Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

• Название: Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932
• Автор: Саша Черный
• Издательство: Эллис Лак
• Жанр: Поэзия
• Год: 1996
• ISBN: 5-7195-0046-4

Во второй том собрания сочинений С. Черного вошли: книга «Жажда», поэмы «Дом над Великой», «Кому в эмиграции жить хорошо», а также стихотворения 1920–1932 годов, не вошедшие в прижизненные издания поэта.

---

Пензенскому Катону*

Ваш Париж — Содом!

(Из эмигрантского разговора)

Хмурый пензенский спорщик,—
В жизни мало утех…
Если юный конторщик
На панели при всех
Тонконогую деву
Лобызает взасос,—
Не краснейте от гнева
И не морщите нос.

Может быть, это пошло,
Как панельный канкан…
Ведь у нас в нашем прошлом
Даже дворник Степан
Не лобзался с кухаркой
У ворот средь гуляк,
А в подвале под аркой,
Где прохлада и мрак.

Наши светлые ризы
Мы от моли спасли:
Лишь Татьяны и Лизы
В нашем прошлом цвели…
Но позвольте в Париже
Сквозь иное стекло
Этот ужас бесстыжий
Показать вам светло.

Он — конторщик из банка,
Дева в шляпке — швея,
Целый день спозаранку
Лишь одна колея.
Только в час перерыва
В ресторане вдвоем
Поедят торопливо,
Прикоснутся плечом.

И опять на панели…
Снова надо в ярмо…
Ни беседки, ни ели,
Ни софы, ни трюмо…
Губы что-то сказали,
Шепот вспыхнул, затих,
Как на людном вокзале —
Что им здесь до чужих?

Ведь вокруг из прохожих
Не взглянул ни один.
Все спешат, все похожи —
Шорох ног и машин.
Свежесть этих лобзаний,
Господин прокурор,
Словно ветер средь зданий,
Налетающий с гор…

В романтической Пензе
Писаря при луне
В честь Лаур средь гортензий
Пели гимны весне?
Что ж… Здесь проза и давка:
Торопись и живи.
Между сном и прилавком —
Пять минут для любви.

Чем в столовке унылой
Соло есть свой салат,
Вы бы тоже, мой милый,
Разыскали свой клад…
Я скажу осторожно:
Все, что греет, — добро.
Целоваться ведь можно
В коридорах метро.

<1929>

В Булонском лесу*

Там, за последней виллой,
Вдоль глинистого рва
Светло-зеленой силой
Вздымается трава…

Весенним изумрудом
Омолодила пни,
Упавший ствол верблюдом
Раскинулся в тени…

Кольцо березок кротких
Под облаком седым
Роняет с веток четких
Зеленокудрый дым.

Мальчишка влез на липку —
Качается, свистя…
Спасибо за улыбку,
Французское дитя!

«Слезай-ка, брось свой мячик,
Мой фокс совсем не злой,—
Быстрее всех собачек
Помчится он стрелой…»

И вот они уж вместе —
И зверь, и мальчик-гном.
Жестянка искрой жести
Сверкнула под кустом.

Ну что ж, здесь были люди,
А людям надо есть.
В зеленом этом чуде
Пускай цветет и жесть…

Вверху клубки омелы,
Как шапки сизых гнезд.
Под бузиной замшелой
Хлопочет черный дрозд…

С дороги у изгиба
Моторный рявкнул бас…
Спасибо, лес, спасибо
За этот добрый час.

<1930>

Собачий парикмахер*

В огромном городе так трудно разыскать
Клочок романтики — глазам усталым отдых:
У мутной Сены,
Вдоль стены щербатой,
Где мост последней аркою круглится,—
Навес, скамья и стол.
Старик с лицом поэта,
Склонившись к пуделю, стрижет бугром руно.
Так благородно-плавны жесты рук.
Так благостны глаза,
Что кажется: а не нашел ли он
Призвание, чудеснейшее в мире?
И пес, подлец, доволен,—
Сам подставляет бок,
Завел зрачок и кисточкою машет…
В жару кудлатым лешим
Слоняться нелегко,
И быть красавцем — лестно,—
Он умница, он это понимает.
Готово!
Клиент, как встрепанный, вскочил и наземь.
Ты, лев собачий! Хитрый Дон-Жуан
С седою эспаньолкою на морде…
Сквозь рубчатую шерсть чуть розовеет кожа,
Над шеей муфта пышною волной,—
Хозяин пуделя любовно оглядел
И, словно заколдованного принца,
Уводит на цепочке.
С балкона кошка щурится с презреньем…
А парикмахер положил на стол
Болонку старую, собачью полудеву,
Распластанную гусеницу в лохмах…
Сверкнули ножницы, рокочет в Сене вал,
В очках смеется солнце.

