Леонид Механиков - Полёт:Воспоминания.

• Название: Полёт:Воспоминания.
• Автор: Леонид Механиков
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Дальше, дальше, дальше... Вот уже едва видны его огоньки. Потом и эти одиночные огоньки растворились в черноте ночи... Всё. Наконец-то закончились наши мучения. Завтра уже будем на Сахалине.

Пора спать...

Не знаю, что случилось, но проснулся я оттого, что куда-то падал.

В полной темноте я сразу не сообразил где я, не мог даже понять наяву это или я ещё во сне лечу в затяжном прыжке, но я явно ощущал своё падение. Потом вдруг падение прекратилось и меня прижало койке. Теперь я стал подниматься куда-то высоко вверх. Я проснулся окончательно. Подъём прекратился, и я снова вдруг вместе с койкой стал падать. Чёрт, где тут свет включается? Надо слезть со второго яруса вниз, как бы там не наступить на кого. Качка. Корабль качает. Это же какую силу нужно иметь, чтобы раскачать такую махину! Качка - это плохо. Для меня качка - это даже приятно. Моим любимым спортивным снарядом был лопинг - это такие металлические качели, которые могут вращаться вокруг горизонтальной и вертикальной осей одновременно на сколько угодно градусов. На лопинге я творил чудеса: привязался и пошёл крутить. А вот для моей родной в её положении качка может закончиться плохо. На сносях ведь, как бы на корабле и не родила. наконец, я нашёл выключатель. Каюта осветилась тусклой лампочкой. Жена лежала в своей койке. Она не спала. Мужиков не было. Они проснулись раньше меня и уже побежали наверх. Их тошнит. Мужиков тошнит. А что же будет с женой? Она ведь не тренирована, её уже, наверное, тошнит! Что делать? Я кинулся к ней. Она улыбалась: ничего страшного, не бойся за меня, меня даже не тошнит. Нет, вставать я не буду и наверх не пойду. Ты сам иди наверх, если хочешь, мне только принеси ведро на всякий случай.

Я выскочил из каюты. Весь корабль был на ногах. По коридору, шатаясь, ходили люди, кто-то сидел на полу, кто-то охал. Ведра уже были нарасхват.

Мне таки удалось раздобыть ведро, и я зигзагами, то хватаясь за поручень, чтобы не взлететь вверх, то напрягая ноги от перегрузки, чуть не сбив кого-то с ног, добрался до своей каюты. Жена попросила лимон. Лимоны были у нас припасены ещё с берега. Знающие люди научили. Она была бледна. Или это свет такой? Нашёл сумку, достал лимон. Она стала есть лимон.

Мне свело челюсти: лимон без сахара! Видимо, на лице у меня явно отражалась вся гамма чувств, потому, что она попросила меня достать ещё один лимон и идти наверх. Я выбрался на верхнюю палубу.

Океан кипел.

Это было необычно: полное безветрие и такие громадные волны! Волна нависала над кормой, кажется вот-вот обрушится на корабль, потом вдруг корабль взбирался на эту волну, а над кормой нависала следующая волна! И так до бесконечности! Я стоял у борта, цепко держался за поручень ограждения и смотрел.

Я не мог насмотреться, налюбоваться этой сумасшедшей пляской волн, этим буйством стихии! Какая громадная сила скрыта в этой мягкой, нежной, податливой воде! Как она бросает словно щепку наш громадный корабль! Как человек ничтожен в этом буйстве стихии! И как ничтожны наши заботы, стремления, желания, проблемы перед этой силой! Я стоял на середине корабля. Мне хотелось на корму - там сильнее бросает.

Хотелось полностью ощутить эту прелесть бешеного танца. Кто-то тронул меня за руку: не ходи. Оказывается, это был мой сосед по каюте. В свете прожектора его лицо казалось зелёным. Он уже неоднократно опорожнил свой желудок и еле держался на ногах. Я спросил его, где солдаты.

Оказывается, солдат поместили в трюм, прямо на грузы. Боже, представляю, что там творится, как они себя чувствуют в этой ржавой, мечущейся вверх и вниз гремящей коробке.

Казалось, всё население корабля скопилось на верхней палубе. Было практически негде пройти. По громкой связи разносились запреты и команды спуститься вниз, не подходить к борту, держаться за поручни - всё напрасно: население корабля очищало свои желудки. На палубе слышался сплошной рёв, заставить пассажиров отойти от борта было невозможно.

