Николай Гарин - Оула

• Название: Оула
• Автор: Николай Гарин
• Жанр: Современная проза

…Молодой саам по имени Оула в первом же бою в декабре 1939 года (Зимняя война — СССР с Финляндией) попадает в плен. Знакомство с Россией начинается с подвалов НКВД, затем этап до Котласа и далее на Север. Удается бежать в горы. Его лечат и спасают от преследования охотники-манси. Там он знакомится с подростком-сиротой Ефимкой Сэротетто и Максимом Мальцевым — бывшим красноармейцем, мечтающем отыскать след «Золотой Бабы». Так втроем с невероятными приключениями они добираются до Березово, где Максим попадает в руки НКВД, а Оула с Ефимкой удается добраться до ямальской тундры.

Два раза судьба Оула сводит с 501 стройкой (система лагерей политзаключенных) в 1953 году и наши дни. После случайной гибели Ефима, Оула воспитывает его детей, затем внуков. Создает образцовое частное хозяйство.

Прожив почти всю свою жизнь в тундре среди ненцев, 70 летним с делегацией оленеводов он попадает в Лапландию. Там происходит встреча с домом, слепой, престарелой матерью и… своим памятником.

Он не понимает, как за полвека почти исчез традиционный образ жизни саамов, как пастухами все чаще становятся посторонние люди, наезжающие с южных районов Финляндии, как оленеводческая культура саамов легко превратилась в безликую, ожесточенную индустрию мяса.

Многое меняется в сознании Оула после этой поездки. В Россию он возвращается с горячим желанием что-то делать во имя спасения сибирского Севера.

Роман написан в остро-приключенческом жанре. Плотно насыщен событиями, реально происходившими в описываемых регионах. Читается легко и доступно.

---

— Что сколько?

— Скажи, сколько это будет стоить?

— Да ты что, Олег Нилыч! — Бабкин дернулся в кресле. — Ты говори, да не заговаривайся. Тем более при посторонних людях. — Он опять будто включил свою белозубую улыбку и повернулся к Виталию, словно ища поддержки.

— А ну, журналист, выйди на минутку, пожалуйста, — проговорил Саамов, даже не взглянув на Виталия.

Придя в совхозную гостиницу, маленький, свежеокрашенный в нежную зелень домик, Виталий, не раздеваясь, лег на свою кровать и уставился в потолок. Оббитый древесноволокнистыми плитами он казался тоже обиженным, так как по середине листы выгнулись и напоминали надутые щеки.

Виталий грустно улыбнулся: «Странные они все же эти Саамовы!» И тогда, два года назад, он прекрасно помнил, как ему было не по себе оттого, что с ним никто не разговаривал. Так одна-две необходимые фразы в день и все. Да и меж собой они почти не говорили. Он потом понял, что это их обычное состояние, когда полно дел по хозяйству.

Виталий улегся поудобнее, заложил руки за голову и, продолжая разглядывать неровности на потолке, стал вспоминать то время, что он провел два года назад в избушке Саамовых.

Его тогда поразил их первый с Олегом Ниловичем разговор:

— Ученый или журналист, какой? — спросил он Виталия, когда едва стал ходить.

— Он самый — журналист, — с удивлением и радостью ответил Виталий.

— Ох-хо-хо, горе-писаки, — придерживая больную руку и морщась от боли, Саамов-старший нагнулся и кое-как запихнул в печку сучковатое полено. — Небось, целый роман напишешь о своих приключениях?! Так, нет, журналист!?

— Меня Виталием звать…

— Вот я и говорю, пиши, что тебе вздумается. Ври себе, хоть заврись, но… никого из нас не поминай. Нас не трогай, журналист. Васька с Никиткой тебе ногу спасли, вот и отплати им за это своим неупоминанием….

— А что так, Олег Нилович!?

— Ишь ты! Откуда меня знаешь!?

— Касьяныч, смотритель полуйской фактории о Вас рассказывал.

— Касьяныч, говоришь!? — Саамов-старший сдвинул брови, задумался. Присел на край скамейки у стола. — Что-то не знаю такого. Не встречал.

— А он говорит, что вы трижды с ним встречались. В Лаборовой два раза и здесь, на Полуе.

— Касьяныч, Касьяныч… — это не здоровый ли такой…, рыжий!?… Ну, сейчас-то седой, поди…, — в задумчивости проговорил Олег Нилович, и губы его изогнулись в легкой брезгливости. — Никак Ванька…, Ванька «Волдырь»!?…. Ну, этого-то я знаю…. И очень хорошо…. Значит, говорил, что три раза виделись!?… Эх, Волдырь, Волдырь…, три раза, — глядя в окно и продолжая чему-то улыбаться, тихо, точно разговаривая с самим собой, добавил он.

Через минуту, спохватился и, строго взглянув на Виталия, будто приказал, а не спросил:

— Так мы договорились… журналист!?…

— Договорились, — ответил тогда Виталий.

Сейчас лежа на гостиничной постели, Виталий пытался вспомнить, как он в то время мучился с больной ногой.

Василий обвязал ее палками-шинами и «прописал» полный покой. Вот и приходилось Виталию целыми днями молча лежать, глядя в потолок, или наблюдать за всем, что происходило в избушке.

Днем, когда они оставались вдвоем с Олегом Ниловичем, было скучно. Саамов-старший после их первой и единственной беседы больше не заговаривал и даже не смотрел в его сторону. Он был угрюм и все время чем-нибудь да занят. Едва сыновья с внуками уходили на охоту, он принимался за посильную работу по дому. Мыл посуду, подметал, заправлял лампы керосином, ходил за дровами и поддерживал тепло. По его лицу и движениям было видно, что ему любое движение дается с трудом. Ближе к вечеру начинал готовить еду. Рубил мороженое мясо и варил его в огромной кастрюле. Или теребил куропаток, зажимая тушки в коленях. Не забывал и про собак…. Короче говоря, дел у него набиралось ровно на все время отсутствия своих ребят.

