Мицос Александропулос - Сцены из жизни Максима Грека

• Название: Сцены из жизни Максима Грека
• Автор: Мицос Александропулос
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1983

Мицос Александропулос — известный греческий писатель, участник антифашистского Сопротивления, автор романа-дилогии «Ночи и рассветы» («Город» и «Горы»), сборников рассказов («К звездам», «Чудеса происходят вовремя»). Ему принадлежит и крупная серия работ по истории русской культуры, в частности трехтомная история русской литературы, романы о Горьком и Чехове.

Двухтомный роман Мицоса Александропулоса «Хлеб и книга» был удостоен в 1981 году Государственной литературной премии Греции. К этой же серии относится роман «Сцены из жизни Максима Грека». Он посвящен греческому мыслителю, литератору и ученому-переводчику, сыгравшему значительную роль в истории русской культуры XVI–XVII вв.

За переводы русской литературы на русский язык и популяризацию ее в Греции Союз писателей СССР присудил Мицосу Александропулосу Международную литературную премию имени А. М. Горького.

---

«Если греческий монах, — размышлял Василий, — дар божий для Вассиана в его борьбе с приверженцами игумена Иосифа, разве борьба монахов не дар, ниспосланный мне господом? Хочешь сохранить веру в бога — не доверяй монахам. Поддерживай огонь вражды. Пусть грызутся между собой. Теперь врагов у Вассиана множество, сожрут его, если я брошу беднягу. Они сильные, в их распоряжении богатые монастыри с большими вотчинами. Села, поля и леса должен я отобрать у монастырей, заполучить их несметное богатство. Я поделю его между своими ратниками, между теми, кто с мечом в руке воюет против татар и короля Сигизмунда, во имя расширения и славы нашего княжества». Так рассуждал обычно Василий: начинал с малого и кончал большим. Начинал с пустяка и кончал размышлением о делах государственных… Прыгая с ветки на ветку, птичка добралась до верхушки дерева. Потом взлетела, устремилась ввысь. Взмыв высоко, расправила крылья. Маленькая пташка превратилась в большого сокола. Сокол одним взглядом свысока охватил все царство. Видел минувшее и настоящее, но думал и о будущем. О славе государства и долге своем перед памятью предков… И всегда размышления великого князя оканчивались вздохом: нет у него потомства. К чему богатство, коли нет достойного наследника, к чему слава, которая бесследно развеется, как дым на ветру?

Нет, рано еще отчаиваться. Он, разумеется, не молод, ему уже за сорок. Но что из того? Он сам появился на свет, когда отцу его было сорок. Потом у Ивана родилось еще несколько сыновей и дочерей. Стало быть, не поздно еще, но надо торопиться…

— Знаю, что ты усердно печешься о княжестве и церкви, — заговорил великий князь. — Не забываешь о заботах моих, не забываешь и о моей душе. И слова твои о святогорском монахе верны. Но я дал ему слово, связал себе руки. — Он сокрушенно вздохнул и, глядя Вассиану в лицо, прибавил: — И другое толкает меня на это.

В глазах монаха мелькнула надежда.

— Если ты, государь, сочтешь достойным меня, смиренного, узнать, что тебя мучает, откройся мне. И если в слабых моих силах, помогу я тебе советом. Когда святому Нилу, духовному отцу моему, не у кого было спросить совета, он обращался к своему посоху.

— Пускай Максим, таково мое желание, — сказал великий князь, — вернувшись в свои края, молится всем чудотворным иконам во всех монастырях, чтобы господь сжалился надо мной и исцелил великую княгиню от тяжкого ее недуга. Что еще нам остается? — вздохнув, продолжал он. — Многих лекарей мы призывали и разные снадобья испробовали, да все безуспешно. И одно спасение — найти святого человека, который с чистой душой будет молиться за нас. А ежели… — он подумал немного, — а ежели бог наставит нас на иной путь…

Последние слова встревожили Вассиана.

— Что ни происходит, все по его воле. Чему он учит нас, то и делаем, — перекрестившись, сказал он.

— Ты упомянул раньше, святой отец, великого Юстиниана, — промолвил вдруг Василий. — Он обладал божественным даром управлять государством и издавать законы.

— Да, государь. В царствование его был составлен большой кодекс законов в ста с лишком книгах, написанных по-гречески и по-латыни, и по сей день христианский мир зиждется на сих законах. Так будет вечно.

— Вот что я думаю, — внимательно выслушав его, сказал великий князь. — Один из моих людей, помышляющий о благе княжества, говорит, что среди законов великого Юстиниана[101] есть и такой, который дозволяет церкви благословить второй брак при жизни первой жены. И закон этот должны отыскать вы, мужи ученые.

— Государь, и не помышляй об этом, — вскочив с места, проговорил Вассиан. — Ох, каких бед мы натерпимся! Не может церковь благословить подобное дело, не может!

Василий оцепенел, но не стал возражать, сдержал свой гнев. С удрученным видом, низко склонив голову, сказал:

— О судьбе княжества подумай, святой человек.

— А о душе твоей? — шепотом спросил Вассиан.