Многих рвало не столько от качки, сколько за компанию. Было пять часов утра. Я пошёл на корму. Там никого не было. На корме действительно бросало. Там качка ощущалась уже по-настоящему, как на пилотаже. Размах был намного больше, чем в центре. Я держался за перила обоими руками и, задрав голову, смотрел, как надо мной где-то высоко нависает пенный, закручивающийся гребень гигантской, в полнеба волны. Страшно. Кажется, что из неё уже корабль не вынырнет. Вот-вот она обрушится на палубу, сметая всё живое! Но палуба вдруг вздыбливалась под ногами в гигантском прыжке, и волна оставалась далеко внизу. Тогда палуба начинала падать вниз к волне! Боже, какая прекрасная в своём ужасе пляска, какое сражение гигантов, какая сила в каждом движении! С кормы меня согнал матрос. Видимо, послали. Ладно, не положено, значит, не положено. Не будем нарушать. Пока добрался в сопровождении матросика до мостика, вдруг налетел шквал. За ним второй, третий, и началось светопреставление. Ветер гудел, где-то в страшной вышине слышен был натужный и мощный рёв, казалось, ревёт само небо. Это был шторм! Шторм вмиг согнал всю блюющую братию в чрево корабля и началось единоборство гигантов. Ветер срывал гребни волн, бросал их на палубу, визжал, свистел, ревел в снастях, волны гулко били в борта, корабль отзывался гулом на удары, словно пустая бочка.

Я мгновенно промок и поспешил вниз. Жена лежала. Ведро было пусто.

Молодец. Не зря её испытывал в городском парке. Тогда мы чуть ли не час раскачивались из всех сил и собрали зевак. Она боялась только одного - недалеко расположенного туалета, откуда доносился рёв попусту стоящих над раковиной мужиков. Травить им уже было нечем. Шторм продолжался уже трое суток. Капитан оповестил, что в условиях шторма подходить к берегу опасно, поэтому корабль будет пережидать окончания шторма в открытом море. Запасы продуктов на корабле, рассчитанные на двое суток, несмотря на шторм, были исчерпаны. Свои запасы были съедены. Люди лежали пластом. По коридорам уже никто не ходил. Не было сил. На четвёртые сутки шторм стал стихать. И тогда люди увидели огни Корсакова.

Это был уже сахалинский порт, до которого вместо суток мы добирались трое. Все, кто мог ещё ходить, высыпали на палубу. Люди кричали, бились в истерике, тянули руки к берегу, кого-то едва удержали от прыжка в воду. Но корабль в порт не шёл. Волна была настолько сильна, что корабль просто разбило бы о причал. Так, в видимости порта, мы простояли ещё около полусуток.

Корабль был похож на сумасшедший дом. До истерики доходили не только женщины и дети, не выдерживали и мужчины.

Наконец, волнение моря как-то сразу улеглось, и «Сибирь» пошла к причалу. Выгружались глубокой ночью, многие забывали какие-то свои вещи на борту и потом снова бежали с берега на корабль, на трапе творилась неразбериха. Мне пришлось дважды возвращаться на корабль. Вначале я свёл жену.

Потом сделал два рейса за чемоданами. Впервые я сам нёс оба чемодана с посудой. Тяжело! Нужно их брать порознь. И вот, наконец, я на твёрдой земле! Стою на прочной, никуда не уходящей из-под ног, не кидающей тебя вверх земле.

Не уходящей? Да нет же, уходящей! Я страшно удивился: земля, такая прочная и твёрдая вдруг стала уходить из-под ног.

Я даже почувствовал, как я начинаю падать вниз, как теряется опора, тело устремляется вниз и теряет в весе. Чертовщина какая-то! Потом пирс - прочный, тяжёлый, покрытый асфальтом, широкий пирс, на который с съезжают грузовики и по которому носятся погрузчики вдруг стал подниматься вверх со всеми пассажирами, вещами, грузовиками, кранами, рельсами! Я явственно почувствовал, как тяжелеет моё тело! Стало не по себе. Пирс качает! Это никак не укладывалось в голове, это противоречило всем моим представлениям. Я отошёл подальше от моря. Даже мне, тренированному, пришлось туго. Земля подо мной качалась. Она взлетала и падала вниз точно так же, как палуба «Сибири»! С той же частотой и амплитудой, взлетала и падала целых двое суток, качалась, когда я ходил, сидел, ел, лежал - я даже спать не мог, я просыпался от качки. Потом это прошло. Тогда я понял, каково приходится морякам, как несладок их хлеб. А ещё понял, почему моряки на твёрдой земле ходят вразвалку. Видно, это реакция организма на качку.

Город Корсаков я рассмотреть не успел. Время поджимало: беспокоило состояние жены и не хотелось терять года. На рассвете уходил поезд на север.

Мне ещё добираться до части минимум полтысячи километров. На материке, как говорят островитяне, полтысячи километров - это десять - двенадцать часов, а на острове иногда и десять километров могут растянуться на сутки.

Всё на острове было необычным. Первое, что мне бросилось в глаза - это узкая колея железной дороги. Дорога осталась от японцев. Ведь совсем недавно, какой-то десяток лет назад здесь всё было японским - и дорога, и домишки, проносящиеся за окном, и вагончики. Правда, вагон, в котором я ехал, был выпущен японской фирмой «Кинки-Сярио» совсем недавно - два года назад. И выпущен специально для русских: на стенах рельефом выделялись золотистые таблички на «русском» языке: «TYAЛЕТ», «KYPNTEЛЬНЫN СAЛOН» и т. п. Видно, с русским языком да и с русскими шрифтами у японцев была напряжёнка.