распределение ролей мне кажется великолепным, — радуется композитор. — Талант Черненко я высоко ценю. Жаль мне Шаляпина. Ну, да что делать. Оленина совсем не знаю, но раз он выбран Вами, не сомневаюсь, что это талантливый актер. „Богема“. Бытовые сцены и жанровые представляют винегрет из пестрых фразок, механически смешанных с собою. Лирические сцены приводят каждые пять минут к воплям на высоких нотах с развалом оркестра. На всем лежит печать пошлости и грубости. А все же Пуччини человек талантливый»…

Кюи не видит большой трагедии в уходе из театра Шаляпина, композитор не Савву Ивановича пожалел, а Феденьку…

Но общественность всполошилась.

Станиславский объявил сбор средств на выкуп Шаляпина из плена Большого театра. Деньги собирали, но сам-то Савва Иванович поставил на Шаляпине жирный крест, ни копейки не дат на выкуп. Шаляпин — это Шаляпин, но Частная опера — это Частная опера. Потерю переживет. На шаляпинские роли Мамонтов пригласил Владимира Аполлоновича Лосского.

Стасов ликовал, новые постановки ему очень нравились. Кюи, рецензируя спектакли, указывал, что Московская Частная опера «велика и обильна и порядка в ней много, — до такой степени исполнение ее дружно, обдуманно, твердо, гармонично».

Даже Римский-Корсаков признал: «Оркестр и ансамбль очень удалось подтянуть». Николай Андреевич уже передал театру свою одноактную оперу «Вера Щелога» и вел переговоры о постановке «Царской невесты». Заглавную роль Марфы композитор написал для Забелы-Врубель. Видимо, какая-то кошка все же пробежала между Саввой Ивановичем и Николаем Андреевичем. На одной из репетиций композитор вспылил.

— С Мамонтовым работать невозможно, — заявил он во всеуслышание. — Декорации, картины, красивые тряпки и полное пренебрежение к грамотному исполнению музыки. Опера, господа, — музыка!

Но на сердитое письмо Римского-Корсакова Савва Иванович ответил из Москвы искренне и доброжелательно: «Вы знаете, дорогой Николай Андреевич, что всякий Ваш приезд — праздник для Частной оперы… Зачем же Вы обижаете меня, говоря, что Ваше отсутствие (видимо, присутствие. — В. Б.) на репетициях может быть против моего желания?.. Вы знаете, что Частная опера, к сожалению, не изобилует деятельными и толковыми руководителями, а ведь к искусству всякого приказчика не приставишь. Вы, конечно, видели, что значительную часть активной распорядительной работы мне приходится вести самому. Плохо ли, хорошо ли, но дело двигается и достигает чего-то. В последний сезон в три месяца в Москве в 105 спектаклях перебывало 160 000 слушателей. Это все-таки кое-что. Когда мне указывают на нехватки, на ошибки, не обижаюсь и откровенно признаюсь, что я не безошибочный папа… Конечно, я не бесхарактерный человек и подчас отстаиваю мое мнение, да разве это позорно? За бездарного человека, хоть будь это мой брат или сын, я ломать копий не буду — таков мой девиз в искусстве… Ваши творения я ценю очень высоко…»