Николай Гарин - Оула

• Название: Оула
• Автор: Николай Гарин
• Жанр: Современная проза

…Молодой саам по имени Оула в первом же бою в декабре 1939 года (Зимняя война — СССР с Финляндией) попадает в плен. Знакомство с Россией начинается с подвалов НКВД, затем этап до Котласа и далее на Север. Удается бежать в горы. Его лечат и спасают от преследования охотники-манси. Там он знакомится с подростком-сиротой Ефимкой Сэротетто и Максимом Мальцевым — бывшим красноармейцем, мечтающем отыскать след «Золотой Бабы». Так втроем с невероятными приключениями они добираются до Березово, где Максим попадает в руки НКВД, а Оула с Ефимкой удается добраться до ямальской тундры.

Два раза судьба Оула сводит с 501 стройкой (система лагерей политзаключенных) в 1953 году и наши дни. После случайной гибели Ефима, Оула воспитывает его детей, затем внуков. Создает образцовое частное хозяйство.

Прожив почти всю свою жизнь в тундре среди ненцев, 70 летним с делегацией оленеводов он попадает в Лапландию. Там происходит встреча с домом, слепой, престарелой матерью и… своим памятником.

Он не понимает, как за полвека почти исчез традиционный образ жизни саамов, как пастухами все чаще становятся посторонние люди, наезжающие с южных районов Финляндии, как оленеводческая культура саамов легко превратилась в безликую, ожесточенную индустрию мяса.

Многое меняется в сознании Оула после этой поездки. В Россию он возвращается с горячим желанием что-то делать во имя спасения сибирского Севера.

Роман написан в остро-приключенческом жанре. Плотно насыщен событиями, реально происходившими в описываемых регионах. Читается легко и доступно.

---

— Все нормально… Только я вот не пойму, — тут же задал вопрос Оула, видя, что журналист изрядно протрезвел, был свеж и даже побрит, — почему грузчик!?..

— Эт долгая история, — Виталий отвел глаза. — Вот почему мужик пьет, Олег Ниловыч, как думаешь?

— Ну, я думаю много причин…

— Но в основном одна — стыд! Да, да, уважаемый северный гость, от стыда.

Проговорив это с какой-то безжалостной злобой к себе, он решительно сел на табурет и продолжил:

— От стыда…, от стыда потому, что ушла умная и красивая жена, которой надоело, что муж вместо денег приносит домой одни проблемы. Стыдно оттого, что дети не хотят с ним встречаться и даже говорить по телефону. От того, что на день рождения ни от кого не приходят поздравления. От того, что твои принципы и нравственные убеждения, оказывается, сегодня смехотворны и никого не волнуют, как не волнует твоя индивидуальная авторская позиция… Ты меня слышишь, Олег Нилыч!?..

— Слышу, Виталий Николаевич, слышу, — спокойно отозвался гость.

Оула сидел напротив журналиста, внимательно слушал и не спускал с него глаз. Он снова поставил на газ чайник, достал из своей сумки холодные и тонкие как стельки чебуреки, купленные еще утром на вокзале и приготовил стаканы для чая.

— И еще стыдно, когда тебя не понимают старые и, казалось бы, проверенные временем друзья. Стыдно, что к сорока годам выходит, ты ничего не нажил и ничего не умеешь делать, кроме как более-менее писать. Что не научился врать и воровать, ценное как оказывается приобретение предприимчивого человека. Стыдно, что в нашей стране, если хочешь быть очень богатым, надо всего навсего заложить… душу дьяволу, поступиться честью, совестью…

— А что, — прервал его Оула, — поводов хватает, жизнь не удалась, все воры и дураки, интереснее, чем быть грузчиком, нет занятия, лучший друг — бутылка вина… — Оула встал, хотел пройтись, как он обычно делал, когда волновался, но места было мало, и он снова сел. — Я вот тоже, все время, понимаешь ли, ложусь и просыпаюсь с ощущением беды… Может мне тоже за бутылку взяться, как никак — универсальное средство, а?

— Ну вот и ты туда же, Олег Нилыч, — теперь вскочил Виталий и, постояв, снова опустился на табурет. — Что меня трудно понять что ли!?

— Очень даже не трудно. Тебе нравится быть обиженным. Считать себя непризнанным гением журналистики. Ждешь жалости. Но жалость тебя оскорбит еще больше…

— Так что ты предлагаешь, Олег Нилыч? — прервал его Виталий.

— Наверное, сначала перестать себя жалеть, — невозмутимо ответил тот. — А второе, потерпи и выслушай меня, потому что времени у меня в обрез.

— Слушаю, — Виталий поднял глаза на собеседника и который раз удивился, насколько все же тяжелый и сильный взгляд у Нилыча.

— Так вот, — начал гость, — сегодня я весь день тебя искал, с самого утра. Побывал в трех редакциях… — Оула сделал паузу. — После поездки домой в Лапландию, (услышав новость, у Виталия округлились глаза), возникли вопросы, которые я надеялся решить с твоей помощью. Самому мне не по силам. А ехать на Ямал, не зная на них ответы, я не могу. — Оула пристальнее посмотрел на собеседника.

— Я очень, очень рад Олег Нилович, что ты побывал дома, но чем тебе может помочь грузчик из гастронома!?

— Я почитал твои бумаги…, пока ты мылся, и…

— Интересно…, — Виталий откинулся и скрестил на груди руки.

— Да, ты знаешь, все же не зря я тебя искал…, не зря. И что я думал Виталий Николаевич, пока читал твои сочинения, — Оула сузил глаза и чуть подался вперед, — ты помнишь, зачем меня искал тогда зимой на «Заячьей губе»?

