Андреа Де Карло - О нас троих

• Название: О нас троих
• Автор: Андреа Де Карло
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-072685-1, 978-5-271-34597-5

Андреа Де Карло (родился в 1952 г.) — один из самых ярких представителей современной итальянской литературы, автор около двадцати книг. Его романы отличаются четкостью структуры, кинематографичностью (в молодости Де Карло ассистировал Феллини на съемках «И корабль идет»), непредсказуемостью деталей и сюжетных поворотов.

«О нас троих» — роман о любви (но не любовный роман!), о дружбе (такой, что порой важнее любви), о творчестве и о свободе. Герои ищут себя, меняются их отношения, их роли в жизни, меняются они сами — и вместе с ними меняется время. С каждым новым поворотом сюжета герои возвращаются в свой родной Милан, столь напоминающий нам современную Москву…

---

Монеты мои закончились, нас разъединили. Я вышел из телефонной будки, пытаясь понять, с какой стати я позвонил Мизии из телефона-автомата, а не из дома, и почему, когда в конце разговора она употребила множественное число, почувствовал едва заметный укол разочарования.

Когда нашей девочке исполнился месяц, я снова предложил Паоле поехать в Париж, и у нас опять вышла яростная перепалка на счет того, возможно ли куда-то вести такое юное существо. Мы еще несколько дней это обсуждали, и наконец, видимо, вконец измученная, Паола сдалась: «Ладно, раз ты никак без этого не можешь».

Я тут же позвонил Мизии, но не застал ее дома и оставил на автоответчике сообщение с просьбой перезвонить — она не перезвонила. На следующий вечер я дозвонился.

— Ты знаешь, просто чудо, мы решились. Едем к вам! — закричал я.

— Ливио. Сегодня утром умер отец Томаса. Мы улетаем в Буэнос-Айрес, — сказала Мизия.

— Че-ерт, — сказал я, будто школьник, на бегу врезавшийся головой в стену. — Сочувствую, — добавил я, и мне было плевать на отца Томаса, несмотря на всю боль в голосе Мизии, я так за себя расстроился, что едва дышал.

— Позвоню тебе, когда вернемся, — сказала Мизия. — Сейчас мы слишком потрясены, и не можем думать ни о чем другом.

— Конечно, — сказал я. — Я все понимаю. Спокойно вам долететь. Передай всем мои соболезнования.

Сидевшая тут же, в гостиной, Паола смотрела на меня вопросительно.

— Мы не едем в Париж — довольна? — положив трубку, сказал я ей, словно виновата была она. И мне действительно казалось, что так и есть.

Мизия позвонила из Аргентины в конце марта: сказать, что после смерти отца Томасу пришлось взвалить на себя сложный и запутанный семейный бизнес, ни в какой Париж они не поехали и не собираются, отдали Ливио в школу в Буэнос-Айресе.

Мы поклялись друг другу, что найдем способ повидаться, неважно где и когда, но наши обещания были такие неопределенные, что лишь еще сильнее расстроили нас обоих.

24

Лондон, 28 сентября.

Ливио,

Я все пытался понять вчера вечером, что мешает мне набрать твой номер, а утром решил, что лучше написать, так мне проще, и, наверно, это самый ненавязчивый способ восстановить связь с тобой после большого перерыва или, может, самый трусливый из всех возможных, уж не знаю. Я вернулся три месяца назад, но все время работал и занимался ногой, так что на личную жизнь времени совсем не оставалось, вот я и не объявился раньше — ну, или это хорошая отговорка, так?

Ногой приходится заниматься из-за того, что случилось еще в июне, в Перу, когда наш «лендровер» с брезентовым верхом рухнул под откос с высоты в триста метров: мы возвращались вчетвером с северо-востока страны, со съемок в местечке Толмечин, где нас чудом не схватили солдаты. Мы ехали вдоль поросшей лесом горы по грунтовой дороге с обрывами по бокам и порядком нервничали после того, что случилось: и я, и наш проводник из местных, Паулу, и Уильям, звукооператор, и моя подруга-американка Эллен Кравиц, фотограф, — несмотря на то, что под джутовыми мешками у нас лежали «калашников» и пара пистолетов, нам все равно, знаешь, было не по себе; но в какой-то момент, когда мы резко повернули, Паулу вдруг бешено замахал руками и закричал: «Смотри, смотри, el Arco Iris!»,[44] и действительно, справа от нас стояла радуга, просто удивительная, я ничего подобного не видел. Ее трудно описать: радуга была гораздо больше и шире, чем обычная, в полнеба, с очень ярко и четко очерченными дугами, и для нас — в том состоянии, в каком мы находились, — в этом было что-то сверхъестественное. До того момента нас занимали лишь бытовые проблемы: солдаты, шпионы, дождь, насекомые, ужасная влажность, от которой портилась пленка, и то, что бензина не хватало, еды тоже, а спали мы очень мало, но тут мы просто преобразились, как и должно быть, когда видишь чудо, галлюцинацию или некое видение, явно высокосимволичное, только непонятно, в каком смысле. А через мгновенье наш «лендровер» и мы в нем уже катились вниз по откосу. Поразительно, я не раз во сне видел нечто подобное, и оказалось, что в жизни все тоже видишь, как в замедленной съемке: почти вертикальный склон, летящие навстречу стволы деревьев и сам наш «лендровер», который мягко и очень спокойно накренился на бок, а потом уже покатился кубарем. Не знаю, как такое возможно, видно, когда ты просто не веришь своим глазам, или насмерть перепуган, или сделать ничего не можешь и это понимаешь, то и возникает разрыв между тем, что происходит, и твоим восприятием, причем какие-то твои чувства притупляются, а другие, наоборот, обостряются, в общем, мне казалось, что я смотрю фильм на монтажном столе в аппаратной, и звуковое оборудование отличное: я на удивление четко различал, как трещат ломавшиеся под нами кусты и ветки, громыхают камни, чавкает грязь, хрустят стволы, скрежещут металл, резина и рессоры, булькает в моторе жидкость и плещется бензин в бензобаке, перекатываются наши чемоданы, камера и все другие вещи, что мы брали с собой, и различал каждый наш вздох, отдельные восклицания, крики…

