Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

Садилось солнце и последними лучами, как обыкновенно говорится, освещало только что освеженную теплым дождем зелени. Красивая кайма, окружающая рейд, блистала своею листвою, холмы зеленели, на горах обозначались тенями все их овражки, все неровности. Через полчаса мы стали сниматься с якоря… Прощай, Таити!.. Стемнело; тихим ходом оставляли мм рейд, на котором проведи, конечно, лучшие дни нашего плавания, может быть, лучшие минуты нашей жизни. Близкое соприкосновение с природой оживило всех лас, как будто обдало живою водою. Мы узнали, или, по крайней мере, видели здесь возможность радостей, возможность наслаждения и увлечения тогда, когда для лас уже, казалось, наступало время воспоминаний и разумного расчета; на Таити мы были молоды, и в сердце многих из нас пробудилась та струна, с звуком которой понимаешь Ромео и Джульетту. Нашею Джульеттой была природа, говорившая с нами бесчисленными сердцами и смотревшая на лас бесчисленными глазами. Мы следовали ей доверчиво, и она прижала нас к сердцу, как любимых детей. Она ввела нас в жизнь, она и уведет. Мы доверяемся ей; пусть делает с нами что хочет; она не возненавидит своего творения! (Goethe.)

На выходном рифе стояла шлюпка с фонарем; мы вышли между подводных камней с большими затруднениями; с берега слышалось стройное пение, но уже не видно было ничего, кроме темного, мрачного холма и нескольких огоньков;

И опять мы закачались по морю!

От Таити до Буэнос-Айреса

Магелланов пролив. — Mercy. — Phiya-parda. — Мыс Froward. — Punta abenas. — Гуанаки. — Монтевидео. — Испанки. — Прогулка за городом. — Пароход «Монтевидео». — Краткий очерк истории лаплатских республик. — Буэнос-Айрес. — Площадь Виктории. — Гаучо. — Саладеро и Матадеро. — Дворец Розаса. — Местечки Вельграно и Исидоре. — Новый президент Бартоломео-Митре. — Cazuela. — Общество в Монтевидео.

I.

Мы оставили берег Таити 15-го февраля и, направляясь сначала к югу, a потом к востоку, на тридцатый день достигли Магелланова пролива. Если б я был в состоянии передать все светлые и черные дни этого перехода, то, конечно, постарался бы быть точным в своем описании; день за даем отмечал бы я наше плавание, перенося ярко-выставленными картинами воображение читателя на палубу нашего маленького клипера; нарисовал бы его и во время «свежей» погоды, которую на земле называют бурей, когда судно лежит на боку, волны перебрасываются через борт, и снасти визжат; во время хороших минут, когда солнце обсушивает промокшее вчера платье, и легкий ветерок надувает и расправляет смятый рифами парус. Но если я когда сожалел о своем бессилии в описательном роде, так это в то утро, когда мы приближались к Магелланову проливу. Еще с ночи «засвежело»; по беспорядочному небу быстро неслись грозные, черные тучи, и с ними находили порывы; шел дождь, снег и град. Утром (15 марта), сквозь густой туман, заметили неясные признаки берега: это были Евангелисты, — отдельно разбросанные, высокие камни; скоро открылся и мыс Пиллар (Пиластр), стоящий на страже пролива. Мы «спустились» и полетели попутным штормом в узкое пространство между утесистых берегов, оставляя за собою бунтующий, разгулявшийся океан. Временами темнело от наступавших туч, но, как быстро налетали они, так же быстро и проносились; тогда солнце ярко освещало гряды зеленых валов, с их молочными, бурлящими гребнями и мрачную, отвесную скалу Пиллар, о которую разбивалась вся наступательная сила океана высоким буруном, разлетавшимся миллионами брызг.

Бухта Папетуай (Эймео)

Вход во время шторма в пролив производил странное впечатление и наводил на сравнение с другими бурями.

Вообразите себе площадь, на которой бушует революция. Разъяренные толпы народа в злобе бросаются на другие толпы, уничтожая все встречаемое, среди воплей, плача и стонов. И вдруг с этой площади вы попадаете в мрачное подземелье, оставленное инквизициею, где на мрачных, отсыревших стенах еще заметны изображения разных пыток, и местами виднеются белеющие кости и заржавевшие орудия… Хотя вы и укрылись от свирепой толпы, но до вас долетают еще вопли ужаса и отчаяния, которым вторит эхо мрачного подземелья, и вы содрогаетесь в вашем убежище, которое вместе говорит и о прошедших ужасах; никто не догадался уничтожит следы живших здесь мучителей.

