Андреа Де Карло - О нас троих

• Название: О нас троих
• Автор: Андреа Де Карло
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-072685-1, 978-5-271-34597-5

Андреа Де Карло (родился в 1952 г.) — один из самых ярких представителей современной итальянской литературы, автор около двадцати книг. Его романы отличаются четкостью структуры, кинематографичностью (в молодости Де Карло ассистировал Феллини на съемках «И корабль идет»), непредсказуемостью деталей и сюжетных поворотов.

«О нас троих» — роман о любви (но не любовный роман!), о дружбе (такой, что порой важнее любви), о творчестве и о свободе. Герои ищут себя, меняются их отношения, их роли в жизни, меняются они сами — и вместе с ними меняется время. С каждым новым поворотом сюжета герои возвращаются в свой родной Милан, столь напоминающий нам современную Москву…

---

Они в очередной раз шушукались, и вдруг Паола словно подпрыгнула на стуле: «Да что ты?!»

У Мизии было странное выражение лица, она взглянула на мужа с заговорщицким видом.

— Ты чего, мышонок? — спросил Томас: его ровный тон человека, говорящего на неродном языке, окрасился нежностью.

Я даже представить себе не мог, что Мизию кто-то может называть «мышонком», но, похоже, в новой своей жизни она ничего не имела против и, казалось, нуждалась лишь в одном: быть легкомысленной и ребячливой, чего раньше не могла себе позволить.

— Ничего, просто я тоже жду ребенка, — сказала она и коснулась рукой живота. Вообще-то ничего еще не было видно, но мне тут же показалось, что беременность влияет и на ее вид, и на настроение.

За столом раздались радостные восклицания и замечания, мой теперь уже настоящий галерист заказал какое-то особое вино, чтобы отметить эту новость с двойным или даже тройным размахом. Я тоже говорил громче обычного и бурно жестикулировал, слегка опьяневший и ошеломленный всем, что на меня обрушилось; и все равно у меня было неприятное чувство, что я заторможен и вообще от природы чрезмерно зажат. Но с Мизией так было всегда, и мне казалось, что с этим ничего не поделаешь.

Я как-то уж совсем шутливо поболтал с ней о том, о сем, чтобы не чувствовать, будто не успеваю за ходом событий, и отогнать все еще живые воспоминания о нашей общей жизни в Париже. Мизия об этой нашей жизни говорила так, словно не верила, что все это происходило с ней.

— Господи, я же тогда совсем съехала с катушек. Бедный Ливио, какой, наверно, это был кошмар.

— Забудь, — отвечал я, вспоминая, как сам тогда чуть не рехнулся.

— Ты так замечательно возился с маленьким Ливио, — продолжала Мизия. — Не знаю, что бы я без тебя делала.

— Да ладно тебе, — отвечал я, а сам тосковал по маленькому Ливио, по тому закончившемуся раз и навсегда периоду нашей жизни. Я изо всех сил пытался отогнать от себя воспоминания о Марко: вот Марко смотрит на спящего сына, вот Марко на кухне, бледный как полотно, слушает Мизию, Марко уже в дверях с дорожной сумкой на плече, сломленный отчаянием. Я старался думать о чем-нибудь другом, мысленно отгородиться от этих картин, но они так настойчиво преследовали меня, что я забеспокоился, как бы Мизия не догадалась о моих мыслях.

— Я думала, мне не выкарабкаться, — призналась Мизия, говоря словно о далеком прошлом. — Жила, словно на дне закупоренной бутылки. Как дрессированная мышка в стеклянном ящике — видал, как они бегают туда-сюда, беленькие и серенькие, крутятся на одном месте все быстрей и быстрей, а убежать-то не могут?

— Как же ты смогла? — спросил я, стараясь говорить ровным голосом.

— Том помог, — сказала Мизия. — Сама бы я не справилась. Так бы и вертелась юлой на одном месте или умерла бы.

Я смотрел на бабушку, ее подругу, маму с ее мужем, моего галериста и его друзей-клиентов — семейную пару, и думал: могли бы они себе представить, что потрясающая женщина слева от меня когда-то сидела на наркотиках и довела себя до чудовищного состояния, до полного отчаяния. Интересно, узнай они правду, как бы отреагировали и что бы изменилось в их картине мира?

— Тому тоже нелегко пришлось, а ведь он не из тех, кто пасует перед трудностями, — продолжала Мизия. — Но он нашел клинику, у которой своя методика, правда действенная, эта клиника одна такая во Франции; а еще договорился с одной замечательной девушкой, канадкой, и та взяла к себе маленького Ливио. Сам он не ходил на работу две недели и помогал мне, когда началась ломка.

Пока она все это рассказывала, я смотрел на Томаса: он был увлечен разговором с моим галеристом и вроде бы не слышал нас. Я смотрел на его шею, на подбритые волосы на затылке и за ушами: даже такие мелочи подчеркивали стабильность его отношений с миром — ни я, ни Марко не могли этим похвастаться.

