Михал Витковский - Любиево

• Название: Любиево
• Автор: Михал Витковский
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Эротика
• Год: 2007
• ISBN: 5-86793-524-8

Михал Витковский (р. 1975) — польский прозаик, литературный критик, аспирант Вроцлавского университета.

Герои «Любиева» — в основном геи-маргиналы, представители тех кругов, где сексуальная инаковость сплетается с вульгарным пороком, а то и с криминалом, любовь — с насилием, радость секса — с безнадежностью повседневности. Их рассказы складываются в своеобразный геевский Декамерон, показывающий сливки социального дна в переломный момент жизни общества.

---

В общежитии она весь коврик над кроватью завесила рисунками плачущих Пьеро. Пририсовывала им рты, слезы, световые блики на черных шапочках. В заведении, где она проходила практику, начальница жаловалась, что Карен — мальчик строптивый и ленивый. А она, пока брила клиента, витала в облаках и в знак бунта выкрасила волосы в цвет неба — голубой. Вовсе не так приятно целый день мыть головы, выслушивать, что ты строптивая и ленивая, и пшикать в перерывах лак на волосы. Она наизусть знала журналы, что лежали для клиенток, скрывалась в них! В каталоги фирмы «Топу & Guy»… Вот это был мир! Черно-белый, на скользкой мелованной бумаге, пахнущий пробными духами. Мир, который доходил до Карен только в обрывках, как фрагменты изодранных фотообоев. В этом другом мире кофе был крепким и подавался в красивой чашке, мужчины выглядели как в кино, солнце заходило, кони вставали на дыбы, приготовленная в доме еда не имела ничего общего с галушками в заводской столовке. Она поняла, что мир этот находится где-то далеко, и поехала искать счастье в Париж!

— Ах, она поехала искать счастья в Париж! Убейте меня, девочки, не то сама помру! Поехала склеивать свои фотообои. У таких историй не бывает счастливого конца.

Паула

Внезапно зазвонил мой мобильник. Это Паула.

— Знаешь, виконт, я на другом конце пляжа, приходи ко мне.

— Ты где?

— Там, где натуралы, подожди, я спрячусь, а то на мне черные стринги. Сама приду…

Опять все забыла, опять мне придется ее вразумлять, а потому обращаюсь к ней с такими словами:

— Дорогая Паула, затем ли ты купила столь эффектные, с позволения сказать, трусики, чтобы прятать их в кусты сразу, как только наконец объявится желающий полюбоваться твоими прелестями?

Паула вынуждена признать мою правоту, говорит, что она уже абсолютно (и это правда) эмансипировалась и вовсе не пряталась, а наоборот — выставила себя напоказ. И впрямь, все дело в этом показе. Эмансипация — это демонстративность, и ничего тут не поделаешь. Если ты не скрываешься, значит, — демонстрируешь себя, а не просто существуешь. Все это, впрочем, исчезнет в постэмансипационной фазе, когда уже не будет гей-пляжей, гей-баров, журнальчиков… Не будет никакого гетто. Гомосексуализм станет таким обыденным, что на общем пляже никто не заметит, как мужчина целуется с мужчиной. Но нас тогда, Паула, к счастью, уже не будет на свете.

Как Паула приструнила Тетку-Псевдоинтеллектуалку

— По дороге сюда, виконт, я присела в ложбинке отдохнуть, и ко мне пристала Псевдоинтеллектуалка. Представляешь! Вон она идет! Смотри! Вон, на горизонте! Видать, уже возвращается к себе в Мендзыздрои! — Паула показывает мне кого-то идущего берегом моря.

— Я ей дала прикурить, она хвост поджала, но, смотрю, возвращается. Сижу я на одеяле, она подходит, но прежде описание: в цветном платочке на голове, в каких-то буддистских бусах на сморщенной шее, в сабо, как у нашей Пизденции, и укладывается на своем одеяле в паре метров от меня, книгу читает. Ну и зыркает на меня, чего это я не заговорю с ней, коль скоро она такая вся из себя, да к тому же с книгой, да к тому же в бусах. В конце концов разродилась:

— Можно подсесть? — И, не ожидая ответа, «подсела», как будто это кафе. А важная какая! Спрашивает меня: «Это откуда чудо такое?» — вроде бы ко мне обращается, но будто к чучелу какому с тряпочной башкой и словно меня здесь нет!

Я ей говорю тогда, потому как уже нашла к ней подход:

— Почти что из Вроцлава.

Она:

— Почти что, значит, из-под Вроцлава? — и уже радуется, что я как бы из деревни, что можно будет надо мной поизмываться. Если бы она тогда знала, что имеет дело с самой мадам де Мертей, наверняка не приставала бы и не пришлось бы ей теперь убегать впопыхах. Ну и люди пошли, виконт! Ни стиля, ни вкуса, ни класса, ни блеска! Ни шпагой не владеют, ни плащом, ни интригой, ни искусством любви, ничем, им бы только пожрать! Куда ни глянь — все толстые, все чипсы жрут! Спровоцировав ее на этот вопрос, я, стало быть, отвечаю:

— Почти что, потому что одной ногой живу в Париже.

Тут у нее морда и обвисла. И спрашивает, да отстраненно так, будто не обо мне речь идет:

— И чего ж там такие делают?

