Андрей Фесенко - Русский язык при Советах

• Название: Русский язык при Советах
• Автор: Андрей Фесенко
• Издательство: RAUSEN BROS
• Жанр: Культурология
• Год: 1955

---

Всюду, где это было возможно, оставлена орфография оригинала. Нумерация примечаний преобразована в сквозную.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] См., напр., акад. С. Обнорский «Заметки о культуре речи», Т. Косых и проф. И. Устинов «О преподавании русского языка» (Известия, 23 июня 1940 и Правда, 29 июля 1938 г.).

[2] Во второй половине ноября 1950 года состоялась Объединенная сессия Отделения языка и литературы Академии наук СССР и Академии педагогических наук РСФСР, посвященная трудам И. Сталина по языкознанию и вопросам преподавания русского языка в советской школе.

Была подвергнута критическому анализу вышедшая за последние годы литература по вопросам преподавания русского языка в школе, а также журнал «Русский язык в школе».

Учителя поставили задачей восстановить в правах морфологию, усилить внимание к упражнениям по выработке орфографических навыков, а также навыков правильной устной и письменной речи.

[3] Автор настаивает именно на таком правописании.

[4] Слово «революция» в данном и во всех последующих случаях условно пишется с большой буквы («Революция»), так как, по сути, является именем собственным, подразумевающим начавшийся в феврале 1917 года период социально-политических потрясений и изменений государственного строя России.

[5] Как, например, Schwan, Noveau Dictionnaire, 1787.

[6] M. Gohin, Les transformations dans la langue francaise pendant la deuxieme moitie du XVIII siecle, 1903.

[7] В отличие от Октябрьской революции 1917, Великая Французская революция в первые годы своего развития (примерно до казни короля) допускала проявления духовного сопротивления. Так в противовес демократизации и вульгаризации языка был выпущен Словарь, составленный некиим А. Бюэ, содержание которого раскрывалось в самом названии: Noveau Dictionnaire pour server a l’intelligence des termes mis en vogue par la Revolution, dedie aux amis de la religion, de roi et du sens commun, Paris, 1792.

[8] Это в свое время было отмечено в пражском журнале «Slavia» Л. Успенским в его статье «Русский язык после революции»:

«Уже в 1923 году деятелями советской прессы была замечена малая доступность их продукции пониманию рабочего и крестьянина. Разница в языках «руководящей верхушки» и «широкой массы» оказалась столь резкой, что стала грозить самой возможности сгладить ее в будущем…» (т. 10, 1931, вып. 2, стр. 256).

[9] «Однако, – здесь же оговаривается Н. Задорнов, – я глубоко убежден, что язык наш далек от того, чтоб обеднеть, в массах он очень ярок, образен, сочен и звучен. В народной речи, как в зеркале, отражается вся жизнь страны».

[10] Любопытное мнение о якобы революционном языке высказал Е. Поливанов («За марксистское языкознание», стр. 169), усматривавший именно в революционной фразеологии общность ее с архаичными церковно-славянизмами:

«…Трафаретные выражения, фразеологическая рутина вроде «хищных акул империализма» и «гидры контрреволюции» – вот что является, по моему мнению, славянским языком революции и заслуживает этого названия, ибо по безжизненности и недвижности своей эти «акулы» и «гидры» вполне сравнимы с церковно-славянскими речениями в церковном языковом обиходе».

[11] Уже упоминавшаяся А. Бэклунд правильно отмечает на стр. 12, что «это был язык коммунистического актива и подрастающего поколения – особенно комсомола…»

[12] Так, новые здания Московского университета на Воробьевых горах именуются «Дворцом науки».

[13] Я. Фоменко в своей статье «Лед не тронулся» (Литературная Газета, 18 мая 1954) жалуется на то, что «уж очень многие факты и жизненные явления наши публицисты именуют «историческими», «небывалыми», «выдающимися», «эпохальными»…

Даже в чисто грамматическом отношении советский гиперболизм нашел свое характерное отображение во всё более интенсивном распространении превосходных степеней прилагательных: «первейшая задача», «почетнейшее задание», «ярчайший пример» и т. д.

