Михаил Герасимов - Пробуждение

• Название: Пробуждение
• Автор: Михаил Герасимов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1965

Это — книга воспоминаний о первой мировой войне и революционных событиях 1917 года. Выходец из мелкобуржуазной среды, М. Н. Герасимов направляется в школу и попадает в дружную, на первый взгляд, офицерскую семью одного из многих полков царской армии. Однако затянувшаяся война порождает у офицеров много недоуменных вопросов, а у солдат — явное недовольство. «За что воюем?» — эта мысль сверлит голову молодого прапорщика. Солдат большевик Голенцов и врач полкового лазарета, вскоре удаленный из полка как революционер, открывают ему глаза на истинный смысл войны. Автор описывает крах юношеских иллюзий. Вопрос, куда и с кем идти, штабс-капитан Герасимов решает окончательно и бесповоротно: туда, куда идет народ, вместе с ним. В рядах Красной Армии автор прошагал по трудным дорогам гражданской войны, за боевые отличия был награжден двумя орденами Красного Знамени. В Великую Отечественную войну генерал-лейтенант М. Н. Герасимов командовал корпусом, армией, был заместителем командующего фронтом. Его записки, несомненно, привлекут внимание широкого круга читателей.

---

Я ушел от Нарциссова малоудовлетворенный. Правда, я буду участвовать в наступлении впервые, всех особенностей не знаю. Но меня не могла не поражать неорганизованность предстоящего наступления, в котором все находится в противоречии с тем, чему нас учили и что написано в Полевом уставе и Наставлении для действий пехоты в бою. Даже в солдатской песне поется: «Понимающий задачу в роте, взводе и звене не потерпит неудачи в ратном деле на войне». А у нас и задача неизвестна.

Что же это такое делается? Я представил себе картину завтрашнего утра. Сотни собрались и заняли исходное положение: участок закрытый, все можно сделать и засветло. По сигналу командира батальона офицеры подадут команду, вылезут на бруствер и через проходы быстро пойдут вперед, за ними бросится густая толпа солдат. Когда будут проходить в проходах проволочных заграждений, отделения и взводы, несомненно, перемешаются. Нужно будет их организовать. А где? Командир сотни может и сам выбрать рубежи. Но ведь одновременно наступает не одна сотня, а сразу три батальона — двенадцать сотен. Нужны общие рубежи, а их не указали. Если дадут завтра, офицеры не успеют точно определить и указать их на местности. Не указано и как бороться с огнем противника. А ведь до проволочных заграждений немцев не менее четырехсот шагов. Сразу не пробежишь, нужны остановки, а следовательно, тоже рубежи и свой огонь.

Свои размышления я доложил штабс-ротмистру Муромцеву. Тот внимательно выслушал меня.

— Вы правы! Если вся организация наступления ограничится указанием исходного положения, то действительно наступать придется «на ура», или, говоря иными словами, «на авось». Однако не волнуйтесь, Михаил Никанорович. По-моему, никакого наступления у нас не будет. Вся артиллерия перешла правее нас. На участке нашего полка на шесть верст осталось только четыре дивизиона трехдюймовых орудий, то есть шестьдесят четыре пушки. Нет и одиннадцати пушек на версту фронта. Наш генерал поднял по этому поводу целую бурю, решительно возражая против такого наступления. Начальник дивизии требует наступать, а командир полка говорит, что готов наступать, но не может вести полк, четыре тысячи человек, на простую бойню. Получился скандал. Дело дошло до командира корпуса и выше. Правда, пока еще ничего не решено, но думаю, что наш генерал бой с начальством выиграет. Он даже козырнул такой фразой: «Я наград не ищу, а за жизнь солдат несу ответственность перед своей совестью, богом и государем». Это весьма тонкий, но прозрачный намек на карьеризм начальника дивизии, готового пролить реки крови, но вылезть вперед. Вот каковы наши дела. Конечно, все это только между нами, Михаил Никанорович.

Муромцев оказался прав: до 24 июня наступление назначалось три раза и ни разу не состоялось. А далеко правее нас день и ночь гремела канонада — наши соседи наступали на Барановичи.

Наконец полк в четвертый раз получил приказ наступать. Хотя уже все привыкли к тому, что наступление каждый раз откладывается, и прапорщик Боровков больше не прибегал к одеколону, тем не менее наши сердца бились тревожно.

Утром 24 июня я получил распоряжение сопровождать командира полка, для сей оказии мне даже дали коня из команды конных разведчиков. Генерал направился на наблюдательный пункт командира артиллерийской бригады, которая должна была поддерживать наш полк. Я слышал, как гремел голос генерала: 

— Вы проделайте мне в проволочных заграждениях немцев такие проходы, чтобы я мог пройти церемониальным маршем. На бойню я свой полк не поведу.

Артиллеристы же докладывали, что они могут дать только несколько налетов на окопы немцев, чтобы уничтожить пулеметы. Для разрушения же проволочных заграждений у них нет ни времени, ни снарядов.

С наблюдательного пункта мы возвратились в штаб полка. Генерал говорил с начальством. Чем кончились его переговоры, я не знал, но он поехал к сотням. Сдав лошадей коноводам, мы пошли по тыловой дороге, проходившей почти непосредственно за первой линией. Немцы вели по нашим окопам, скрытым в лесу, огонь одиночными выстрелами из тяжелых орудий. Когда снаряд, тяжко пыхтя, плюхался в землю, одновременно со взрывом над окопом вырастали десятки голов: солдаты следили, где произошел взрыв, чтобы потом извлечь из воронки головку снаряда и сделать из нее ложки, спичечницы, портсигары и прочее. У меня у самого была спичечница, украшенная затейливой резьбой художника-солдата.

