Ольга Берггольц - Ольга. Запретный дневник

• Название: Ольга. Запретный дневник
• Автор: Ольга Берггольц
• Издательство: Азбука-Аттикус
• Жанр: Поэзия
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01614-9

Ольгу Берггольц называли «ленинградской Мадонной», она была «голосом Города» почти все девятьсот блокадных дней. «В истории Ленинградской эпопеи она стала символом, воплощением героизма блокадной трагедии. Ее чтили, как чтут блаженных, святых» (Д. Гранин). По дневникам, прозе и стихам О. Берггольц, проследив перипетии судьбы поэта, можно понять, что происходило с нашей страной в довоенные, военные и послевоенные годы.

Берггольц — поэт огромной лирической и гражданской силы. Своей судьбой она дает невероятный пример патриотизма — понятия, так дискредитированного в наше время.

К столетию поэта издательство «Азбука» подготовило книгу «Ольга. Запретный дневник», в которую вошли ошеломляющей откровенности и силы дневники 1939–1949 годов, письма, отрывки из второй, так и не дописанной части книги «Дневные звезды», избранные стихотворения и поэмы, а также впервые представлены материалы следственного дела О. Берггольц (1938–1939), которое считалось утерянным и стало доступно лишь осенью 2009 года. Публикуемые материалы сопровождены комментарием.

В книгу включены малоизвестные и ранее не известные фотографии и документы из Российского государственного архива литературы и искусства, из Пушкинского Дома (ИРЛИ РАН), Российской национальной библиотеки, Центрального государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга, из Музея Дома Радио. Также публикуются письма к отцу, предоставленные для этого издания Рукописным отделом Пушкинского Дома. Впервые читатели увидят верстку книги «Узел» с авторской и цензурной правкой (архив Н. Банк в РНБ). Впервые в этом издании представлены фотографии уникальных вещей, хранящихся в семье наследников. В книгу включены также воспоминания об О. Берггольц.

---

БАБЬЕ ЛЕТО

Есть время природы особого света,
неяркого солнца, нежнейшего зноя.
Оно называется
                                бабье лето
и в прелести спорит с самою весною.

Уже на лицо осторожно садится
летучая, легкая паутина…
Как звонко поют запоздалые птицы!
Как пышно и грозно пылают куртины!

Давно отгремели могучие ливни,
всё отдано тихой и темною нивой…
Всё чаще от взгляда бываю счастливой,
всё реже и горше бываю ревнивой.

О мудрость щедрейшего бабьего лета,
с отрадой тебя принимаю… И все же,
любовь моя, где ты, аукнемся, где ты?
А рощи безмолвны, а звезды всё строже…

Вот видишь — проходит пора звездопада,
и, кажется, время навек разлучаться…
…А я лишь теперь понимаю, как надо
любить, и жалеть, и прощать, и прощаться…

1956,1960

ЕВГЕНИЮ ЛЬВОВИЧУ ШВАРЦУ

1 В день шестидесятилетия

Не только в день этот праздничный —
в будни не позабуду:
живет между нами сказочник,
обыкновенное Чудо.

И сказочна его доля,
и вовсе не шестьдесят
лет ему — много более!
Века-то летят, летят…

Он ведь из мира древнейшего,
из недр человеческих грез
свое волшебство вернейшее,
слово свое нежнейшее
к нашим сердцам пронес.

К нашим сердцам, закованным
в лед (тяжелей брони!),
честным путем, рискованным
дошел,
               растопил,
                                   приник.

Но в самые темные годы
от сказочника-поэта
мы столько вдохнули свободы,
столько видали света.

Поэзия — не стареется.
Сказка — не «отстает».
Сердце о сказку греется,
тайной ее живет.

Есть множество лживых сказок —
нам ли не знать про это!
Но не лгала ни разу
мудрая сказка поэта.

Ни словом, ни помышлением
она не лгала, суровая.
Спокойно готова к гонениям,
к народной славе готовая.

Мы день твой с отрадой празднуем,
нам день твой и труд — ответ,
что к людям любовь — это правда.
А меры для правды нет.

21 октября 1956 2

Простите бедность этих строк,
но чем я суть их приукрашу?
Я так горжусь, что дал мне Бог
поэзию и дружбу Вашу.
Неотторжимый клин души,
часть неплененного сознанья,
чистейший воздух тех вершин,
где стало творчеством — страданье —
вот надо мною Ваша власть,
мне все желаннее с годами…
На что бы совесть оперлась,
когда б Вас не было меж нами?!

21 октября 1957

"Рассыпали набор…"

Рассыпали набор —
                               тягчайших дней,
Светлейших, пламенных —
                                                  Его не понимаю.
Рассыпали набор — всей книжки,
                                                               всей моей…
О, Господи, к Тебе в тоске, взываю…
Разобрали набор…

1959

ПЕРЕД РАЗЛУКОЙ

1

…Пусть падают листки календаря,
пусть будет долог жизненный твой путь.
Но день двадцать шестого октября,
но первый снег его — забудь.
                                                      Совсем забудь.

