Зия Самади - Избранное. Том 1

• Название: Избранное. Том 1
• Автор: Зия Самади
• Издательство: Жазушы
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1986

Зия Самади — один из известных советских уйгурских писателей, автор ряда романов и повестей.

Роман «Тайна годов», составивший первый том избранных произведений З. Самади, написан на достоверном жизненном материале. Это широкое историческое полотно народной жизни, самоотверженной борьбы против поработителей.

Автор долгие годы прожил в Синьцзяне и создал яркую картину национально-освободительной борьбы народов Восточного Туркестана против гоминьдановской колонизации.

В романе показано восстание под руководством Ходжанияза, вспыхнувшее в начале 30-х годов нашего века. В этой борьбе народы Синьцзяна — уйгуры, казахи, монголы — отстаивали свое право на существование.

---

Муэдзин самой большой в Кульдже Дян-мечети поднялся, пыхтя и отдуваясь, на минарет. За то ли, что его красная толстая шея напоминала бычью, или за то, что голос у него был как рев у быка, люди прозвали его «Муэдзин-бык». Едва он прокричал первый раз призыв к молитве, как вслед за ним, подобно петухам, закричали муэдзины других мечетей.

В это предрассветное время около мечетей и в мечетях сновали какие-то люди в чалмах, расклеивали на стенах листки, раскладывали их на мимбарах — кафедрах для проповедников — и на ковриках для молящихся. Потом эти люди исчезли. Вскоре, еще в предутреннем сумраке, мечети заполнились верующими.

По завершении утренней молитвы имам, поднявшись на мимбар, сказал:

— Люди, сегодня хадис шарипэ — священное предание — прочитано не будет. Вместо этого представитель его превосходительства огласит нам письмо господина губернатора.

— Имам-ахун, — спросил кто-то с места, — когда мы делали поклоны, наши лбы касались бумаги. Что означает это?

— Да, да, что это? — раздались голоса.

Сначала, пока в темноте светились всего две свечи у кафедры, листков никто не заметил. Теперь же, когда рассвело, все увидели их перед собой. Имам сам взял в руки листок с кафедры.

— Какой неверный мог сделать это?! — воскликнул он.

— Во время молитвы мы прикасались лбами к бумаге, написанной неверными! — ужаснулся Муэдзин-бык.

В мечети поднялся переполох.

— Давайте прочтем, что там написано! — крикнул кто-то.

Грамотные уже успели прочесть листовку и пересказывали кратко ее содержание неграмотным:

«Не будем сидеть сложа руки, братья! Скоро Гази-ходжа появится под небом Или. Громите гоминьдановцев!»

В мечети поднялся шум, порядок нарушился, ничего нельзя было разобрать. Представитель губернатора оказался в глупом положении. Он присоединился к имаму и муэдзину, собиравшим листовки. А народ, выйдя во двор, толпился у листков, наклеенных на стены…

Подобные картины наблюдались и в других мечетях, на базаре, всюду, где собирался народ.

Глава пятнадцатая

1

Громадный кирпичный дом под железной кровлей вместе с прилегающим к нему садом в городе называли «большим двором Юнуса-байваччи». Улицу перед этим великолепным зданием всегда чисто подметали и поливали водой. Однако прохожие обычно недоуменно пожимали плечами: дом, казалось, пустовал — его окна почти всегда были закрыты, и из-за них не доносилось на улицу никаких звуков.

Через калитку в воротах Заман вошел во двор.

— Вас просили пройти в контору, — сказал привратник и тут же запер ворота на большой замок.

Контора, большая комната, примыкавшая к жилым помещениям, освещалась висевшей под потолком пятидесятилинейной лампой. На столе, на видном месте, лежала записка, написанная рукой Юнуса:

«Немедленно отправь телеграммы!»

Телеграмм было четыре. Одна — приказчику в Шанхай, чтобы пока не отправлял в Синьцзян караваны с товаром. («Значит, испугался кумульцев… А ведь вчера только хвастался!») Две другие — в Кашгар и Хотан, там приказчикам предписывалось закупать и хранить местные шелка, ткани и ковры. («Вот навозный жук! Подгребает под себя товары, чтобы потом взвинтить цены на них…») Четвертая телеграмма была написана по-китайски и адресована Шэн Шицаю. Она особенно заинтересовала Замана. Отыскав в словаре значения незнакомых иероглифов, он несколько раз повторил про себя неожиданное ее содержание: «Дела идут хорошо». («Странно. Что значат эти слова? Или этого шайтана и с Шэн Шицаем связывают торговые дела? Но тогда бы я знал об этом. Нет, здесь что-то другое…»)

Собрав телеграммы, Заман хотел было выйти, но оказалось, что входная дверь закрыта снаружи.

— Кто там? Откройте дверь! — крикнул Заман.

— Хи-хи-хи…

— Кто там? Довольно! Я тороплюсь!

— Не открою. Сегодня вы мой пленник…

Заман понял, кто сыграл с ним шутку, и от удивления замер на месте. И лишь немного спустя сказал:

— Если я не исполню вовремя поручения вашего отца, будет нехорошо. Откройте же, Халидам…

— Выходите через боковую дверь!