Чучело, виконт, что там чучело делает, ей интересно. А чучело отвечает:

— Докторскую.

Ну, тут она вся в себя ушла, потому что у всех ее интеллектуальных амбиций, небось, один источник — пара стишков, опубликованных в газете Рабочего клуба творцов культуры, издаваемой филиалом в Згеже. Но демонстративно так спрашивает:

— О, а какая тема?

А тряпичная башка как зачерпнет воздуха да как выдаст эту твою, виконт, тему:

— Деконструкция декартовского субъекта в свете раннедерриданской мысли, со специальным рассмотрением деконструкции женского субъекта у Рози Брайдотти![54] — ты этого хотела, жри теперь!

Жри, интеллектуалка! Что тут долго разводить: сникла, ушки поприжала и почапала…

Св. Мария от Реликвий

— Еще одна святая объявилась, говорю тебе. — Паула рассказывает о встрече перед отъездом с Марией от Реликвий, которую еще иногда называли «Любовником Всех Ксендзов»: — вторая святая. Ролька, допустим, святая, но эта? Эта — нечто! Представь себе, молодая, простая, с выщипанными бровями тетка собирает реликвии. Вся жизнь ее в этих церковных делах, говорит на языке, пересыпанном латинскими словами и архаизмами, все знает, а телесными утехами ублажает себя не скупясь… Какие она мне вещи рассказывала, Мишка, боже мой! Но передавать тебе не велела. Говорит: «Когда я стану очень бедной, то в „Факт“ все продам! А эта принцесса Белоснежка с шестью абортами ничего от меня не узнает…»

— Бр-р-р!

— Одно тебе скажу, чтобы ты знала, что сглупили мы, сглупили, что десять лет назад в монастырь не пошли. У нас бы там такое было, мама родная. Оно конечно, всегда найдется какая-нибудь вредная тетка— настоятельница, толстая, в очках, самая главная, и, если такой не приглянешься, тогда держись! Ну и пусть; удовлетворишь ее и порядок. Представляешь: о высших церковных иерархах такое говорить. Может, она все выдумала. Не знаю. Тетки тебе о каждом расскажут, для них ничего нет святого, назови только имя какого-нибудь политика — пожалуйста, этот был моим клиентом, иерарха какого-нибудь назови — тут же скажет тебе: эта блядь, эта блядища по пикету моталась, пока святой не сделалась! Тыщу раз я его имела! Чем выше кто стоит, тем для них яснее, что это тетка, тетка с парковым прошлым. Так они тебе говорят, виконт, и слушать это тяжело, потому что я, как тебе известно, воспитана в приличном доме, в еврейской семье, где уважают ценности, древние традиции.

— Им только волю дай! Всех по себе сровняют.

Сама Мария — воплощенное лицемерие. Сшила себе такой черный с белым чепец, как у монашек, и дома надевает, ходит по дому, вроде как ты в своих трениках. Увидела бы ты ее с этим на голове, упала бы! У нее такой приветливый веселый взгляд, склонная к полноте, и в этом своем чепце, который сама сшила, да так, что не отличишь от настоящего, глаза закатывает, к тому же очки у нее, как у старух, в роговой оправе… и сама же над собой смеется: «Совсем спятила тетка, монашкой заделалась…»

— Деньги держит в таком мешочке с надписью: «Просвирки, испеченные в соответствии с каноническим законом под надзором ксендза. Производитель „О.о.о. Христ“». Этот сукин сын там деньги держит. Ну и реликвии собирает.

— Покупает?

— Нет, нельзя, со средних веков торговля реликвиями строго запрещена.

— Откуда ж эта блядища берет их?

— Надо написать такое специальное письмо в Ватикан, очень длинное, описать свою веру… И написать, что, мол, коленопреклоненно просишь реликвию, дабы поддержать угасающую веру. Понимаешь, теперь столько святых развелось, ведь если кого-то возведут в ранг святого, они сразу процедуру запускают по выявлению реликвий, реликвии категории А, В, С… В «С» попадает что похуже, какой-нибудь кусочек предмета, к которому святой только прикоснулся, — например, к четкам, это у нас реликвия категории «С». Стоит Папе объявить кого-то святым или блаженным, так его тут же из гроба вытаскивают и на куски режут. Бедро пускают на приходы по всему миру, а те стоят в очереди на это бедро уже много лет, голова — в Рим, пальцы — в какие-нибудь важные места, а из менее престижных частей настругают мелочи для частных лиц. Одни части святого считаются святее прочих. У Марии, например, есть реликвии святых и блаженных категории «С» и одна категории «А». Из польских — от Св. Фаустины, из одежды, и деревяшка от гроба Св. Рафала Калиновского, ну и фрагменты костей двух испанских кармелиток в двойном золотом медальоне. Есть еще Иоанны де Шанталь и Марии а-ля Кок… Я, Мишка, спрашивала ее про средневековые реликвии, чтобы тебе на именины Св. Алексия преподнести, ты ведь так любишь «Сказание о святом Алексии», но, к сожалению, самые старые реликвии и все эти Св. Алексии больше не имеют хождения, уже вышли из оборота. Все, что старше ренессанса. Я ей говорю: «Тогда, может, хотя бы ренессансную мне добудешь…»