Как не было… Тот мокрый, вьюжный снег,
застывшее движенье городское —
и до смерти счастливый человек,
под артогнем бредущий человек
в жилье чужое, но еще людское.

Как буйствовала в подворотне мгла,
голодная, в багровых вспышках вьюга!
Как я боялась в доме — как ждала
войной-судьбою суженого друга.

О, первый грозный, нищий наш ночлег,
горсть чечевицы, посвист канонады
и первый сон вдвоем…
                                        Забудь о нем навек.
Совсем забудь. Как не было. Так надо.

1960 2

Я всё оставляю тебе при уходе:
всё лучшее
                       в каждом промчавшемся годе.
Всю нежность былую,
                                            всю верность былую
и краешек счастья, как знамя, целую:
военному, грозному —
                                    вновь присягаю,
с колена поднявшись, из рук отпускаю.

Уже не узнаем — ни ты и ни я —
такого же счастья, владевшего нами.
Но верю, что лучшая песня моя навек
сбережет отслужившее знамя…

…Я ласточку тоже тебе оставляю
из первой, бесстрашно вернувшейся стаи —
блокадную нашу, под бедственной крышей.
В свой час одинокий
                                       ее ты услышишь…
А я забираю с собою все слезы,
все наши утраты,
                                    удары,
                                                  угрозы,
все наши смятенья,
                                все наши дерзанья,
нелегкое наше большое мужанье,
не спетый над дочкой
                                        напев колыбельный,
задуманный ночью военной, метельной,
неспетый напев — ты его не услышишь,
он только со мною — ни громче, ни тише…

Прощай же, мой щедрый! Я крепко любила.
Ты будешь богаче — я так поделила.

1956, 1960

"Но я всё время помню про одну…"

Но я всё время помню про одну,
про первую блокадную весну.
……………………………………
А сколько ржавых коек и кроватей
на улицах столпилось в эти дни!
Вокруг развалин горбились они,
бессмысленно пытаясь прикрывать их.
Костлявый их, угрюмый хоровод
кружил везде, где рыли огород…
И просто так толпились тут и там
на набережной —
                           черные, нагие,
как будто б отдыхала по ночам
на них сама врагиня Дистрофия.
Идешь, считаешь, и — не сосчитать…
Не спать на них хозяевам, не спать!
Железным пухом ложе им стеля,
покоит их державная земля.
……………………………
Я столько раз сердца терзала ваши
неумолимым перечнем утрат.
Я говорила вслух о самом страшном,
о чем и шепотом не говорят.
Но Ленинград,
                        отец мой,
                                              дом и путь,
всё в новые пространства посылая,
ты говоришь мне:
                          «Только не забудь!»
И вот — ты видишь:
                                    я не забываю.

1963–1964

"Вновь тебя увидала во сне я…"

Вновь тебя увидала во сне я.
Не просила я этого сна…
Мне довольно того,
                                    что имею.
Этот город, стихи и война.
Не смущай же меня,
                                    не забытый,
не достойный моей строки,
не оплаканный,
не убитый,
не подавший в беде руки.

Между 1965 и 1968 (?)

ИЗ ЦИКЛА «АННЕ АХМАТОВОЙ»

1

…Она дарить любила.
                                        Всем. И — разное.
Надбитые флаконы и картинки
и жизнь свою, надменную, прекрасную,
до самой той, горючей той кровинки.
Всю — без запинки.
Всю — без заминки.

…Что же мне подарила она?
                                Свою нерекламную твердость.
Окаяннейшую свою,
                               молчаливую гордость.
Волю — не обижаться на тех,
                                кто желает обидеть.
Волю — видеть до рези в глазах,
                                и все-таки видеть.
Волю — тихо, своею рукой задушить
                                подступившее к сердцу отчаянье,
Волю — к чистому, звонкому слову.
                                И грозную волю — к молчанию.

1970 2 Анна Ахматова в 1941 году в Ленинграде

У Фонтанного дома, у Фонтанного дома,
у подъездов, глухо запахнутых,
у резных чугунных ворот
гражданка Анна Андреевна Ахматова,
поэт Анна Ахматова
на дежурство ночью встает.

На левом бедре ее
                                  тяжелеет, обвиснув, противогаз,
а по правую руку, как всегда, налегке,
в покрывале одном,
                                      приоткинутом
                                                                над сиянием глаз,
гостья милая — Муза
                                          с легкою дудочкою в руке.
А напротив, через Фонтанку, —
                                                   немые сплошные дома,
окна в белых крестах. А за ними ни искры,
                                                                              ни зги.
И мерцает на стеклах
                                         жемчужно-прозрачная тьма.
И на подступах ближних отброшены
                                                               снова враги.
О, кого ты, кого, супостат, захотел
                                                                     превозмочь?
Или Анну Ахматову,
                                     вставшую у Фонтанного дома,
                                                                                     от Армии невдалеке?
Или стражу ее, ленинградскую эту бессмертную
                                                                                    белую ночь?
Или Музу ее со смертельным оружьем,
                                                               с легкой дудочкой
                                                                                          в легкой руке?

1970 или 1971

"О, как меня завалило жгучим пеплом эпохи!.."