— Боковую дверь?.. — Заман удивился: она вела в женскую половину дома.

— Не бойтесь. Дома никого нет, все в саду. А бабушка уснула. — Халидам, звеня украшениями, удалилась.

«Вдруг меня кто-то увидит? Позор… Или она разыгрывает меня?» Но делать было нечего, он приоткрыл боковую дверь, вошел и увидел через противоположную дверь в зеркале большой гостиной стройную девушку. Заман попятился.

— Стыдно… ой, стыдно, — раздался дразнящий голос Халидам, — джигит убегает от девушки! — Она вышила из гостиной к Заману.

Заман ничего не ответил — засмотрелся. Раньше ему приходилось видеть Халидам несколько раз мельком, но вот так, лицом к лицу, он столкнулся с ней впервые.

— Что ж вы молчите? Ну-ка, скажите, похожа я на шанхайских девушек?

Тонкими, стройными руками она уперлась в гибкий, нежный стан и быстро повернулась, отчего мелкие косички на мгновение разлетелись в стороны вокруг головы, напомнив Заману лепестки невиданного яркого цветка. Ее большие красивые глаза стали вдруг грустными, но она тут же звонко рассмеялась. От ее сияющего личика и затененных ресницами глаз, над которыми изгибались тонкие брови, веяло безмятежной радостью. Стройный стан, обтянутый черным бархатом, три ряда бус на белоснежной шее, серьги с рубиновыми искорками и тюбетейка, вышитая золочеными нитками… Заман окончательно растерялся:

— Не знаю, — что и сказать… Вы как…

— Ха-ха-ха! — Халидам подошла к Заману. — Мне говорили, что вы разговорчивый. Отчего же язык проглотили?

— Увидел вас…

— Что вы рассматриваете на полу? Или я вам не нравлюсь? — Она взяла его за руки.

Горячая кровь прихлынула к сердцу Замана, оно забилось быстро-быстро, — казалось, вот-вот вырвется. «Байские дочки любят пококетничать», — решил Заман, и волнение его улеглось.

— Заман! — Девушка взяла его за руки, заглянула в глаза. — Заберите меня отсюда.

— А если узнает ваш отец?..

— Кроме вас, никого мне не нужно…

— Я же нищий по сравнению с вами, Халидам.

— Пусть… Я не променяю вас даже на шаха…

— Подумайте хорошенько, Халидам. Вы девушка… Как бы не…

— Я ведь говорю — не боюсь ничего. Или я вам не нравлюсь?

— Как можете вы не нравиться?..

— Заман мой… — Девушка приникла к нему, обняв за шею.

Опьяненный ароматом ее волос и каким-то неведомым, непонятным ощущением, Заман не смог сдерживать свои чувства…

2

В Кульдже, славной своими садами, самым большим и самым красивым был сад Юнуса-байваччи. Он растянулся почти на полмахалли Айдо в южной части города. В нем росли кашгарский инжир, яркендская джида, турфанский виноград, хотанскне персики, аксуские гранаты, кучарский урюк и даже алма-атинский апорт. В центре сада возвышалась рядом с бассейном стеклянная беседка, ее сверкающие радугой грани отражались в голубой прохладной воде, и в солнечный день трудно было оторвать взор от этих нежных переливов. Вокруг бассейна цвели куньминские ирисы и самаркандские тюльпаны.

Наиболее известные сады имели собственные имена: Гульшан-баг — Сад-цветник, Долят-баг — Сад богатства, Хяря-баг — Пчелиный сад. Не был исключением и сад Юнуса, его называли Рахат-баг — Сад наслаждения. Но если другие сады — туда пускали всех желающих — становились иногда местами народных гуляний, то в сад Юнуса доступ был закрыт, Рахат-баг не приносил радости никому, кроме хозяина и его друзей. Сам Юнус с наступлением весны дневал и ночевал в саду.

Не изменил он своему обыкновению и в этот вечер, вместе с несколькими приятелями блаженствуя в Рахат-баге. Отблески светившихся в стеклянной беседке цветных китайских фонарей падали на цветы, воду, деревья, придавая им сказочный вид. Извечные спутники цветов соловьи наполняли вечернюю тишину своими трелями.

Заман, войдя в сад, направился к беседке по аллее японских елей. Приблизившись, он услыхал слова Юнуса:

— Подождите, Садык-афанди, вы не улавливаете сущности вопроса.

Заман заглянул в беседку. Несколько человек полулежали на ковре, опираясь на пуховые подушки, четверо сидели за покрытым белой скатертью столом-. Кипел самовар, громоздились разнообразные бутылки со всяческими винами и напитками, блюда с печеньем, фруктами и сладостями. Слуга разливал чай. Среди сидевших Заман узнал Муталлиба-байваччу.

— Вы, — отвечал Юнусу Садык-афанди, небрежно играя галстучным зажимом с бриллиантовым глазком, — кроме Китая, ничего не видели и потому так превозносите китайскую культуру. А я побывал в Европе, учился в Стамбуле и заявляю, что перед лицом европейской, а в особенности турецкой цивилизации о культуре одурманенных опиумом китайцев и говорить нечего.