Николай Гарин - Оула

• Название: Оула
• Автор: Николай Гарин
• Жанр: Современная проза

…Молодой саам по имени Оула в первом же бою в декабре 1939 года (Зимняя война — СССР с Финляндией) попадает в плен. Знакомство с Россией начинается с подвалов НКВД, затем этап до Котласа и далее на Север. Удается бежать в горы. Его лечат и спасают от преследования охотники-манси. Там он знакомится с подростком-сиротой Ефимкой Сэротетто и Максимом Мальцевым — бывшим красноармейцем, мечтающем отыскать след «Золотой Бабы». Так втроем с невероятными приключениями они добираются до Березово, где Максим попадает в руки НКВД, а Оула с Ефимкой удается добраться до ямальской тундры.

Два раза судьба Оула сводит с 501 стройкой (система лагерей политзаключенных) в 1953 году и наши дни. После случайной гибели Ефима, Оула воспитывает его детей, затем внуков. Создает образцовое частное хозяйство.

Прожив почти всю свою жизнь в тундре среди ненцев, 70 летним с делегацией оленеводов он попадает в Лапландию. Там происходит встреча с домом, слепой, престарелой матерью и… своим памятником.

Он не понимает, как за полвека почти исчез традиционный образ жизни саамов, как пастухами все чаще становятся посторонние люди, наезжающие с южных районов Финляндии, как оленеводческая культура саамов легко превратилась в безликую, ожесточенную индустрию мяса.

Многое меняется в сознании Оула после этой поездки. В Россию он возвращается с горячим желанием что-то делать во имя спасения сибирского Севера.

Роман написан в остро-приключенческом жанре. Плотно насыщен событиями, реально происходившими в описываемых регионах. Читается легко и доступно.

---

«Ну что, схлопотал на свою задницу приключеньице!?… Теперь не хватает еще околеть в этом железном гробу и превратиться в ледышку, как полторы тонны оленьих туш в кузове! Надо что-то делать, иначе — конец тебе, Виталий Николаевич. И не до шуток». Едва он приоткрыл дверцу, как порыв ветра вырвал ее из рук и хлестко ударил о переднюю стойку. А в лицо точно швырнули целую лопату снега. Выбравшись наружу, Виталий отметил, что стало еще холоднее, а ветер злее и жестче.

Решение возникло не в сознании, которое тягучим маслом медленно, с опозданием реагировало на то, что делали руки и ноги. Тело как бы само влезло в малицу, что навязал Касьяныч. Карабин сам прижался к спине. Топор распорол тент на кузове и опустился на выскользнувшую розоватую оленью тушку. Отрубленная задняя нога еле влезла в рюкзак. А ноги, глубоко увязая в снегу, вынесли Виталия на насыпь. Шквальный ветер едва не сбросил его обратно. Осмотрелся. До сознания дошло, что пока все правильно. Сразу по ту сторону насыпи… — пропасть. Темно-серая бездна, которая с большой силой выбрасывала из своего нутра все новые и новые заряды сухой снежной крошки и хлестала ими наотмашь. Хлестала и справа, и слева, и прямо….

Виталию стоило больших трудов дойти до утеса, наверху которого едва проступал скелет вышки. От траншеи, что он проделал с час-полтора назад, не осталась и следа. Пришлось заново торить путь, буксовать, месить глубокий, сыпучий снег, цепляться за ломкие, скользкие ветки, подминать под себя все, что хоть как-то помогало подниматься на склон.

Когда Виталий заполз в барак, было такое чувство, что он наконец-то выбрался из штормящей морской пучины и оказался на корабле, точнее на какой-то старинной, деревянной шхуне или фрегате. Снежный ураган, не жалея сил, бился в старые корабельные борта-стены, свирепо свистел где-то наверху, путаясь в мачтах и такелаже. Барак скрипел, скрежетал всеми суставами, дребезжал остатками стекол, стонал, молил о пощаде…

Взмокшая спина быстро остывала. Виталий огляделся. Квадратные окна, перечеркнутые вторым ярусом нар, лилово светились. Усталость во всем теле была неимоверная. Иссеченное снегом лицо горело огнем. Под вой и содрогания он поднялся и еле дотащился до женщины с гитарой. Снял малицу. Несколько досок пола были кем-то выдраны. Под ними чернела земля, которая играла роль утеплителя, под которой должен был находиться еще один пол — «черновой», а уж потом подпольное пространство, догадался Виталий. Он взялся за топор. Расширил дыру. Щепки сложил домиком. Едва вспыхнул огонь, как окна погасли и стали черными. Множество сквозняков тут же набросились и стали теребить, рвать во все стороны молодой огонь. Тени от нар зашевелились чуть ли не в такт скрипу и скрежету. Виталий подбросил щепок. Снял пуховик и опять взялся за топор. Он отчаянно рубил все, что попадалось под руку. Заготовил дрова, взялся за мясо. Чувство острого голода давно прошло, но поесть было необходимо, и он стал стругать оленью ногу. А когда потянулся к рюкзаку за солью, ни с того ни с сего возникло ощущение, что кроме него в бараке есть еще кто-то.

— Кто здесь!? — неожиданно для себя, громко крикнул он в темноту. — Птьфу, черт, придет же такое в голову… — Виталий достал соль, промороженный рассыпчатый хлеб и приготовился закусить.

«О-о-ох!» — вдруг отчетливо послышалось через скрипы и завывания ветра. Через паузу еще раз: «О-о-х!»

— Ну, в чем дело!?… — чуть тише, враз осевшим голосом повторил Виталий.

Очередное «о-о-ох!» было ответом.

«Да, что же это такое!? То солдат на вышке, то какие-то вздохи, «охи» да «ахи». Глядишь, еще сам сатана появится!» — Произнося про себя последние слова, Виталий действительно выглянул в проход…

Там, в дверном проеме… кто-то стоял!..