Короче: Паулу, бедняга, разбился насмерть, и мы так и не смогли его вытащить из-под капота «лендровера», Уильям сломал руку и несколько ребер, и порезал голову, так что лицо у него было все в крови, я сломал ногу в двух местах, и одна только Эллен не пострадала, потому что она уцепилась за что-то в днище «лендровера», словно то было дно попавшей в бурю лодки, и не ослабляла хватки, — если бы не она, мы бы там остались навсегда. (Как ты догадываешься, было весьма непросто вытащить нас с того места, куда мы приземлились, спасателей тут не вызовешь, а нам было не так-то просто лезть вверх по откосу, утопая в грязи и продираясь сквозь заросли, и нога болела так сильно, что я бы застрелился, попадись мне под руку один из наших пистолетов, но все наши вещи — рубашки, трусы, бумаги — раскидало по ветвям деревьев, удивительно даже, на какое расстояние может разлететься все то, что раньше было аккуратно сложено и занимало совсем немного места.) Когда я обо всем этом вспоминаю, то помимо смерти Паулу (жаль его ужасно, хороший был парень) больше всего меня поражает то, что мы сорвались в эту пропасть, в эти кровь, грязь, крики, боль и страх лишь потому, что увидели самое поэтическое и неземное видение на свете, что тоже в высшей степени символично и тоже непонятно, в каком смысле.

(Ты и представить себе не можешь, какая же Эллен практичная и деятельная, она не просто вытащила нас оттуда, но и собрала коробки с пленкой, пока я корчился от адской боли в ноге; в итоге она оставила нас на краю дороги и вернулась, не знаю уж через сколько часов, с каким-то парнем на телеге с лошадью. Потом она добилась, чтобы нам с Уильямом вправили и загипсовали переломы в местечке под названием Фратернидад-де-Кабозон (видел бы ты его, Ливио, оно словно сошло со страниц романа самого что ни на есть банального и слащавого латиноамериканского писателя); вот только мне так плохо все сделали — или, может, я так сильно дергался — что когда через месяц сняли гипс, оказалось, что я хромаю. Хромаю так живописно, так трогательно — хоть смейся, хоть плачь.) А потом Эллен по какой-то странной причине продолжала обо мне заботиться и в конце концов, хоть я и превратился в самого несговорчивого на свете человека, уговорила меня вернуться в цивилизованный мир, где немного лучше лечат, а поскольку в Нью-Йорк, куда она собиралась меня отвезти, мне совсем не хотелось, мы вернулись в Лондон (где мне пришлось опять ломать ногу, но только в более стерильной обстановке, и где меня опять подлатали, но только более качественно).

Итог всей эпопеи: теперь я хромаю куда элегантнее, чем в Перу, и живу с Эллен, которая спасла мне жизнь и в прямом, и в переносном смысле; все то время, что у меня оставалось после волокиты с ногой, я монтировал и озвучивал отснятый материал, но получился не документальный фильм, как я изначально хотел, а какой-то странный гибрид, и я наложил поверх разные свои замечания да соображения в вольной манере и очень красивую музыку, частично записанную там, а частично — в Лондоне. Так уж вышло, что кое-кто видел фильм еще до того, как я кончил его монтировать, и его включили в программу Фестиваля в Брайтоне, который патронирует сама королева и который начнется 5 октября, я этого не хотел, но Эллен настояла, мол, иначе зачем вообще я поехал в Перу; не знаю, наверное, она права, но я не в восторге от того, что опять выступаю в этой дурацкой роли режиссера-с-большой-буквы, хоть фильм-то не обо мне, а может, и обо мне тоже, и потому я все же решил спросить тебя, с расчетом получить от тебя моральную поддержку, услышать твое критическое, надеюсь, мнение, и вообще, раз уж подвернулся случай после такого перерыва, не хочешь ли ты прилететь в Лондон числа этак 4-го октября, чтобы смотаться со мной в Брайтон, я был бы очень рад, а ты уж сам решай, хочешь ли и можешь ли.