Когда один из снарядов разорвался недалеко от нас, генерал спросил меня:

— Не страшно, подпоручик?

— Никак нет, ваше превосходительство, не страшно.

Я не изображал храбреца, но действительно в присутствии генерала рвавшиеся неподалеку снаряды не страшили меня. Так действовала отвага этого заслуженного и уважаемого командира полка. Пройдя сотни две шагов, командир полка спросил меня, какая здесь сотня, и затем в лесу прогремела октава: «Здорово, молодчики, десятая!» Сперва молчание — видимо, появление генерала было неожиданным, а затем довольно стройно и бодро прозвучал ответ: «Здрав жлам, вашдитство».

Так, сопровождаемые редкими разрывами немецких снарядов, мы прошли вдоль всей первой линии окопов. Генерал здоровался с каждой сотней и получал бодрый ответ. Я удивлялся выносливости командира полка: ведь он очень громоздок, но стойко прошел пешком несколько верст, побывал во всех сотнях, и все солдаты если не увидели, то услышали его.

Когда мы дошли до самого правого фланга, генерал  поблагодарил меня и сказал, что я свободен. Взобравшись на своего гунтера, он отправился в штаб полка, а я решил проехать в четвертую сотню к Нарциссову. Сотня обедала. Перекатов пригласил присоединиться к сотне, но мне не хотелось есть. Узнав, где находится командир сотни, я прошел к нему. Нарциссов пил какао с каким-то печеньем.

— Аппетит-то у тебя, Николай Викентьевич, не пропал!

— Жарко, есть не хочется, а какао подкрепит и жажду утолит, если не делать его очень сладким. Исаев! Стакан подпоручику!

— Ты ждешь еще наступления?

— Все может быть: «Кириллин день еще не миновал», — ответил Нарциссов.

Я пробыл у него часа полтора, когда появился подпоручик Брыков, батальонный адъютант. Вид у него был откровенно радостный.

— Братцы! Поздравляю! Наступление отменяется. В три часа приказано кричать «ура», и так несколько раз. В четыре часа — всем сотням занять свои участки.

Мы были рады не меньше Брыкова, однако могли радоваться только за сегодняшний день. К вечеру Муромцев сказал, что на участке полка ночью будет взорвано восемь удлиненных зарядов в проволочных заграждениях немцев, то есть сделано восемь проходов. Саперы прибудут к девяти часам. Наша команда выделяет восемь групп на прикрытие саперов. Завтра, возможно, наступление все же состоится.

Мне было поручено руководить своим взводом на участке первого батальона, на участке второго батальона руководил сам Муромцев. Вечером я обо всем условился с саперным офицером. Наши разведчики отлично знали местность, подступы к проволочным заграждениям немцев и участки, где можно было подойти вплотную к ним.

Немцы все предыдущие ночи нервничали и часто вели пулеметный огонь. Так было и сегодня. Я не рассчитывал, что нам удастся выполнить задачу без потерь. Четыре отделения разведчиков и четыре отделения саперов, да еще с грузом, едва ли могли остаться незамеченными наблюдателями немцев. Так же думал и Анисимов. Подполковник Белавин дал распоряжение,  если понадобится, поддержать нас пулеметным и минометным огнем по пулеметам противника. Была обеспечена поддержка артиллерийского дивизиона. Я поговорил с саперами, опытными в своем деле людьми, спокойно готовившимися к выполнению опасной и трудной задачи. У них не замечалось ни колебаний, ни сомнений.

Я с опасением посмотрел на удлиненные заряды, которые видел впервые: к длинной доске были с двух сторон прикреплены толовые шашки, покрытые клеенкой. Нести такой удлиненный заряд могли только пять человек: хотя он и не был тяжел, но гнулась доска. Взрывался заряд при помощи капсюля, к которому прикреплялся бикфордов шнур определенной длины, загоравшийся от терочного состава. Взрывал заряд сапер-подрывник, имевший у себя все необходимые приспособления. На случай выхода из строя подрывника ему назначался заместитель.

Сперва все шло благополучно: освещаемые ракетами, мы прошли наши секреты. Огня со стороны противника не было. Но только двинулись после небольшой передышки дальше, как на участке воронежцев застучали сразу два пулемета. Это послужило как бы сигналом, в ответ на который заговорили десятки немецких пулеметов на всем обширном участке полка. Продвигаться вперед стало невозможно. Лежали мы не менее получаса. Я беспокоился, но саперный офицер успокаивал меня, говоря, что мы успеем, торопиться нечего. Понемногу пулеметы прекратили огонь, но некоторые из них время от времени яростно изрыгали сотни пуль, проносившиеся над нашими головами. Все же разведчики прошли вперед, вслед за ними двинулись саперы. Я, Анисимов и саперный офицер остались сзади одного из отделений: идти вперед с каким-нибудь из отделений не имело смысла. В дальнейшем продвижение разведчиков и саперов шло очень медленно, и я опять стал опасаться, не настиг бы нас рассвет. Саперный офицер теперь молчал. Анисимов попросил разрешения пройти вперед к отделению, за которым мы лежали. Я был уверен в умении и расчетливости Анисимова, чтобы возражать: нужно было узнать, где саперы, и, если понадобится, принять какие-либо меры.