Андреа Де Карло - О нас троих

• Название: О нас троих
• Автор: Андреа Де Карло
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-072685-1, 978-5-271-34597-5

Андреа Де Карло (родился в 1952 г.) — один из самых ярких представителей современной итальянской литературы, автор около двадцати книг. Его романы отличаются четкостью структуры, кинематографичностью (в молодости Де Карло ассистировал Феллини на съемках «И корабль идет»), непредсказуемостью деталей и сюжетных поворотов.

«О нас троих» — роман о любви (но не любовный роман!), о дружбе (такой, что порой важнее любви), о творчестве и о свободе. Герои ищут себя, меняются их отношения, их роли в жизни, меняются они сами — и вместе с ними меняется время. С каждым новым поворотом сюжета герои возвращаются в свой родной Милан, столь напоминающий нам современную Москву…

---

В какой-то момент она это поняла и пару раз щелкнула пальцами перед моим лицом.

— Ты еще здесь?

— Я здесь, я здесь, — сказал я, судорожно пытаясь вернуться назад. И увидел, что в нескольких метрах от нас Марко чересчур уж откровенно обнимается с высокой девушкой, и гипсовая колонна почти не спасает их от бесконечных взглядов, и все на них смотрят; все это казалось в порядке вещей, но мне все равно стало грустно.

Луиза проследила за моим взглядом.

— Это Марко Траверси. Который снял видео для Machine Head.[43]

— Это мой лучший друг, — сказал я, с невольной гордостью. — Мы дружим всю жизнь.

— Он классный, — сказала она, и мне показалось, что теперь я ей больше интересен. — Еще он снял шикарный клип для Uninstall, его все время крутили по MTV.

— Он снял три замечательных фильма, — сказал я. — Марко — великий режиссер.

Луиза кивала головой, но скорее из вежливости: фильмы она не смотрела и ничего о них не слышала: наверно, они так и не попали в Англию. Общительная, захмелевшая, она придвинулась ко мне вплотную.

— Ты тоже классный, знаешь? Ой, у тебя глаза разного цвета?

Так, отдавшись царящему вокруг настроению, мы поцеловались, хоть я так и не понял, кто она и нравится ли она мне. Но Мизия в сотнях километров от меня выходила замуж за бывшего игрока в поло из Аргентины, которого я ненавидел всей душой, а Марко в нескольких метрах от меня навалился на совсем незнакомую девушку, к которой ничего не испытывал; мне казалось, нет больше прямой взаимосвязи между тем, что чувствуешь, и тем, что делаешь.

Потом я обнимался с Луизой на диване, не сомневаясь, что если только разожму руки, то меня унесет в бесформенную, безымянную, бессмысленную тьму. Мысли и слова в моей голове ритмически спрессовывались в такт музыке, грудь жгло, спина была ледяная; при малейшей попытке оторваться от губ Луизы голова начинала кружиться, как на краю пропасти. Вокруг нас со всех сторон ходили люди, у них были одни и те же взгляды или жесты, это оказалось мучительно, и все, что попадало в поле моего зрения, доносилось до моего слуха, окончательно меня подавляло. Я прижимался к Луизе, зажмурив глаза, согнувшись в три погибели из-за того, что она была крохотного роста; больше всего мне хотелось отыскать какую-нибудь закрытую комнату или просто нишу в стене, а то и спрятаться в подпол и спастись от невыносимого давления этого мира.

Когда Луиза спросила, не хочу ли я поехать к ней домой, я решил, что это шутка; я не мог поверить, что она не скрылась в толпе прямо на лестнице и все еще идет рядом со мной по холодной, влажной, темной улице, открывает дверь своей маленькой японской машины, предлагает мне сесть.

Потом, у себя в комнате, разрисованной по трафарету, она повернулась на бок и стала меня изучать: я лежал, свернувшись клубочком, под натянутым до подбородка одеялом.

— У тебя вид человека, побитого жизнью, — сказала она.

— Вполне возможно. — Я не видел особого смысла это отрицать.

Она улыбнулась, и улыбка у нее была ехидная и чужая, хоть я и постарался этого не заметить.

17

К полудню я вернулся домой к Марко: в гостиной какая-то рыжеволосая девица разглядывала одну мою картину, накинув на плечи одеяло и все равно дрожа от холода.

Она повернулась ко мне с задумчивым видом, и оказалось, что под одеялом она совершенно голая.

— Что, нельзя включить отопление? — спросила девушка.

Я ответил, что понятия не имею, и осмотрелся: на полу — сапоги Марко, женские туфли, брюки; повсюду — полупустые стаканы, недокуренные ночью косяки. Я словно почувствовал отголоски прошедшей ночи: смех, жесты, шатание из комнаты в комнату.

В ванной комнате я обнаружил высокую девицу с короткой стрижкой, она принимала душ — белая, длинная — и взвизгнула при виде меня, хоть сама же и не закрыла дверь.

— Извини, — выпалил я, захлопнул дверь и растерянно прошел по коридору.

