Нора Букс - Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах В. Набокова

• Название: Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах В. Набокова
• Автор: Нора Букс
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1998
• ISBN: 5-86793-033-5

Исследование французского литературоведа посвящено шести романам русского периода в творчестве В. Набокова («Машенька», «Король, дама, валет», «Камера обскура», «Приглашение на казнь», «Подвиг» и «Дар»).

---

Все остальные главы романа осуществляют многократный перевод-воспроизведение воплощенных в главе IV тем, образов, приемов. Находясь в центре текста, как ключи в доме, она композиционно закамуфлирована, что обеспечивает даже при многократном круговом прочтении романа его смысловую непроницаемость.

Знаменательно, что этот маскировочный композиционный прием приобрел неожиданные разоблачительные функции. А произошло это, когда в конце 30-х годов издатели журнала «Современные записки» опубликовали «Дар» за выпуском главы IV.

Глава VII. Эротика литературных аллюзий в романе «Дар»

Поэзия есть мысль, устроенная в теле.

Н. Заболоцкий

Предлагаемая глава лежит на пересечении двух излюбленных в набоковедении тем: эротики и выявления литературных аллюзий[268]. Однако, несмотря на относительную их исследованность, новым кажется рассмотрение в романах В. Набокова литературной аллюзии как приема поэтики эротизма. Постановку задачи подкрепляет очевидное сходство художественного механизма аллюзии и эротики. Являясь метафорически построенным намеком/отсылом, они маркируют отправное условие творческого действия, реализующегося в обнаружении и введении в пространство произведения текста-адресата. Традиционное сопоставление в системе культуры эротики и порнографии обнаруживает, что порнография исполняет роль такого текста-адресата, аллюзией на который является эротика. Художественный намек лежит в основе поэтики эротизма. Более того, аллюзивная природа эротики обеспечивает в произведении дополнительный ряд отсылок, творчески моторизует исходный прием литературной аллюзии. Одним из наиболее ярких и выразительных образцов этой техники в творчестве В. Набокова является роман «Дар», в котором литературная аллюзия обладает структурно-организующей функцией.

Аллюзия-доминанта романа — на живопись. Это обусловлено, в первую очередь, центральным образом книги, образом Н. Г. Чернышевского, которому живопись служила доступным образчиком и мерой искусства. Характерно, что обращение Чернышевского к живописи мотивировано эротическими причинами: «любовные переживания», связанные с Лободовской, «терзания плоти», «похотливые мечты»[269] толкают молодого героя к «витринам Юнкера и Дациаро на Невском» (с. 250)[270], где выставлены «препараты красоты […] женские портреты» (250), и физическое влечение «подсказывало ему превосходство […] жизни над искусством» (с. 250). «Чернышевский, будучи лишен малейшего понятия об истинной сущности искусства, видел его венец в искусстве условном, прилизанном (т. е. в анти-искусстве)» (с. 266–267). Это условие пародийно конституирует в главе IV, фактически ключевой главе романа[271], живопись на уровне низких жанров: лубка, рекламного плаката, в ее ремесленническом исполнении «кустарной росписи» (что выдерживается на протяжении всего текста). Так, Годунов-Чердынцев видит женские лица как воспроизведения лубка за стеклом. Например, Любовь Марковна в главе I: «Почему, если уж носила пенсне эта […] женщина, то все-таки подкрашивала глаза? Стекла преувеличивали дрожь и грубость кустарной росписи» (с. 38).

Портрет другой героини (глава V) — уже очевидная цитата конкретных живописных портретов:

«…Марианна Николаевна убирала со стола. Ее полное, темно-розовое лицо, с лоснящимися закутками ноздрей, лиловые брови, абрикосовые волосы, переходящие в колючую синеву на голом, жирном загривке, васильковое око, с засоренным ресничной краской лузгом, мимоходом окунувшее взгляд в опивочную тину на дне чайника, кольца, гранатовая брошь, цветистый платочек на плечах, — все это составляло вместе грубо, но сочно намалеванную картину, несколько заезженного жанра».

(с. 394)

Текстом-адресатом в данном случае являются картины Б. Кустодиева «Купчиха» (1912), «Купчиха за чаем» (1918), «Красавица» (1915), наконец, «Русская Венера» (1925–1926). Внешнее цветовое сходство, детали, подтверждающие происхождение — брошь, шаль, чай, — узаконивают введение в роман полотен Кустодиева, которые разворачивают эротику образа: обнаженная «красавица» и особенно последняя картина серии, русская Венера в бане. Национальный признак героини подчеркивается ее первым браком с инородцем[272], а «банный» эротический посыл картины «возвращается» в текст: Федор Константинович в ванной после душа «ошибся полотенцем и с тоской подумал, что теперь весь день будет пахнуть Марианной Николаевной» (с. 178).