В хорошо протопленной избушке Олег Нилович часто снимал с себя рубаху, и в тусклом, скупом свете Виталию являлось довольно могучее для столь пожилого мужчины тело. Он с удивлением смотрел на его покатые плечи, которые заканчивались бугристыми узлами дельтовидных мускулов. Широкая в старых рубцах и шрамах грудь хоть и была все еще частично забинтована, но дышала силой. Руки походили на перекрученные мощные канаты, спрятанные под кожей. При малейшем напряжении они оживали, собираясь в пучки, а то растягивались, делясь на более мелкие. Квадратные ладони с короткими, толстыми пальцами выглядели несуразно, поскольку все были изрезаны, обожжены, обморожены. Но главное, что поражало и даже привораживало Виталия — это гордое, независимое и самую малость высокомерное выражение лица Олега Ниловича. Немного портила правая обожженная со шрамом щека, но именно она, без всякого сомнения, добавляла лицу мужественность.

Быстро набегал вечер, и изба оживала от шумного возвращения голодных, промерзших, но счастливых от очередной удачи охотников. Виталий с нетерпением ждал этого момента и начинал с интересом наблюдать за всеми Саамовыми сразу:

После обильного и долгого ужина шустрый Ромка убирал все со стола, далеко отодвигал от себя керосиновую лампу и садился заряжать патроны. Делал он это ловко. С серьезным, сосредоточенным видом. В несколько шеренг как солдат выстраивал перед собой желтоватые, звонкие гильзы шестнадцатого и двадцать четвертого калибра. По левую руку водружал тяжелый, пузатый мешок с дробью. Справа таких же размеров, но почти невесомый мешок с порохом. Доставал из деревянного сундучка коробочки с капсюлями, пыжами, мерки для пороха и дроби, загогулины-утрамбовки из березовых сучков, другие принадлежности и с сопением принимался за работу. Его движения были плавные, точные, аккуратные. Дед не спускал глаз с Ромкиных рук.

Андрей, как самый старший и сильный из внуков расплетал стальной тросик у порога. Он распускал его на пряди, а потом еще на отдельные нити и ладил петли.

Самый младший и самый тихий Олежка, помогал отцу, который возился со свежими шкурками.

Почистив в уголочке ружья, Никита выстругивал из дощечек конические пяльцы, на которые потом натягивал вывернутые наизнанку шкурки ондатр. В углу кисла закваска для окончательной их выделки. Запах от всего этого стоял невыносимый. Но Виталий привык и почти не замечал.

Через какое-то время все заканчивали свои дела и вновь собирали на стол. Молча пили чай и как по команде укладывались спать.

Во всей их работе, да и вообще жизни была какая-то неторопливость, основательность, согласованность и последовательность, как в живом механизме….

Виталий с огромной теплотой вспоминал время, проведенное в избушке Саамовых.

Уже ближе к вечеру в гостиницу вошел Нилыч. Его вид был крайне озабочен. Раздевшись у порога, он прошел во вторую пустующую комнату и, так же как и Виталий, не раздеваясь, лег на кровать.

— Олег Нилович, может по пятьдесят грамм, — забыв про обиду, спросил Виталий. Ему было безумно интересно, чем же закончился их разговор с Бабкиным. Но в лоб спрашивать не решился.

Тот с удивлением посмотрел на Виталия каким-то невидящим взглядом и ничего не ответил.

Постояв в дверях еще какое-то время, журналист решил больше к нему не приставать и с вернувшейся обидой отправился на кухню.

Но едва аромат свежезаваренного им кофе поплыл по комнаткам гостиницы, на кухню неожиданно вошел Нилыч. Молча, неторопливо развязал свой видавший виды старомодный рюкзак, достал оттуда вяленое мясо, рыбу, каравай не магазинного хлеба, еще что-то…

— Угощайся, — произнес он первое слово за вечер.

— Ну и чем же закончился ваш разговор с Бабкиным!? Возьмет он Вас с собой!? — уже без дипломатии и не пытаясь скрыть легкое раздражение и обиду, вопросом ответил Виталий.

А тот, точно и не заметил колкости журналиста спокойно и с достоинством ответил:

— Возьмет. Куда денется.

«Вот как!» — Виталий вновь стал проникаться уважением к этому странному человеку. «Сломал Бабкина!» — с восхищением думал он.

— Завтра с утра велел какие-то бумаги заполнить, паспорт оставить да сфотографироваться… — равнодушным, бесцветным голосом добавил Нилыч.

— Так я и сниму, у меня же камера с собой, — не зная, почему обрадовался Виталий. — А фотографии сразу Андрею Николаевичу вышлю. Я рад, Олег Нилович, честное слово рад за Вас!

— А я вот теперь и не знаю: ехать мне, нет? — задумчиво, точно разговаривая сам с собой, огорошил Нилыч. — Засомневался я…, надо ли под старость куда-то ехать, людей смешить…

Виталий чувствовал, что старший Саамов ищет поддержки или сочувствия. Ему нужен собеседник. Видимо тяжело далась ему вся эта затея. Устал, поубавился пыл, появилась растерянность….

— И сколько же лет Вы не были дома!?… — вдруг спросил Виталий, хотя прекрасно понимал, что сильно рискует.

Олег Нилович быстро взглянул на собеседника и точно навалился всем телом.