Пришла жена с эмалевым судком,
Увядшая и тихая подруга.
Смахнула шерсть с собачьего стола,
Газету распластала…
Три тона расцветили мглу навеса:
Бледно-зеленый, алый и янтарный —
Салат, томаты, хлеб.
Друг другу старики передают
С изысканностью чинной
То нож, то соль…
Молчат, — давно наговорились.
И только кроткие глаза,
Не отрываясь, смотрят вдаль
На облака — седые корабли,
Плывущие над грязными домами:
Из люков голубых
Сквозь клочья пара
Их прошлое, волнуясь, выплывает.
Я прохожий,
Смотрю на них с зеленого откоса
Сквозь переплет бурьяна
И тоже вспоминаю:
Там, у себя на родине, когда-то
Читал о них я в повести старинной,—
Их «старосветскими помещиками» звали…
Пускай не их — других, но символ тот же,
И те же выцветшие, добрые глаза,
И та же ясная внимательность друг к другу,—
Два старых сердца, спаянных навеки.

Как этот старый человек,
С таким лицом, значительным и тонким,
Стал стричь собак?
Или в огромной жизни
Занятия другого не нашлось?
Или рулетка злая
Подсовывает нам то тот, то этот жребий,
О вкусах наших вовсе не справляясь?
Не знаю…
Но горечи в глазах у старика
Я, соглядатай тайный, не приметил…
Быть может, в древности он был бы мудрецом,
В углу на площади сидел, лохматый, в бочке
И говорил глупцам-прохожим правду
За горсть бобов…
Но современность зла:
Свободных бочек нет,
Сограждане идут своей дорогой,
Бобы подорожали,—
Псы обрастают шерстью,
И надо же кому-нибудь их стричь.
Вот — пообедали. Стол пуст, свободны руки.
Подходит девушка с китайским вурдалаком,
И надо с ней договориться толком,
Как тварь любимую по моде окорнать…

1930

В метро*

В стеклянном ящике
Случайно сбились в кучу
Сто разных душ…
Выходят-входят.
Как будто рок из рога бытия
Рукой рассеянною сыплет
Обрывки слов, улыбки, искры глаз
И детские забавные ужимки.
Негр и француз, старуха и мальчишка,
Художник с папкой и делец с блокнотом,
И эта средняя безликая крупа,
Которая по шляпам лишь различна…
На пять минут в потоке гулком слиты,
Мы, как в ядре, летим в пространство.
Лишь вежливость — испытанная маска —
Нас связывает общим безразличьем.
Но жажда ропщет, но глаза упорно
Все ищут, ищут… Вздор!
Пора б тебе, душа, угомониться,
И охладеть, и сжаться,
И стать солидной, европейскою душой.
В углу в сутане тусклой
Сидит кюре, добряк круглоголовый,
Провинциал, с утиными ступнями.
Зрачки сквозь нас упорными гвоздями
Лучатся вдаль, мерцают,
А губы шепчут
По черно-белым строчкам
Привычные небесные слова…
Вот так же через площадь,
Молитвенник раскрыв,
Сомнамбулою тихой
Проходит он сквозь строй автомобилей
И шепчет — молит — просит,—
Все о своей душе,
Все о своем спасенье…
И ангелы, прильнув к его локтям,
Его незримо от шоферов ограждают.

О Господи, из глубины метро
Я о себе взывать к Тебе не буду…
Моя душа лениво-бескорыстна,
И у Тебя иных забот немало:
Там над туннелем хоровод миров,
Но сложность стройная механики небесной
Замутнена бунтующею болью
Твоей бескрылой твари…
Но если можно,
Но если Ты расслышишь,
Я об одном прошу:
Здесь на земле дай хоть крупицу счастья
Вот этому мальчишке из отеля
В нелепой куцей куртке
И старику-посыльному с картонкой,
И негру хмурому в потертом пиджаке,
И кроткому художнику соседу,
Задумчиво сосущему пастилку,
И мне — последнему — хотя бы это лето
Беспечностью веселой озари…
…………………………………………………………………
Ты знаешь, — с каждым днем
Жить на Твоей земле становится трудней.

1930

Пустырь*