Площадь — это рассвирепевший океан; подземелье, где еще отзываются его бури — Магелланов пролив…

Прежние мореплаватели, вероятно, бывали под тем же впечатлением, входя в этот мрачный пролив, что можно заключить из названий, которые они давали здешним островам и бухтам: тут есть Апостолы, Евангелисты, залив Mercy (Милосердие, God have mercy upon us!). Desolation, и проч. За то редко удавалось нам видеть более эффектную морскую сцену. Все тоны Айвазовского или Жозефа Верне, которые брали они у бури и грозного неба для придания картинам своим эффекта, разыгрывались здесь fortissimo и более великим художником. И страшно бунтующие волны, в водопад ярких лучей солнца, хлынувших из-за черной тучи, низвергающей в это время снег и град, и дикие скалы, подставившие вековую броню свою ярости океана, и перед всем этим ничтожный клипер наш, исчезающий под массою воды, которая ежеминутно вливается на палубу — все это представляло бесконечное множество поэтических оттенков и разных эффектных положений… Крепя парус за парусом, мы остались под одними снастями и шли до десяти узлов; слева Евангелисты уходили от нас, закутываясь в туманные и мрачные ризы; справа высилась гранитная стена, берег Desolation, начинавшийся мысом Пиллар; выступающие пилястры седых скал бороздились черными трещинами; только местами резкие углы камня смягчались мхом и прицепившимся к нему приземистым растением. Брызги от волн высоко поднимались к горам, как будто волны желали набросить на их мертвые, неподвижные фигуры свой прозрачный саван. Сколько веков продолжается здесь эта игра или эта борьба моря с каменным великаном!..

Недалеко была и бухта Милосердия, которую можно было узнать по находящимся вблизи её трем камням.

Mercy-Bay (Магелланов пролив)

Она образована небольшим углублением той же стены; несколько островов и выступившие вперед скалы защищают ее от волнения; за то ветер, достигая до бухты через несколько ущелий, приобретает в них еще больше силы и стремительности. Мы бросили якорь, поздравив себя с окончанием перехода Тихий Океан.

Скалы спускались в бухту уступами, как исполинские ступени сказочной лестницы; во многих местах с этих уступов падали каскады, то живописно расплываясь широкою струею, то тонкою металлическою нитью прорезывая себе путь на темном фоне чернеющей трещины. Внизу, у самого берега, росло несколько дерев; но ветром и прибоем так прижало их к скалам, что они как будто сторонились и хотели дать кому-нибудь дорогу. В ущельях скалы громоздились в дикой перспективе, плавая в тумане темного облака, пробиравшегося по их обрывам; каждое такое облако, вырвавшись из ущелья, вихрем летело по заливу, бороздя его поверхность рябило и волнением, обхватывало стоявшее судно, обдавая его дождем и снегом, сотрясая натянутыми цепями, свистя Соловьем-разбойником в снастях и облаках, и летело далее… К довершению удовольствия, якоря наши легли на каменную плиту, которая встретила их так же холодно и недружелюбно, как бухта нас самих; не было ни илу, ни песку, за что бы уцепиться, и потому при малейшем порыве ветра нас дрейфовало.

Бухта Милосердия удивительно хороша, как декорация. Если бы нужно было представить самое дикое и ужасное место, «куда ворон костей не заносит», куда ни звери, ни птица, никакое другое животное не заходило, и где случайно занесенного путцпка ожидает какой-нибудь злой волшебник, то для такой декорации лучше Милосердия трудно найти место.

На другой день я ездил на берег. При устье горной речки лежало на боку разбитое судно; срубленные его мачты находились неподалеку, прибитые волною к камням; половина палубы и бушприт были снаружи; судя по всему, кораблекрушение было недавно. По близости, в пещерах и у камней, видны были следы недавнего пребывания людей: где стояла бочка, где заметны были остатки костра… Какие красноречивые комментарии к бухте! Кто были эти бедняки? Переправились ли они на шлюпках до Чилийской колонии? Многие ли из них погибли? Отправились ли остальные внутрь острова? Последнее грозило бы тоже гибелью: кроме голодной смерти нечего там найти.

Судя по погоде, в океане все еще ревел шторм, потому что, каждые полчаса, налетали к нам порывы; мы пользовались наступавшею тишиною, чтобы пристать к берегу, и едва отыскали место, где можно было выйти, не рискуя разбить шлюпку; наконец, увидели, что к камню в большом количестве прибило морской травы, за которую можно было уцепиться крюком; упругая масса её легла между шлюпкою и камнем: мы выскочили на все, ползком взобрались на берег и, пройдя шагов десять, решили, что дальше идти не зачем, потому что, кроме мха и камней, ничего не увидим. И отсюда можно было наблюдать за процессом оживления острова: во камням виднелись местами сначала серые и зеленые пятна, далее органические зачатки приобретали более определенную форму листьев мха; потом между камнями поднимались низенькие деревца с крепкою листвой, которая, в свою очередь, покрывалась мхом, до того густым и твердым, что на него можно было становиться, и зеленая упругая масса только колебалась под ногами; местами можно было даже проникнуть под этот покров мха; там было сыро, темно и холодно. По выходе оттуда, даже камни, пригретые недавним солнцем, казались не такими дикими.