Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

Как описать целый день, проведенный нами в горах, — как спускались к реке, как купались в её бассейнах до того места, где она, прорыв две мрачные пещеры, с каменными сводами, бросалась с обрыва вниз; как нас накормили травой, под именем салата, и я заснул в одной из пещер, под звуки капавшей воды. и как вообще нам было хорошо, далеко от людей, высоко над ними, над городами?…

Здесь Фауст нашел бы, кажется, те сосцы природы, к которым жаждал припасть.

Из города нам дали проводника, пленного новокаледонца, в дыры ушей которого можно было просунуть довольно толстую палку; лице его, украшенное бородой и усами и выдавшимися вперед губами, было важно и серьезно; однако, не смотря на его важность, мы взвалили ему на плечи провизию, и он, идя ровным, скорым шагом, не отставал от наших лошадей. Когда мы, после купанья, расположились в доме сержанта позавтракать, пришел и он. «А, старый приятель!» закричал один из находившихся в комнате Французов: «как поживаешь, дружище? Если бы нам удалось поймать теперь твоего сына, то в Новой Каледонии нам было бы покойнее! Знаете, что это?» продолжал он, обращаясь к нам: — «это каледонский король! Много наделал он нам бед: недавно сел двух Французов, наконец, его поймали и привезли сюда. Теперь главным остался его сын, да тот будет попроворнее, и с ним не так-то легко справиться.»

Час от часу не легче, — точно сказка!.. Съеденные люди, превращение проводника в короли, и именно в этой стране, среди таких чудес, каких не представляют и Тысяча и Одна ночь, или Сон в летнюю ночь — Казалось, ни одна сказка не украшена такими цветами фантазии, какими в действительности полна эта волшебная, сказочная страна! фантазия населила бы эти пещеры богинями, феями; но вое эти вымыслы хороши там, где нужно чем-нибудь дополнять картину, a здесь красота так полна, что если б и явилась какая-нибудь фея, кажется, никто бы не удивился её встрече.

В этот день, вечером, мы были приглашены на бал, который давал нашей эскадре город. Hôtel de ville, в котором бал давался, стоял среди обширного двора, и к нему вела аллея тамариидов. Перед долом бил фонтан, и вход украшался флагами и плошками. Народ выполнял весь двор; в аллее, в два рада стояли канакские музыканты, игравшие на бамбуковых толстых дудках; мы их встретили утром, когда ехали в Фатауа; они были на превосходных лошадях, и как кони, так и всадники украшены были цветами и какими-то желтыми листьями. В толпе было много каначек; многие из них, чтобы лучше все видеть. взлезли на деревья и, освещенные плошками, висели на ветвях в разнообразных позах.

Ново-Каледонец (Таити)

В залах был сброд европейского населения Таити. Бледные, некрасивые люди толкались в польках и вальсах, под звуки фортепиано и гармоники, — той самой, которая гак часто слышна у нас на улице. На диване, в розовом пудермантеле, толстою головой уходя в толстое, жирное тело и обмахиваясь красным веером, сидела королева Помаре; по близости её, как монументальные фигуры, красовались её тетушка и две «шефресы». Таких женщин можно было бы показывать за деньги; представьте себе тетушку, женщину семидесяти лет, около шести футов роста, с пропорциональною толстотой, шириной плеч и высотой груди, — женщину прямую, стройную, с головой, закинутою несколько назад, и с белым пером, развевающимся над седыми волосами! На лице её оставались еще следы красоты первоклассной. Обе шефресы были из такой же породы людей, и танцевавшие около этих колоссальных фигур французика и француженки напоминали козлов, теряющихся в стаде голландских коров. Замечательнейшими лицами бала были, во-первых, губернатор, commissaire impérial, Mr de R***. Он совершенный дубликат Наполеона I: то же лице, та же поза, только прибавьте ко всем известному, стереотипному лицу, выражение жабы и то впечатление, какое производит это животное, когда ощущаешь его на руке. Жена его, белокурая дама, имеет репутацию первой красавицы Таити; она же и царица бала. Смотря на нее, я вспомнил одно сравнение Гейне и приложил его к настоящему случаю: если королева Помаре происходит от одной из тех семи жирных, библейских коров, которых видел фараон во сне, то M-me R***, по всей вероятности, сродни тощим. Какой испорченный вкус должно иметь, чтобы на Таити засмотреться на безжизненную. тощую, белокурую красавицу!.. A вот предмет, любопытными для антиквария: первые поселенцы на Таити; старушка дряхлая, почтенная, и чепец на ней, вероятно, тот же, в котором она венчалась перед переселением сюда. Если бы можно было, я поцеловал бы руку почтенной старушки: она первая из европейских женщин решилась бросить рутину своих соотечественниц и, вероятно, была счастливее их. Вот король, муж Помаре, личность, тоже в роде статуи нашего Минина. Среднего роста человек, вероятно, не достанет рукой до его плеча; a на плечах ленивая и даже не совсем умная голова, с ястребиным носом и низким лбом. Он в генеральском мундире терпит пытку и ждет, кажется, минуты, когда ему можно будет скинуть его и надет тапу и рубашку, костюм, в котором он постоянно ходит. С ним его сынок, канакский Митрофан, смотрящий дичком; и его нарядили в какую-то куртку и водят по залам, наполненным недотрогами-европейками, a ему бы в лес, на дерево, в реку….