— Да, знаю… Потому и желаю, чтобы ты, а не кто-либо другой поддержал мое решение. Я нуждаюсь в твоем наставлении и благословении. Коли ты в трудную минуту поддержишь меня, никогда тебя не забудут, ни я сам, ни мои потомки. В землях русских вечно будут помнить твое имя, как и имя митрополита Ионы, который, рискуя жизнью, спас от беды семью нашу и все княжество.

Монах подумал немного; затем, выпрямившись, перекрестился.

— Мы, государь, людишки ничтожные. А если и попадется среди нас муж просвещенный, сколько ни ищи он в священных книгах, ничего не найдет там, кроме существующих законов. А устанавливать свои законы не дозволяет создатель, он тотчас спалит нас своими молниями.

— Закон, о коем я говорю, есть, — настойчиво проговорил Василий.

— Дурные семена, боюсь, посеяли в душе твоей враги. Не слушай их, — решительно возразил Вассиан. — Такого закона я не видел и не слыхивал о нем.

— Верю, — наклонившись вперед, чуть мягче сказал Василий. — Однако поищи. И коли сам не знаешь, спроси у других. Может статься, знает ученый святогорский монах. Так вот, я желаю, чтобы он пожил у нас сколько захочет и отыскал священное установление Юстиниана. И потом, если захочешь, он уедет. А если нет, пусть живет здесь, мы окружим его самым большим почетом. Он, как и ты, будет во всем нашим мудрым советчиком, опорой и утешением. — Вассиан заволновался, хотел что-то сказать, но великий князь, положив руку ему на плечо, продолжал проникновенно: — Не ради себя я усердствую, нет у меня худых помыслов. Я смотрю выше. Хочу в бедственных моих обстоятельствах узнать истинную волю божью. Помоги мне в моем святом деле. Знаю, трудно это, но к кому благоволит вседержитель, тот может все. Подумай о благе княжества. — И опять не дав Вассиану открыть рот, он сказал: — Мы не торопимся. И ничего не сделаем против воли господа. Но ежели священники наши найдут писаный закон и верно то, что мне говорили, да будет так. Желаю, чтобы не чьи другие, а твои уста, страж души моей, благовестили мне волю божью. Я подожду.

Он смотрел на Вассиана в упор. Говорил страстно, проникновенно; его горячее дыхание обдавало лицо собеседника. И в то же время какой-то внутренний холод исходил от великого князя. Его черные сверкающие глаза напоминали глаза его матери Софьи. Под этим соколиным взглядом Вассиан постепенно терял душевный покой, не оставлявший его с тех пор, как он принял постриг.

— Аминь! — в смятении пробормотал он. — Как рассудит господь…

— Да будет воля его! — твердо заключил Василий.

Монах встал и, молча поклонившись, поспешно ушел, забыв в смятении, что завтра великий князь уезжает на все лето и нужно пожелать ему доброго пути.

В ВОЛОКОЛАМСКОМ МОНАСТЫРЕ

«Все те благочестивые царства, Греческое и Сербское, Боснийское и Албанское, и другие из-за множества прегрешений наших перед богом безбожники турки завоевали, в запустение привели и поработили. Наша же Русская земля божьей милостью и молитвами пречистой богородицы и всех святых чудотворцев растет, молодеет и возвышается. Дай ей, Христос милостивый, расти, молодеть и расширяться до скончания века».

Старинная русская летопись

Монаху Мисаилу из Волоколамского монастыря давно уже пора было умереть, но жизнь его поддерживали какие-то тайные силы. Этот маленький тощий старичок, с редкими поблекшими волосами и выцветшими глазками, верил, что мыться грешно, и потому кожа его потемнела, а тело издавало вонь. Он и сам не знал, сколько ему лет. Как слышал от него великий князь Василий, семьдесят лет назад, когда Царьград перешел в руки султана Магомета II,[102] Мисаил был уже в монастыре. Он присутствовал при смерти его деда, Василия Темного,[103] скончавшегося в 1462 году. А через сорок лет видел собственными глазами, как отделилась душа, белое облачко, от тела великого князя Ивана и вознеслась на небо, где ее окружают херувимы и серафимы. Он присутствовал и при смерти матери Василия, великой княгини Софьи, но какая душа была у ней, белая или черная, Мисаил никому не поведал. И Василий свято верил, что старец будет присутствовать и при его смерти, увидит и его душу, когда она, обнаженная, как младенец новорожденный, покинет грешную плоть. Поэтому великий князь его побаивался.

Мисаил проскользнул в келью великого князя без всякого приглашения, пользуясь правом, полученным в давние времена, когда Василий, затравленный, гонимый княжич, приезжал с матерью в монастырь поклониться иконе Богородицы.

Был вечер. Великий князь, которого первые осенние ливни застали в волоколамских лесах, несколько часов назад приехал в монастырь. Он не успел еще лечь. Сидел перед раскаленной печью и тихо беседовал о чем-то со своим верным дьяком Путятиным.

Мисаил появился в келье бесшумно, как тень, и Василий вздрогнул от неожиданности. Он не привык, чтобы к нему входили без доклада. Испуг его сменился приступом гнева, он вскочил с лавки, но, узнав старца, успокоился.