[14] Данные примеры свидетельствуют о смешении в новой сельскохозяйственной терминологии русских и иностранных элементов, причем мы видим, что последние часто выступают как лексоморфемные (агро-указания, хата-лаборатория) так и чисто морфемные (озимизация, яровизация).

О проникновении в сельскохозяйственную лексику иностранных элементов говорил и проф. Ф. Филин, правда в «космополитическом» духе, который тогда еще не осуждался:

«…наиболее показательным для бурного развития языковой культуры нашей деревни является широкое распространение иностранных слов, подготовляющее почву для единого мирового языка, который будет создан». (Новое в лексике колхозной деревни, Диалектологический сборник, Вологда, 1946).

[15] Все наименования, кроме первого, употреблялись в неофициальной речи. Последнее же преобразование МГБ в КГБ – Комитет государственной безопасности – пока не дало производного.

[16] См. Розанов, Завоеватели белых пятен, стр. 231:

«Ежов выполнил свою задачу доведения террора до крайних пределов, после чего был «убран». Политбюро ЦК ВКП(б) свалило на него ответственность за безоглядочные (!? – Ф.) репрессии, подсказав народу словечко «ежовщина».

[17] Сюда же примыкают неофициальные названия принудительных работ – «принудиловка» и лица, приговоренного к ним, «принудиловец».

[18] О подобных эвфемизмах упоминается в статье К. Державина «Борьба классов и партий в языке Великой Французской революции», стр. 54:

«Вместо ‘a mort’говорили ‘elargissez’, ‘a l’Abbey’, ‘a Coblentz’. Обезглавление именовалось термином ‘la detruncation’».

[19] За постепенным возвращением в литературный обиход многих изъятых в первый период Революции слов, последовало теоретическое обоснование подобного явления лицемерной ссылкой на якобы нейтральность их (при том, что несколькими годами раньше они клеймились как атрибуты «классового» общества). Подобную «реабилитацию» изгнанной в свое время терминологии находим у С. Ожегова в его статье «Основные черты развития русского языка в советскую эпоху», стр. 32:

«…условия нашей общественной жизни позволили возродить целый ряд тех старых терминов, которые были нейтральны по смысловым оттенкам по отношению к создавшей их надстройке и которые по своей терминологической четкости (одно слово, а не сочетание) удобно было использовать в условиях социалистической государственности нашего периода («директор», «советник», «министр», «адвокат», «солдат», обозначения различных военных званий и т. п.)…»

[20] Небезинтересно привести высказывания Ф. Гладкова по поводу этого слова («О культуре речи», Новый мир, № б, 1953, стр. 234):

«Наш народ и классики никогда не употребляли вульгарного провинциализма «учёба» (из псковского и воронежского диалекта по Далю)… И хотя это слово по недоразумению распространено (как было с печальной памяти словами «будировать», «довлеть», «пара дней», «использовывать», «хужее») и не гнушаются им даже языковеды, считать его литературной нормой никак нельзя. Благородные слова: «учение», «изучение», «обучение», «просвещение» надо реабилитировать и обеспечить им свое место в литературной речи.

…это дает повод некоторым людям считать «учёбу» неологизмом. Какой же это неологизм, если это слово так же старо, как и тот диалект, из которого оно взято и пущено в обиход? Кое-кто оправдывает употребление этого слова как литературную норму тем, что будто бы сам Горький утвердил его в названии журнала «Литературная учеба». Но здесь не место вскрывать историю происхождения этого названия. Горький этого слова не употреблял и не мог употреблять ни в разговоре, ни в произведениях».

[21] Последние два слова означают разные виды спортивных фуфаек, так же как и приводимое ниже слово «майка».

[22] Конечно, мы не имеем здесь в виду медицинской терминологии, почти полностью построенной на латыни.

[23] Попутно упомянем, что слово «закругляться» в смысле «заканчивать» весьма часто фигурирует в речи советских людей. В качестве примера приведем строки из одной только повести В. Некрасова «В родном городе», напечатанной в «Новом Мире» (№№ 10, 11 за 1954 г.):

– Пей свое пиво и закругляйся.

Парень, торопливо допив свою кружку, ушел.

Сененко с трудом оторвал его от этого занятия.