Отмечу, что в исходной формуле «женщина — женский портрет» у Чернышевского эротика является признаком живой женщины, у поэта Годунова, наоборот, эротика — признак искусства.

Характерно, что низкие жанры живописи в романе часто связаны с торговлей, рекламой[273], а значит, с продажностью, с чертами эротической сделки: «…как я ненавижу все это (восклицает Федор. — Н. Б.) — лавки, вещи за стеклом, тупое лицо товара и в особенности церемониал сделки, обмен приторными любезностями, до и после! А эти опущенные ресницы скромной цены […] Александра Яковлевна признавалась мне, что когда идет за покупками в знакомые лавки […], хмелеет […] от сладости взаимных услуг и отвечает на суриковую улыбку продавца улыбкой лучистого восторга» (с. 11–12).

«Суриковая улыбка продавца» — двойная аллюзия. Ее цветовое прочтение — красно-коричневая улыбка кондитера с акварели Кустодиева «Булочник». Надо сказать, что кустодиевская акварельная серия «Русь», в основном изображающая портреты торговцев, почти целиком воспроизведена в образах романа.

Другой намек «суриковой улыбки» — художник Суриков, как и Кустодиев, входивший в Товарищество Передвижников. Но, в отличие от Кустодиева, обратившегося к бытовой живописи, Суриков и Верещагин, который также упоминается в романе[274], писали историко-патриотические полотна. Цитирование их имен в контексте фальшивости торговли — отражение негативно развивающейся темы патриотизма[275].

В романе цитируется еще одно полотно Б. Кустодиева «Продавец воздушных шаров» (1915):

«Весело ребятам бегать на морозце. У входа в оснеженный […] сад — явление: продавец воздушных шаров. Над ним, втрое больше него, — огромная шуршащая гроздь. Смотрите, дети, как они переливаются и трутся, полные красного, синего, зеленого солнышка божьего […] Вот счастливые ребята купили шар за целковый, и добрый торговец вытянул его из теснящейся стаи: Погоди, пострел, не хватай, дай отрезать…»

(с. 25–26)

Наравне с отсылом к живописи этот отрывок стилистически и сюжетно реализует намек на стихи Некрасова, и в частности на «Стихотворение, посвященное русским детям», где «добрый торговец» дядюшка Яков продает ребятишкам пряники и буквари, но в основном пародируемая фальшь — «торговой доброты» в романе — аллюзия на поэму «Коробейники», которая и придает ей эротический смысл:

…Выди, выди в рожь высокую!
Там до ночки погожу,
А завижу черноокую,
Все товары разложу.
Цены сам платил не малые,
Не торгуйся, не скупись:
Подставляй-ка губы алые,
Ближе к милому садись!
Вот и пала ночь туманная,
Ждет удалый молодец.
Чу, идет! — пришла желанная,
Продает товар купец…[276]

Эротика текста-адресата обеспечивает второй ряд аллюзий на романную биографию героя: Некрасов посвятил поэму «Крестьянские дети» Ольге Сократовне, жене Чернышевского, женщине нрава вольного, обращавшейся с «мущинками» с «дешевой игривостью» (с. 264).

В романе есть примеры и инверсивной цитатной связи живописи и литературного текста. Так, описание картины художника Романова «Футболист» воспринимается как аллюзия на стихотворение Н. Заболоцкого «Футбол»:

«Вот как раз журнал с репродукцией. Потное, бледное […] лицо игрока во весь рост, собирающегося на полном бегу со страшной силой шутовать по голу. Растрепанные рыжие волосы, пятно грязи на виске, натянутые мускулы голой шеи […] Он забирает мяч сбоку, подняв одну руку, пятерня широко распялена. Но главное, конечно, — ноги: блестящая белая ляжка, огромное израненное колено, толстые, темные буцы, распухшие от грязи […], чулок сполз на яростной кривой икре, нога ступней влипла в жирную землю, другая собирается ударить, — и как ударить! — по черному, ужасному мячу […] Глядящий на эту картину уже слышал свист кожаного снаряда, уже видел отчаянный бросок вратаря».

(с. 204)

Стихотворение Заболоцкого воспроизводит не только образ футболиста, но и происшедшее после его удара по мячу. Текст — свидетельство «глядящего, который уже слышал свист кожаного снаряда»:

Ликует форвард на бегу.
Теперь ему какое дело!
Недаром согнуто в дугу
Его стремительное тело.
…………………………………
В душе у форварда пожар,
Гремят, как сталь, его колена,
Но уж из горла бьет фонтан,
Он падает, кричит: «Измена!»
А шар вертится между стен…[277]

У Заболоцкого футбольный мяч отождествляется с земным шаром, и футболист, рискнувший ударить по нему, падает обезглавленным.