Ольга Берггольц - Ольга. Запретный дневник

• Название: Ольга. Запретный дневник
• Автор: Ольга Берггольц
• Издательство: Азбука-Аттикус
• Жанр: Поэзия
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01614-9

Ольгу Берггольц называли «ленинградской Мадонной», она была «голосом Города» почти все девятьсот блокадных дней. «В истории Ленинградской эпопеи она стала символом, воплощением героизма блокадной трагедии. Ее чтили, как чтут блаженных, святых» (Д. Гранин). По дневникам, прозе и стихам О. Берггольц, проследив перипетии судьбы поэта, можно понять, что происходило с нашей страной в довоенные, военные и послевоенные годы.

Берггольц — поэт огромной лирической и гражданской силы. Своей судьбой она дает невероятный пример патриотизма — понятия, так дискредитированного в наше время.

К столетию поэта издательство «Азбука» подготовило книгу «Ольга. Запретный дневник», в которую вошли ошеломляющей откровенности и силы дневники 1939–1949 годов, письма, отрывки из второй, так и не дописанной части книги «Дневные звезды», избранные стихотворения и поэмы, а также впервые представлены материалы следственного дела О. Берггольц (1938–1939), которое считалось утерянным и стало доступно лишь осенью 2009 года. Публикуемые материалы сопровождены комментарием.

В книгу включены малоизвестные и ранее не известные фотографии и документы из Российского государственного архива литературы и искусства, из Пушкинского Дома (ИРЛИ РАН), Российской национальной библиотеки, Центрального государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга, из Музея Дома Радио. Также публикуются письма к отцу, предоставленные для этого издания Рукописным отделом Пушкинского Дома. Впервые читатели увидят верстку книги «Узел» с авторской и цензурной правкой (архив Н. Банк в РНБ). Впервые в этом издании представлены фотографии уникальных вещей, хранящихся в семье наследников. В книгу включены также воспоминания об О. Берггольц.

---

"О, не оглядывайтесь назад…"

О, не оглядывайтесь назад,
на этот лед,
                       на эту тьму;
там жадно ждет вас
                                    чей-то взгляд,
не сможете вы не ответить ему.

Вот я оглянулась сегодня… Вдруг
вижу: глядит на меня изо льда
живыми глазами живой мой друг,
единственный мой — навсегда, навсегда.

А я и не знала, что это так.
Я думала, что дышу иным.
Но, казнь моя, радость моя, мечта,
жива я только под взглядом твоим!

Я только ему еще верна,
я только этим еще права:
для всех живущих — его жена,
для нас с тобою — твоя вдова.

1947

ФЕОДОСИЯ

Юрию Герману

Когда я в мертвом городе искала
ту улицу, где были мы с тобой,
когда нашла — и всё же не узнала
………………………………………
А сизый прах и ржавчина вокзала!

…Но был когда-то синий-синий день,
и душно пахло нефтью, и дрожала
седых акаций вычурная тень…
От шпал струился зной — стеклянный,
                                                                     зримый, —
дышало море близкое, а друг,
уже чужой, но все еще любимый,
не выпускал моих холодных рук.
Я знала: всё. Уже ни слов, ни споров,
ни милых встреч…
                               И все же будет год:
один из нас приедет в этот город
и все, что было, вновь переживет.
Обдаст лицо блаженный воздух юга,
подкатит к горлу незабытый зной,
на берегу проступит облик друга —
неистребимой радости земной.
О, если б кто-то, вставший с нами рядом,
шепнул, какие движутся года!
Ведь лишь теперь, на эти камни глядя,
я поняла, что значит — «никогда»,
что прошлого — и то на свете нет,
что нет твоих свидетелей отныне,
что к самому себе потерян след
для всех, прошедших зоною пустыни…

Феодосия 1935, 1947

"На собранье целый день сидела…"

На собранье целый день сидела —
        то голосовала, то лгала…
Как я от тоски не поседела?
        Как я от стыда не померла?..
Долго с улицы не уходила —
        только там сама собой была.
В подворотне — с дворником курила,
        водку в забегаловке пила…
В той шарашке двое инвалидов
        (в сорок третьем брали Красный Бор)
рассказали о своих обидах, —
        вот — был интересный разговор!
Мы припомнили между собою,
        старый пепел в сердце шевеля:
штрафники идут в разведку боем —
        прямо через минные поля!..
Кто-нибудь вернется награжденный,
        остальные лягут здесь — тихи,
искупая кровью забубённой
        все свои небывшие грехи!
И, соображая еле-еле,
        я сказала в гневе, во хмелю:
«Как мне наши праведники надоели,
        как я наших грешников люблю!»

