Георгий Чулков - Жизнь Пушкина

• Название: Жизнь Пушкина
• Автор: Георгий Чулков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-250-02700-8

Георгий Чулков — известный поэт и прозаик, литературный и театральный критик, издатель русского классического наследия, мемуарист — долгое время принадлежал к числу несправедливо забытых и почти вычеркнутых из литературной истории писателей предреволюционной России. Параллельно с декабристской темой в деятельности Чулкова развиваются серьезные пушкиноведческие интересы, реализуемые в десятках статей, публикаций, рецензий, посвященных Пушкину. Книгу «Жизнь Пушкина», приуроченную к столетию со дня гибели поэта, критика встретила далеко не восторженно, отмечая ее методологическое несовершенство, но тем не менее она сыграла важную роль и оказалась весьма полезной для дальнейшего развития отечественного пушкиноведения.

Вступительная статья и комментарии доктора филологических наук М.В. Михайловой

Текст печатается по изданию: Новый мир. 1936. № 5, 6, 8—12

---

В день своих именин[1119] Николай I был уже в Петербурге. «Я все-таки не был 6-го во дворце и рапортовался больным, пишет Пушкин в дневнике, — за мною царь хотел прислать фельдъегеря или Арендта[1120]…»

Последняя осень в Болдине была бесплодна. Пушкин приехал туда озлобленный и подавленный. Он ничего не мог написать. Закончил только «Сказку о золотом петушке».

Сказка ложь, да в ней намек!
Добрым молодцам урок.

Эти финальные строки цензор вычеркнул. Какой же намек, однако, имеется в этой сказке? Он так завуалирован фабулой, заимствованной у Ирвинга[1121], что едва ли можно найти в ней какую-нибудь определенную политическую тенденцию. По все же царь Дадон, отказавшийся исполнить обещания, данные им мудрецу, и соблазнившийся красавицей, которой хотел владеть этот самый мудрец, напоминает (правда, отдаленно) житейскую тему, в коей тогда был заинтересован Пушкин. Поэт долго верил, что 8 сентября 1826 года царь заключил с ним какой-то договор; он мечтал внушать монарху добрые идеи и воображал наивно, что не «раб и льстец», а он, Пушкин, будет приближен к престолу. В 1831 году он, не утратив еще этих иллюзий, подсказывал царю, что он желает взять на себя роль Карамзина, историографа монархии. Но царь мог только улыбнуться на такую затею. Пушкин теперь был убежден, что царь не сдержал своего слова. Но мало этого. Он отнимает у поэта его «шамаханскую царевну», его красавицу. Пушкин несколько раз называл себя «стариком». А что, если он имел в виду себя и свою судьбу, когда писал:

Старичок хотел заспорить,
Но с царями плохо вздорить[1122];
Царь хватил его жезлом
По лбу; тот упал ничком,
Да и дух вон. — Вся столица
Содрогнулась; а девица —
Хи-хи-хи да ха-ха-ха!
Не боится, знать, греха…

Тут в самом деле есть что-то пророческое. Только грозный петушок пробил темя царю Николаю не тотчас же после убийства Пушкина, а спустя двадцать лет, когда вся Россия дрогнула в год севастопольской катастрофы[1123].

Если в 1834 году Пушкин ничего не написал[1124], кроме последней сказки и лирического отрывка «Он между нами жил», зато он успел напечатать в этом году немало: «Сказку о мертвой царевне», «Пиковую даму», стихотворные переводы из Мицкевича «Будрыс и его сыновья» и «Воевода», поэму «Анджело», «Повести, изданные Александром Пушкиным», стихотворение «Красавица», отрывок из «Медного всадника», «Кирджали» и, наконец, «Историю Пугачевского бунта» в двух частях.

«История Пугачевского бунта» не имела успеха. «В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже — не покупают, — записывает Пушкин на последних страницах своего дневника. — Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге, как о возмутительном сочинении…» И далее: «Кстати об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен…» В октябре или ноябре 1835 года Пушкин написал оду «На выздоровление Лукулла»[1125]. В ней все узнали убийственный портрет Уварова. После этого случая С. С. Уваров, бывший тогда министром народного просвещения, сделался злейшим врагом Пушкина и принимал участие в травле поэта.

А врагов у поэта было очень много. Правда, у него были и друзья. Но эти друзья только смутно догадывались о страшной судьбе поэта. А иные и вовсе не догадывались. В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, А. И. Тургенев были так связаны своими сословными и классовыми путами, что им очень трудно было понять Пушкина, коего гений разломал рамки, навязанные ему его происхождением и воспитанием. Правда, у Пушкина тех годов сложились убеждения, подсказанные ему его «шестисотлетним дворянством» и неудачею «тайных обществ», тщетно пытавшихся захватить власть 14 декабря 1825 года; его политические взгляды того времени были прежде всего взглядами дворянина, утратившего свои богатства и свои привилегии и мечтавшего о конституционной монархии в духе Монтескье с двумя палатами, из коих одна должна была быть представлена наследственными дворянами, «пэрами»; эти убеждения шли вразрез с официальной программой ничем не ограниченной монархии и бюрократической системы по прусскому образцу. Но не эти политические взгляды, обусловленные сословными и классовыми интересами Пушкина, были главной причиною той отчаянной борьбы, которую вела против него придворная знать: у многих друзей Пушкина были такие же политические убеждения, как у него, или очень близкие к его взглядам, например у того же Вяземского или Тургенева, однако именно Пушкин, а не другой кто-нибудь стал предметом ненависти всех этих царедворцев-бюрократов, «жадною толпою» стоявших у трона.