— А то… Только вот…

— Погоди, — прервал его Оула, — я знаю, что ты хочешь возразить. Так вот, давай договоримся, будто мы с тобой только-только встретились, а?.. И главное, ты тот Виталий Николаевич, со своими давними планами и желанием…

— Ну-у, ты даешь, Олег Нилович!.. Столько лет прошло, да и кто я сейчас, и… где, да не-ет, не серьезно…

— А что ты теряешь, — Оула широко улыбался.

— Не серьезно…, — в задумчивости повторил Виталий. Теперь он сжался, словно от мороза, обхватил свои плечи руками и смотрел в какую-то точку на столе. — Даже если я и напишу, кто меня издаст, а!? Это первое…, а…

— Да ты хотя бы начни, это уже половина дела, — прервал с азартом Оула.

— Не-ет, не серьезно…, утопия и абсурд… — не унимался журналист.

— Ну что ж! — резко изменился в лице и настроении гость и легонько хлопнул по столу ладонью. — Может ты и прав, может действительно быть грузчиком — твое призвание. Да и грузчикам всегда виднее. Куда мне лечь отдохнуть?

— Да… на кровать…, куда же еще… — рассеянно отозвался Виталий.

— А ты?..

— Да я… найду где…

Оула прошел в комнату и, не раздеваясь, прилег на бугристое ложе. Только теперь он почувствовал, как все же сильно устал за прошедший день. Он не жалел, что ничем завершилось задуманное, и не считал, что день потерян. Как ни странно, но Оула понимал Виталия. Что поделаешь, у каждого свой характер… Может, и правда кому-то удобнее забиться в щель и ничего не замечать вокруг, да еще и щеки надуть, страдать и обижаться…

— Не спишь, Олег Нилович? — от дверей прозвучал осторожный голос Виталия.

— Не сплю, — равнодушно ответил Оула.

— Я тут подумал, — начал мямлить журналист, — может ты и прав, Олег Нилович, но не хотелось бы с бухты-барахты решать…, хотя конечно заманчиво, да и твой интерес я чувствую здесь есть…

— Только не делай мне одолжения. — Оула поднялся и сел на край кровати. — Это не столько мне надо, сколько тебе. А интерес конечно есть. Кто же сейчас живет без интереса. Только интерес опять же не мне нужен, Виталий Николаевич, а… тундре, всему Северу, — он встал и прошелся по темной комнате, — людям…, которые там живут. Надо все средства использовать, что бы достучаться куда надо с нашими бедами…, пройдет совсем немного времени и будет поздно, безнадежно поздно…

— Ну и в чем интерес? О чем речь, собственно!?..

— Скажи, было у тебя так, что смотришь, скажем, кинофильм впервые, а чем кончится знаешь? Или идешь, идешь на далекий огонек, и кажется он тебе окошком, где тебя ждут…, а подойдешь ближе, гнилушка светится!?.. А?!..

— Бывало…, пожалуй, — немного растерянно ответил Виталий.

— Вот ты понимаешь, — гость в задумчивости встал, прошел по комнате и опять присел на краешек кровати, — я, когда попал в сороковом году к манси…, думал, что оказался в прошлом…, словно попал к своим предкам!.. Так мне казалось. Потом, когда в тундре жил, среди ненцев, такое было чувство, будто это уже было со мной когда-то, но вспомнить не мог. Все это время с такими мыслями и жил… Потом, это уже в наши времена, стал слышать про чудеса на Западе. Будто они нас опередили на много-много лет. Ну, ты больше моего наслышан. А вот побывал там, я про свою Лапландию… — Оула замолчал. Потом встал, подошел к окну и долго в него глядел, то ли в огни города, то ли на кипы бумаг на подоконнике, пока опять не повернулся к двери. — И знаешь, Виталий Николаевич, что скажу, такое было ощущение, что не в чудесное будущее попал, что, признаюсь, ожидал с восторгом и гордостью, не скрою, а в какую-то безысходность, в какую-то непонятную жизнь. Все вокруг в огнях и красках, а жизнь бесцветна, неинтересная и серая. Даже злобна. Люди живут в природе, а природы-то и не замечают… Раньше такого не было… У нас на Ямале да и по всей тундре жизнь куда богаче и правильнее что ли, если можно так сказать. Вот по-моему и выходит, что это мы живем в будущем по сравнению с ними, а они выходит в прошедшем. Ну, это я так понимаю.

Оула решительно встал, включил свет и, подойдя к Виталию вплотнуюЮ жестко, свирепо посмотрел на него, словно это он был виновником таких непонятных перемен.

— Я бы не хотел вот так же потерять и нашу сибирскую тундру! А, судя по всему, все к этому идет… — Оула положил руку на сердце. — Это не обманешь! Я чувствую! Уверен!.. Уверен, журналист!

Перед Виталием опять стоял тот самый Олег Нилович, крепкий и прямолинейный, которого он встретил когда-то на Заячьей губе.

— Вот поэтому я здесь. — И через небольшую паузу: — Так ты готов!? — будто выстрелил он вопросом

— Готов, Олег Нилович, — в голосе Виталия послышалась твердость.

— Ну, раз готов, начнем. У нас с тобой ночь впереди и большая часть дня.

Виталий торопливо влез в футболку, с подоконника взял небольшую пачку чистых листов бумаги, ручку и, усевшись за кухонный стол, выжидательно посмотрел на гостя: — С чего начнем!?..

Оула повернулся к черному окну и, глядя на свое мутное отражение, тихо, но решительно проговорил:

— А вот с зимы тридцать девятого и начнем…