Глава вторая

— Ты куда, отец!? — чуткий Василий приподнялся со своего места. На широком топчане кроме него спали еще четверо: двое его сыновей и младший брат Никита со своим сыном Андреем.

— Лежи, лежи, — ответил ему тихий, хрипловатый голос. Этот голос поднялся со своей лежанки, устроенной за печкой, мягко, еле слышно прошуршал кисами до стола. Тонко звякнул стеклом керосиновой лапы. Шикнул спичкой, запалив фитиль, и тотчас появился в маленьком, черном окне как в зеркале. Оконное стекло отразило лишь освещенную часть лица, многое смягчив в нем, оставив главное: ежик белых волос, жесткие скулы, упрямый подбородок и умные, немолодые глаза.

Он никогда не смотрелся в зеркала. Да их попросту и не было у него. Брился на ощупь. И лицо свое знал на ощупь. Фотографировался один раз — на паспорт. Закрутив до минимума фитиль, он поставил лампу подальше от спящих и, накинув полушубок, тихо вышел из избушки.

Шестидесятивосьмилетнего Оула Лассинантти, а по паспорту Олега Ниловича Саамова разбудила тишина. Свирепый буран, начавшийся в конце прошлого дня, под утро ушел бесследно, словно его и не было. Хотя последствий оставил хоть отбавляй. Поменял местами старые и намел новые сугробы. До половины занес избушку и почти совсем спрятал под снег зачехленные мотонарты. «Но главное, теперь не найти и не отрыть большую часть поставленных накануне капканов. А значит, надо ехать в Полуй покупать новые, поскольку времени на поиски старых нет,» — думал Оула.

Было тихо и звездно.

«Вот ведь…, когда все вокруг ревело и срывало с избушки крышу, спал. А стихло, проснулся!..» — пытался обмануть себя Оула. Да, обманывал он себя и почти верил в это. Но у памяти нет ни границ, ни законов. Ее нельзя уговорить, соблазнить, спрятать до времени. Она приходит, как приходит день. Она девственно чиста. Независима. Прямая и беспощадная.

Скинув снег с чурбака, на котором кололи дрова, и положив шубенки, Оула на него опустился. Тут же подошла Мушка, помесь оленегонки с хантыйской лайкой. Она сонно ткнулась ему в колени и вопросительно подняла глаза на своего хозяина, помахивая тяжелым пушистым хвостом.

Не-ет, не спится совсем по другой причине. И причина тому — ни с того ни с сего пришедшие воспоминания.

Первый раз на Заячью губу Оула попал в пятьдесят втором. Война давно кончилась, а голод валил и валил всех подряд. Сдача мяса и пушнины государству продолжалась почти по тем же нормам, что и в военное время. Еду или что-нибудь из одежды можно было перехватить лишь на стройке железной дороги, так называемой «пятьсот первой». Эту дорогу прокладывали заключенные. Они тянули ее по самому стыку тундры и лесотундры. От Салехарда до Норильска. Перейти стройку со стадом оленей было очень опасно, а где и невозможно. Тем более частнику. Да и колхозные стада мелели, проходя через строящуюся железку на зимовку или обратно. А опасность исходила как раз не от заключенных, а совсем наоборот — от многочисленной злой и жестокой охраны, зверевшей в этих нечеловеческих условиях.

Вот и приходилось менять оленье мясо да шкурки зверей на соль, муку, сахар, хлеб и масло, ну а если повезет, на поношенное военное обмундирование. Крепкое с латунными пуговицами оно ценилось настолько высоко, что за него, не задумываясь, отдавали двух, а то и трех важенок. У кого из молодых оленеводов был хотя бы китель, считался первым женихом в районе.

Тогда, в пятьдесят втором году было особенно люто в заполярной тундре. «Ох, как же тогда было тяжело!.. И вот здесь, на этом месте такой пир закатили!.. А как Ефимка был рад!.. Тогда и избу эту поставили в честь нашей удачи…. Вот и сейчас бы он порадовался! Сыновья то его стали уже старше отца! А внуки, какие!.. Андрюшка, первый и мой самый любимый, уже совершеннолетний. Повестка пришла, весной в Армию!..»

Вспомнив про повестку, Оула переключился на текущие дела.

Сто ондатровых шкурок запросили военкомовские чиновники за «белый» билет для его внука. У Оула были свои соображения на счет службы. Он знал, да и приходилось не раз видеть, какими возвращаются оттуда дети тундры.

Оула держал в тайне свой план освобождения внука от службы. Об этом не знал ни Андрей, ни Никита, его отец.

…Сто штук. Хотя нынче ондатры много. От этого и рыбы почти не стало и в протоках, и даже в самом Кривом озере.

Да-а, раньше было куда скромнее. Можно было оленями рассчитаться. Но сейчас мяса полно. А вот, поди ж ты, появилась любовь у всех к пушнине. Причем в особо крупном количестве. И куда им столько ондатры!? Знали бы эти дармоеды, как достается каждая шкурка!

Э-э, да что там, если даже для любой мало-мальской бумажки надо дать в лапу…. И паспорт свой купил. Только вот зачем!? Столько жил без него и ничего, а вот под старость взял да и обзавелся. Даже голосовать приглашали…

А ведь, считай, всю жизнь пришлось скрываться от властей. И даже здесь, в тундре ждать, ждать, ждать, что однажды его схватят и снова бросят в грязь… человеческую, зловонную!..

И вот он, наконец-то, состарился и никому теперь не нужен. Разве что своим близким, которые как родные. Это же Ефимкины дети и внуки. А он обещал ему, поклялся, что будет беречь его детей и внуков как своих собственных!..