На балконе сидели две девушки в белых платьях и в венках на головах; обе они каначки. Как дочери одного из шефов, Таириири, они имеют право быть на бале; но как идти танцевать, смешаться с белыми? И притом решится ли кто-нибудь из Французов взять одну из них? A им бы так хотелось этого!.. К***, обладающий большим тактом понимать затруднительные положения и, подобно Юлию Цесарю, всегда готовый перешагнуть Рубикон, взял почти силой одну из них, потом другую и таким образом сломил лед. они танцевали едва ли не больше других, затмевая всех своею красотою и удовольствием, выражавшимся на их молодых, открытых лицах. Я с радостью смотрел на них и не без удовольствия разгадывал кислую улыбку, рождавшуюся по временам на устах у померкнувших планет бледнолицых. На бале было довольно мертво; зато жизнью кипел двор, где толпились званые и незваные. Канакские музыканты трубили, с короткими интервалами, все одно и то же, и часто, вместе с звуками начавшейся музыки, вырывались из толпы несколько каначек, с цветами на голове, точно вакханки, и составляли пляску; быстрый танец их походил и на польку, и на хула-хула (так называется на Таити хула-хула). Тут было веселье, тут был смех, блиставшие как угли глаза, и не один кавалер забывал бальную залу для этой толпы, имевшей в себе что-то особенное, чарующее, сладострастное.

В одном из углов обширного двора по временам раздавался барабан и виднелась собравшаяся в кружок толпа. Я пробрался туда, но скоро возвратился для того, чтобы привести еще кого-нибудь, потому что наслаждаться эгоистически тем, что нашел там, я не считал себя в праве. Никем не прошенные, собрались тут любители, и хула-хула кипела под звуки единственного барабана и под хлопанье всей публики в ладони…

Ночь была прелестная, молочные пятна млечного пути и богатые светом созвездия давали всевозможные оттенки живому южному небу; Южный Крест стоял над пальмой; воздух был тепел без духоты; от толпы слышалось ароматическое дыхание цветов. На арену выходило несколько молодых девушек; все они садились в одной позе, все делали одни и те же движения, и под такт их, в порывистом экстазе, плясала канакская баядерка; ее сменяла другая; экстаз их доходил до крайнего предела, жесты доходили до невообразимой быстроты и сладострастия; последний ряд кавалеров вскакивал на плечи первому, в порыве танца; казалось, не будет пределов общему восторгу и увлечению! Хула-хула на Сандвичевых островах тише и сдержаннее.

Рядом с двором, на котором был Hôtel de Ville, расположен двор королевы, куда есть ход через калитку. Дворец королевы — большая каза, построенная из дерева, только с высокой тростниковою крышею. В большой комнате европейская мебель, два зеркала, картины и портрет Помаре, писанный масляными красками. Услыхав пение на дворе дворца, мы пошли туда; дворец освещался одною свечкой; балкон его был полон народом, ожидавшим свою «помещицу». Эта публика составляет род придворного т штата. Всякий канак, или каначка, не имеющие где приклонить голову и решительно не желающие делать что-нибудь, идут к королеве, и та позволяет им оставаться у ней при дворе. Около балкона, на разостланных по зеленому лугу циновках, лежали группами канаки; сидевшие на ступенях балкона и на террасе пели гимны. Здесь собираются лучшие певцы и певицы и поют долго за полночь, пока патриархальная их владетельница, страдающая от жира и жара, не уснет под монотонный такт их гимнов; a как хорошо под них засыпается, я знаю по опыту.

Каждый день мы уходили далеко за город проводить вечер. Устанешь, войдешь в первую попавшуюся казу; вас встретит живописное семейство, с радостью расстелет тапу, мужчина полезет на пальму, сорвет несколько кокосов и поднесет их, искусно отбив верхушку; залпом выпьешь кисловатую, освежающую жидкость. Вблизи играют дети; у порога хижины, молодая женщина распустила свои густые черные косы и с усилием расчесывает их. Долго можно пролежать в такой хижине, ни о чем не думая, смотря на качающиеся листья пальм, разговаривающих друг с другом вечным шелестом. Но не век же лежать; идем дальше: углубляемся в темную рощу хлебных дерев, переходим мост, и свежая струя воды, журчащая в небольшом каскаде, соблазняет невольно; недолго думая сбрасываем свой легкий костюм и кидаемся в воду; недалеко от нас — купальщицы, над которыми несколько дерев образовали сплошную тень. Но вот темнеет, вот наступает ночь; в воздухе становится еще лучше, какая-то свободнее; далеко за полночь сидим мы где-нибудь в затишье, и целая группа пальм лепечет нам «таинственную сагу», и много говорит сияющее бесчисленными звездами небо, смотря на нас в просветы между листьями хлебных дерев и кокосов. Иногда послышится знакомый мотив гимна, напрягаешь слух и едва-едва схватываешь доносящиеся звуки….