Игорь Борисенко - Фантастика 2002. Выпуск 2

• Название: Фантастика 2002. Выпуск 2
• Автор: Игорь Борисенко
• Издательство: М.: ООО Ф22 «Издательство АСТ», 2002.—534, [10] с
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-014022-3

Поклонники отечественной научной фантастики!

НЕ ПРОПУСТИТЕ!

Издательство ACT предлагает вам ОЧЕРЕДНОЙ сборник повестей и рассказов «Фантастика — 2002/2».

Дмитрий Володихин, Леонид Каганов, Леонид Кудрявцев, Алексей Калугин, Евгений Лукин, Юлий Буркин, Дмитрий Скирюк, Александр Г ромов и многие другие!

Помимо художественных произведений, в сборник «Фантастика — 2002/2» вошли также статьи о проблемах жанра и традиционный обзор «положения дел» в российской фантастике в 2001 г.

---

Но особое внимание привлекает другое «изобретение» в будущей России — это деньги, которые изготавливают из… «дубового, соснового и березового дерева». Напророчил на нашу голову, Фаддей Венедиктович!

А вот в другой повести Ф. Булгарина — «Сцена из частной жизни в 2028 году» (1843), также посвященной построению идеального — имперско-монархического — общества в России, мы обнаружим вот такой примечательный диалог между вельможей и помещиком XXI века: «Помещик: Счастливая Россия. Вельможа: Счастливая от того, что мы, русские, умели воспользоваться нашим счастливым положением и все сокровища, тлевшие в недрах земли, 424 исторгли нашим терпением, любовью к отечественному, прилежанием, учением, промышленностью. Пожалуй, если бы мы не думали о завтрашнем дне и кое-как жили, позволяя иностранцам брать у нас сырые материалы и продавать нам выделанные, то мы навсегда остались бы у них в зависимости и были бы бедными…»

Невольно подумалось: может, во внимательном прочтении литературного наследия и сокрыт секрет счастливого будущего России?

Вероятно, один из самых экзотических «имперско-технологических» вариантов России предложил в конце позапрошлого века ныне забытый литератор Н. Н. Шелонский, автор романа под незатейливым названием «В мире будущего» (1882). Времена реализованной утопии автор тоже благоразумно отодвинул подальше — в XXIX век. Россия 2891 года — сверхмощная держава, заключившая прочный союз с Францией, но при этом под православными знаменами. Вместе они владеют большей частью Земли. А какое же место в «новом» миропорядке отвел автор Америке? Америка и Великобритания в варианте Шелонского — всего лишь страны «третьего мира» — «вот как Китай в наше время». Так и просятся на язык строки из Вячеслава Куприянова: «и Россия опять засыпает /ив ней просыпается русская идея — / будто Америка спит и видит, / будто она — Россия».

Перед нами цивилизация действительно с высоким научным потенциалом — побеждена гравитация, люди активно используют атомную энергию, телепатию и телекинез, восстанавливают больной и стареющий организм. Высокотехнологичный мир, но… не урбанистический. Напротив, автор искренне считает, что научно-технический прогресс и патриархальный уклад жизни — идеальная социальная модель для России. В романе эти две крайности и в самом деле сосуществуют гармонично. Россияне XXIX века отказались от городов, вместо них по земле русской разбросаны отдельные дома, отделенные друг от друга возделанными полями и садами. Люди объединились в семьи (кланы) по 300 человек, и на каждую такую семью приходится по 16,4 га земли (каждый в будущем и пахарь, и строитель, и врач).

Москва же превратилась в место отдыха, своеобразный парк-заповедник с пальмовыми аллеями. Люди живут в полном довольстве, но в аскетической простоте.

Страна Муравия

Здесь сквозь туман синеют села,
Пылает призрачная Русь…[6]

До середины XIX века Россия оставалась страной аграрной, на 85 процентов состоявшей из жителей деревни. И, казалось бы, естественно предположить, что почетное первое место в литературе позапрошлого века должны занимать утопии о крестьянском рае. Подобные утопии о стране Муравии, о мужицкой вольнице с молочными реками и кисельными берегами, в избытке процветали в народном фольклоре, в сказках. Но не в литературе. О возможности построения крестьянской утопии еще в первой половине позапрошлого столетия весьма язвительно отозвался И. А. Гончаров в знаменитом «Сне Обломова» (1849). Писатель довел идею построения крестьянского рая почти до абсурда и логического завершения. Обретшие все, о чем только мечтали, бесконечно счастливые жители деревни Обломовки ведут сытый и безмятежный образ жизни. Что же тут плохого? А то, что состояние неизбывного счастья приводит к деградации общества. 0бломовцы «плохо верили… душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как огня увлечений страстей; и как в другом месте тело у людей быстро сгорало от вулканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле».