— Те две недели были ужасны, — сказала Мизия. — Просто ужасны. Мне так было плохо, что подмывало все бросить и дать задний ход. Но я уже дошла до ручки. Томас сразу это понял, а еще понял, что он должен надавить на меня, если действительно хочет мне помочь. Он просто от меня не отходил, когда пошли самые-самые страшные дни. Не оставлял меня ни на час. Бедняга, ему приходилось звонить по работе из бара клиники.

Томас, который, казалось, с головой ушел в разговор с моим галеристом, повернулся ко мне.

— Вот с монетами я намучился. Там висело всего два телефона-автомата. Монеток постоянно не хватало, так мне их коробками возили из офиса.

Он улыбался гордо, как покоритель вершин, как человек, способный решить любую проблему, и смотрел на меня своими светло-ореховыми глазами, предлагая дружбу, а если надо и поддержку; немного красуясь своей надежностью и выставляя напоказ передо мной, близким другом Мизии, свои к ней чувства. Я, как ни старался, симпатии к нему не испытывал, и мне не очень нравилось, что он надавил на Мизию, пусть и ради пользы дела, но и враждебно относиться к Томасу больше не получалось; вот я и застрял где-то посередине, и рот мой кривился в неестественной улыбке.

Мизия, видимо, что-то почувствовала, интуиция у нее была потрясающая, и стиснула одной рукой мужа за локоть, а другой — меня, словно соединяя нас узами дружбы.

— Ну, хватит! — сказала она. — У Ливио замечательная выставка, скоро родятся два малыша, мы наконец-то все вместе, вечер потрясающий, я счастлива, и вы, надеюсь, тоже.

Я сказал ей, что тоже счастлив; за столом все улыбались, сами не понимая почему.

А потом наша компания распалась: ушла со своей подругой бабушка, ушла мама со своим мужем, не простившись с бабушкой, ушел и мой галерист, унося чек, выписанный Томасом; Мизия записала мне на листочке свой новый адрес и номер телефона: «Завтра мы улетаем в Аргентину, но через неделю вернемся в Париж. Созвонимся сразу же». Я остался один с Паолой на внезапно опустевшей улице промышленного ломбардского городка.

Мы ехали на нашем подержанном «рено» по автостраде в Милан; миновали пригород, новостройки, спящие торговые комплексы и гипермаркеты; оба молчали. Время от времени я поглядывал на Паолу, ожидая, что она что-то скажет после такого бурного вечера, где было столько взглядов и разговоров, но она молчала и смотрела вперед.

— Ну что? Как тебе Мизия? — не выдержал я.

Паола выдержала паузу, потом сказала:

— Ну что, очень красивая, живая, умная и все такое.

— Что? — сказал я, раздраженный тем, что говорила она как бы нехотя.

— А что еще? — спросила она, опять же, не глядя на меня.

— Тон у тебя какой-то странный. — Я нервничал, потому что она явно осторожничала и недоговаривала.

— Нормальный тон, — ответила Паола, сдержанная, верная себе и такая далекая от нас с Мизией.

— Так все-таки что? — Я вдруг понял, что ненавижу ее.

— Да ничего. — В конце концов она все же повернулась ко мне. — Если ты так настаиваешь… Пожалуй, она немного перебарщивает. Не то звезда, не то чокнутая. Привыкла быть в центре внимания и слишком хорошо понимает, что производит впечатление. Все ее слушают, хоть она и говорит о том, что касается только ее. Ну, еще она очень симпатичная и благородная, само собой, твоя давняя подруга, сразу видно. Замечательно, что она купила пять картин и помогла продать еще шесть.

— При чем тут картины! — закричал я голосом-мегафоном, которого она еще никогда не слышала. — Плевать на картины! Мне на все плевать!

Я опустил стекло, впустив в салон холодный влажный воздух; я просто кипел от ярости при мысли, что про Мизию можно вот так думать потому только, что она не укладывается ни в какую простую и удобную схему.

21

Через три недели после встречи на моей выставке Мизия позвонила из Парижа, приветливая и полная добрых чувств:

— Негодяй ты этакий, я все ждала твоего звонка. Сегодня привезли картины, они замечательные! — сказала она.

— Я отвык от того, что тебе можно позвонить, — оправдывался я.

Так и было: каждый божий день я смотрел на листок с номером ее телефона, но так и не решился снять трубку.

— Ну ты даешь, Ливио, — сказала Мизия. — Я уже подумала, что ты во мне разочаровался и не хочешь со мной разговаривать.

— Да ты была замечательная. Появилась тогда, словно чудесное видение!

Паола сидела в нескольких метрах от меня, перед телевизором; сам этот ее неподвижный, устремленный вперед взгляд свидетельствовал, как мне казалось, о враждебных чувствах к Мизии.

— Да ладно тебе, — сказала Мизия. — Передаю трубку маленькому Ливио.

Маленький Ливио подошел к телефону:

— Как поживаешь? — спросил он, но как-то неуверенно, и акцент у него был совсем уж странный.

Я попытался разговорить его, но это оказалось непросто: он явно стеснялся, нас разделяло столько километров, да еще в нескольких метрах от меня сидела просто окаменевшая Паола.