<1948–1949>

"Сегодня вновь растрачено души…"

Сегодня вновь растрачено души
на сотни лет,
                         на тьмы и тьмы ничтожеств.
Хотя бы часть ее в ночной тиши,
как пепел в горсть, собрать в стихи…
                                                            И что же?
Уже не вспомнить и не повторить
высоких дум, стремительных и чистых,
которыми посмела одарить
лжецов неверующих и речистых.
И щедрой доброте не просиять,
не озарить души потайным светом;
я умудрилась всю ее отдать
жестоким, не нуждающимся в этом.

Все роздано: влачащимся — полет,
трусливым и безгласным — дерзновенье,
и тем, кто всех глумливей осмеет, —
глубинный жемчуг сердца — умиленье.
Как нищенка, перед столом стою.
Как мать, дитя родившая до срока.
А завтра вновь иду и отдаю
всё, что осталось, не приняв урока.
А может быть — мечты заветней нет, —
вдруг чье-то сердце просто и открыто
такую искру высечет в ответ,
что будут все утраты позабыты?

1949 <ТРИПТИХ 1949 ГОДА> 1

Я не люблю за мной идущих следом
                     по площадям
                                            и улицам.

Мой путь —
               мне кажется тогда —
               стремится к бедам:
Скорей дойти до дома
                                           как-нибудь.
Они в затылок дышат горячо…
               Сейчас положат руку
                                                   на плечо!
Я оглянусь: чужими
                                 притворятся,
                                                        прохожими…
Но нас не обмануть: к беде —
                                     к БЕДЕ —
                                                    стремглав
                                                                           идет мой путь.
О, только бы: скорей. Домой.
                                                    Укрыться.
                       Дойти и запереться
                                                          и вернуться.
Во что угодно сразу
                                    погрузиться:
                  в вино!
                                 в заботы!
                 в бесполезный труд…
Но вот уж много дней,
                                       как даже дома
меня не покидает страх
                                           знакомый,
                     что по Следам
                               Идущие —
                                     придут.

2

Не будет дома
                         или будет дом
и легче будет
                          иль еще печальней —
об этом годе расскажу потом,
о том, как стало
                           ничего не жаль мне.
Не жаль стареть.
Не жаль тебя терять.
Зачем мне красота, любовь
                              и дом уютный, —
затем, чтобы молчать?
Не-ет, не молчать, а лгать.
Лгать и дрожать ежеминутно.
Лгать и дрожать:
                             а вдруг — не так солгу?
И сразу — унизительная кара.
Нет. Больше не хочу и не могу.
Сама погибну.
Подло — ждать удара!
Не женское занятье: пить вино,
                         по кабакам шататься в одиночку…
Но я — пила.
                      Мне стало все равно:
продлится ли позорная отсрочка.
                                     Мне только слез твоих
                                           последних жаль,
в то воскресенье,
                               в темный день погони,
когда разлуки каторжная даль
                                 открылась мне
ясней, чем на ладони…
Как плакал ты!
                               Последний в мире свет
                                                мне хлынул в душу —
                               слез твоих сиянье!
Молитвы нет такой
                              и песни нет,
чтобы воспеть во мне
                            твое рыданье.
Но… Даже их мне не дают воспеть…
В проклятой немоте изнемогаю…
И странно знать,
                             что вот придет другая,
чтобы тебе с лица их утереть…
Живу — тишком.
Живу — едва дыша.
Припоминая, вижу — повсеместно
                                     следы свои оставила душа:
то болью, то доверием, то песней…
Их время и сомненье не сотрет,
не облегчить их никаким побегом,
                   их тут же обнаружит
                         и придет
                                 и уведет меня —
                                            Идущий Следом…

Осень 1949 3

Я не люблю звонков по телефону,
когда за ними разговора нет.
«Кто говорит? Я слушаю!»
                                                  В ответ
молчание и гул, подобный стону.
Кто позвонил и испугался вдруг,
кто замолчал за комнатной стеною?
«Далекий мой,
                        желанный,
                                                верный друг,
не ты ли смолк? Нет, говори со мною!
Одною скорбью мы разлучены,
одной безмолвной скованы печалью,
и все-таки средь этой тишины
поговорим… Нельзя, чтоб мы молчали!»

А может быть, звонил мой давний враг?
Хотел узнать, я дома иль не дома?
И вот, услышав голос мой знакомый,
спокоен стал и отошел на шаг.
Нет, я скрываться не хочу, не тщусь.
Я всем открыта, точно домочадцам…
Но так привыкла с домом я прощаться,
что, уходя, забуду — не прощусь.
Разлука никакая не страшна:
я знаю — я со всеми, не одна…
Но, господи, как одиноко вдруг,
когда такой настигнут тишиною…
Кто б ни был ты,
                       мой враг или мой друг, —
я слушаю! Заговори со мною!

1949

ПЯТЬ ОБРАЩЕНИЙ К ТРАГЕДИИ