Нет, только Пушкин, только он один был страшен и ненавистен всем этим геккеренам, нессельроде, бенкендорфам и прочим законодателям политических и дипломатических салонов тридцатых годов. Монархия Николая I была тесно связана со всей системой европейской реакции, вдохновляемой князем Меттернихом. Эта система, пошатнувшаяся после июльской революции, была восстановлена в 1833 году, когда три восточные державы на конгрессе в Мюнхенгреце[1126] объявили, что они продолжают стоять на страже «законного» порядка и считают себя вправе вмешиваться в дела иных государств, если таковым угрожает революция. Душою этого заговора против свободы был Меттерних. Его адептом и верным слугою в России был граф Нессельроде, занимавший пост министра иностранных дел. Это был заговор не только во имя реакции против революции, но и заговор против всех народов во имя торжества немецкой национальности, возглавляемой Габсбургами[1127] и Гогенцоллернами[1128]. Меттерниху и его единомышленникам Россия была нужна как сильнейшая восточная держава, но они презирали ее и не верили в ее право на культурное самоопределение. Петербургские императоры не тяготились немецким высокомерием, ибо сами чувствовали и мыслили, как пруссаки. Опасаясь после 14 декабря исконных русских людей, Николай I окружил себя немцами. В салоне М. Д. Нессельроде открыто поддерживалась австрийская политика. Здесь никогда не говорили по-русски; здесь не допускали мысли о праве на самостоятельную политическую роль русского народа; здесь смотрели на русскую государственность как на копию с прусского оригинала: все эти агенты австрийско-прусской дипломатии ненавидели Пушкина, потому что угадывали в нем национальную силу, совершенно чуждую им по духу. Остроты и эпиграммы Пушкина и независимость его суждений раздражали эту олигархическую[1129] шайку, завладевшую почти всей Европой. Пушкин знал, что барон Геккерен и графиня Нессельроде управляют мнением придворных и светских кругов Петербурга и что именно эти люди его заклятые враги. По-видимому, уже в 1835 году решено было во что бы то ни стало покончить с Пушкиным. Можно терпеть при дворе Жуковского, потому что он очень похож на немецких поэтов и с совершенной искренностью обожает всех коронованных особ обоего пола, но Пушкина терпеть нельзя, потому что он варвар и по невежеству своему очень высокого мнения о русском народе. Хорошо бы отправить его куда-нибудь в Сибирь. И как жаль, что его не успели повесить на кронверке Петропавловской крепости рядом с Рылеевым. Если невозможно убить Пушкина, то нельзя ли оскорбить его и унизить? Геккерен и Нессельроде искали такого случая.

IV

В январе 1835 года в Петербург приехала баронесса Вревская Евпраксия Николаевна, та самая Зизи, которая была такой милой и забавной девицей, совсем юной, когда Пушкин жил в Михайловском и почти ежедневно навещал своих тригорских соседок. Теперь баронесса была брюхата, но Пушкин, увидев ее в доме своих родителей, уверял, что, несмотря на десять лет, прошедших с той счастливой поры, когда они гуляли в тригорской роще и танцевали при лунном свете на лужайке, Евпраксия Николаевна все так же мила и ее наружность ничуть не изменилась.

Но зато как изменились обстоятельства! Десять лет назад поэт считал себя изгнанником и томился в деревне, как в тюрьме, а теперь он дорого дал бы, чтобы вернуть эти блаженные дни. Только теперь он понял, что его судьба тогда была счастливой; только теперь он понял, что, получив мнимую свободу из царских рук, он сам наложил на себя тяжкие цепи. Евпраксия Николаевна уехала в деревню, взяв слово с Пушкина, что он при первой возможности навестит Голубово, где она жила со своим бароном[1130]. Зима 1835 года была очень мучительна. Натали возвращалась с балов под утро, обедала вечером, потом переодевалась и опять ехала на бал. Материальные дела запутались окончательно. Сергей Львович передал управление имениями Пушкину[1131], и поэт переписывался с управляющими и с мужем сестры, Н. И. Павлищевым, который требовал выделить какую-то часть Ольге Сергеевне. Из Михайловского и Болдина приходили вести неутешительные: Сергей Львович совершенно разорил свои поместья. Трудно было работать при таких обстоятельствах. Пушкин мало писал и спешил печатать то, что было ранее написано. В марте в «Библиотеке для чтения» появились «Песни западных славян», в апреле там же — «Сказка о золотом петушке», а в мае — «Сказка о рыбаке и рыбке». Тогда же весною вышла первая часть «Поэм и повестей Александра Пушкина». Гонорары были немалые, но денег не хватало, и пришлось заложить серебро и жемчуг за 3550 рублей. Наталья Николаевна была беременна и скоро должна была родить. Совершенно неожиданно Пушкин объявил жене, что он едет в Голубово и Тригорское. Зачем? Он и сам не знал. Ему было невыносимо в Петербурге и мучительно захотелось увидеть тригорский парк, где так беззаботно он жил десять лет назад. 5 мая он выехал из Петербурга, 8-го он был в Тригорском, о чем Прасковья Александровна сделала запись в месяцеслове, куда она заносила все примечательное. Пушкин побывал и в Голубове у Вревских. Домой он вернулся утром 15 мая. Наталья Николаевна накануне родила сына Григория[1132]. Началась снова петербургская жизнь.