Со старым серым свитером в руках вышел из своей комнаты Марко, босиком, и щурясь посмотрел на меня, словно сомневаясь, я это или нет; начал было натягивать свитер, но все никак не мог просунуть голову в ворот.

— Черт побери, куда ты вчера делся? А я еще Джанет позвал — думал, ты вернешься, — сказал он из-под своего шерстяного укрытия.

— Да так, поехал к одной девушке. Не предупредил, потому что ты был слишком увлечен, — ответил я.

— Да-а? — сказал он, все еще из-под свитера. Из его комнаты доносилась одна песня Бо Диддли: крохотные колонки портативного магнитофона свели мелодию к еле слышному мурлыканию. Марко наконец-то просунул голову в ворот свитера и со смехом проделал несколько танцевальных па.

По сравнению с ним я чувствовал себя трезвым как стеклышко, и от этого мне стало неуютно: получалось, что я не могу расслабиться и вообще слишком правильный и рациональный.

В дальнейшие дни и недели ритм нашей с Марко жизни все ускорялся. В огромном Лондоне всегда что-нибудь да происходило, а Марко не испытывал ни малейшего желания сидеть дома и размышлять о том, как грустно жить на белом свете: что ни вечер, то вечеринка, ужин, показ фильма, выставка, концерт, театральный спектакль; мы завязывали новые знакомства и забывали про старые, заводили романчики, расходовали энергию и способность удивляться. Мы знакомились с самыми разными людьми и вслед за ними перемещались с одного конца города на другой, то на чьей-нибудь машине, то на метро, то пешком, и нас не волновали время, расстояние и какие-либо практические соображения. Марко быстро говорил, быстро двигался; раз-два — и он уже придумал для себя, что такого интересного в том или ином человеке, но потом терял к нему интерес, и так же напряженно слушал и подначивал, исследовал и препарировал кого-нибудь другого; он сбегал в незнакомые ему миры — будто вниз, по винтовой лестнице, в тайники, набитые сокровищами. Казалось, он парит, как птица, как некогда в Милане в лучшие свои минуты, хоть я и замечал: копни поглубже — и проступят следы отчаяния, усталость; но над ним как будто не имели власти голод, отсутствие сна, усталость, словно он приобрел иммунитет и распространил его на окружающих.

Я следовал за ним, а иногда и вылезал вперед: если требовалось, то вел себя как заводила и клоун, и если требовалось, болтал, читал стихи, пел песни от конца к началу: по-итальянски, по-испански, по-английски. Не спал, как он, курил и пил, как он, недолго отсыпался днем, как он. По большому счету, я пытался быть как он, и в основном успешно, как мне казалось; но когда я, как он, шел напролом с девушками, что-то не срабатывало. Всякий раз я оставался в проигрыше и не понимал, почему у меня не получается быть легким, быстрым, не-сентиментальным: то ли я чего-то не понимаю, то ли мне это просто не дано.

Как я ни бегал и ни прыгал, кружась в водовороте сменявших друг друга лиц, имен и впечатлений, но по сравнению с ним я был медлительнее и больше нуждался в стабильной жизни. Я по-прежнему думал о Мизии и маленьком Ливио: иногда в самую неподходящую минуту во мне вспыхивало яростное желание узнать, как они поживают, как выглядит их новый дом, чем кончилось дело с Томасом Энгельгардтом. Звоня в Милан бабушке и маме, я всякий раз спрашивал, не звонила ли Мизия, не оставляла ли свой новый номер, но нет, она не объявлялась. Я пробовал звонить в ее парижскую квартиру, но там никого не было, и от самой мысли, что телефон звонит в пустой квартире, мне становилось тоскливо.

Я пытался работать: в любую минуту, свободную от разговоров, от перемещений, хотя перед глазами все плыло, колени дрожали. Марко вставал ближе к вечеру.

— Вот это дисциплина, — говорил он мне с привычным сарказмом, придя босиком в гостиную или комнату для гостей — я ставил свой мольберт где придется.

— И тебе не помешало бы хоть иногда вспоминать о работе, — отвечал я.

— О какой такой работе? — говорил Марко, и лицо его резко темнело.

Мы остались без денег, оба. Снимавший мою миланскую квартиру-пенал флейтист бросил платить и, никому ничего не сказав, съехал. Марко истратил последнюю заначку из денег за видеоклип. Неделю за неделей бабушка спрашивала по телефону: «Черт возьми, на что ты живешь?». Всякий раз я просил ее не беспокоиться, а сам беспокоился все больше и больше. Я позвонил в Милан как-бы-моему галеристу, за его счет; тот сказал мне: «Дорогой Ливио, ты не столь велик, чтобы позволить себе исчезать». Я ответил, что обдумаю его слова и дам знать.

Марко вел себя так, словно его совсем не беспокоило отсутствие денег. Его почтовый ящик ломился от квитанций об оплате, напоминаний, предписаний, холодильник был пуст, и ели мы в лучшем случае раз в день, а он говорил: «И как, по-твоему, я должен поступить? Продаться и снять еще один фильм? Рассказывать всем, какой у меня замысел потрясающий? Как все эти фигляры в газетах и на телевидении, да?»