«Конвейерное производство» крестьянских версий России началось несколько позже — в 1860—1870-е годы. Отмена крепостного права в 1861 г., освобождение крестьян на деле не принесли ожидаемых перемен — ни для крестьян ни для страны, но сдетонировала утопическую мысль. Чувство вины заставляло многих представителей интеллигенции идти в народники. В этой-то среде и были особенно распространены варианты «реставрации» России по крестьянскому эталону.

«Крестьянские» утописты в большинстве произведений устремляли свой взор не в будущее, а в прошлое — ко временам допетровской Руси, видя идеал в общинном старообрядчестве. Один из характерных символов «раскольнической утопии» — вымышленная деревня Тарбагатай, которую описал в поэме «Дедушка» (1870) Н. А. Некрасов. Поэт с оптимизмом смотрит в будущее освобожденного крестьянства, которое сумеет распорядиться свободой, если будет придерживаться исконной самобытности.

«Чудо я, Саша видал: / Горсточку русских сослали / В страшную глушь за раскол, / Волю да землю им дали; / Год незаметно прошел — / Едут туда комиссары, / Глядь — уж деревня стоит, / Риги, сараи, амбары! / В кузнице молот стучит, / Мельницу выстроят скоро. / Уж запаслись мужики / Зверем из темного бора, / Рыбой из вольной реки».

Воля-труд-сытость — изобилие-отсутствие государственного контроля — вот составляющие «крестьянской мечты». К слову сказать, неприятие государственной регламентации, пренебрежение детальным описанием государственного строя — вообще отличительная черта русских утопий XVIII–XIX веков.

Как царство суровой, но справедливой старообрядческой общины, существующей в гармонии с природой, рисует «российский идеал» Н. Н. Златовратский в утопии «Сон счастливого мужика», включенной в роман «Устои» (1878). Единственно полезный, праведный труд — труд на земле. Такова жизненная установка обитателей деревни-утопии. Но вот на чем держится эта мужицкая коммуна?

«Давно бы и мир развалился, и все в разоренье пришли бы, коли б старики строго нас на миру не казнили, как вздумает кто ссорой, иль буйством, или худым повеленьем мир довести до ответа пред строгим начальством!»

Похожие идеи развивает в «Сказке о копейке» (1874) и Другой писатель, революционер-народник С. М. Степняк-Кравчинский.

Встречаются и весьма забавные проекты «деревенской России». Вот как, например, представлялась жизнь в деревне будущего (действие происходит в XX веке) Н. В. Казанцеву в рассказе «Елка в Кулюткиной» (1893). Все до единого крестьяне XX столетия чрезвычайно образованны, изучают международный язык (?!), разъезжают на электровелосипедах, выращивают в теплицах бананы и ананасы, управляют погодой, и каждый второй житель деревни — доктор или магистр наук. И вот совсем уж замечательный штрих к наивно оптимистическим прогнозам литератора: автор сообщает, что последний пьяный в России был зафиксирован 31 декабря… 1898 года!

Минздрав предупреждает: Велосипеды опасны для вашего здоровья!

Мы прожили много, сотворили духом мало и стоим у какого-то страшного предела[7].

Просвещенная монархия допетровского образца оказалась едва ли не самой устойчивой мечтой. В России издавна удивительным образом уживаются устремленность к развитию, прогрессу с полным отрицанием прогресса, махровым социальным консерватизмом, тоской по временам давно ушедшим, замешенной на реставрационных идеях — будь то допетровская патриархальная Русь или социалистическое государство.

Назревающий кризис монаршей власти разбудил ностальгию по забытым традициям. На рубеже веков как предвестник скорых социальных потрясений пышным цветом расцвели реакционные утопии, густо замешенные на шовинистических идеях. Остановимся только на двух образчиках такой литературы.

«Счастливой», преуспевающей в экономике (капитал живет «в полном согласии и дружбе с трудом») Россией, изображенной в повести А. Кальницкого «За приподнятой завесой» (1900), управляет не монарх, а самый богатый человек мира с вызывающе русскими ФИО — Иван Иванович Иванов. В дела государственные этот олигарх (а как его еще назвать? Подобные персонажи нам слишком хорошо, к сожалению, известны по истории вполне реальной современной России) особенно не вмешивается, главное, считает Иванов, чтобы на предприятиях работали (от управителей до чернорабочих) люди «исключительно чисто русского или в крайнем случае чисто славянского происхождения».

Государственные чиновники — тоже все сплошь «живое олицетворение славянской мощи». Размышляют они примерно в таком духе: «Братство, равенство, свобода» — непроходимые глупости, погремушки, которыми утешаются ползунки-дети и выжившие из ума старики». Отличительной чертой реакционной утопии является, разумеется, отношение к нацменьшинствам. В «идеальной» России, считает Кальницкий, чем меньше нацменов — тем лучше: «Эти народцы (нацменьшинства. — Е.Х.) вымирают не потому, что их вымаривают, — подчеркнул князь последнее слово, — а потому, что вымирание совершается естественным путем…»