Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

Так проходили дни за днями.

21-го сентября мы оставили наконец гонконгский рейд, и снова начались штормы, качки и вся та благодать, которая называется «впечатлениями морской жизни».

От бухты св. Владимира до Амура

Формоза. — Маньчжурский берег. — На мели. — Бухта св. Владимира. — её жители. — Тихая пристань. — Императорская гавань. — Кладбище. — Орочи. — Жень-Шень. — Лед. — Сахалин. — Каменноугольные копи. — Залив де-Кастри. — Амурский лиман. — Амур. — Николаевск. — Оптимисты и пессимисты. — Николаевское общество.

Погода стояла туманная и холодная; резкий ветер гнал разорванные облака; острая волна лизала с боков клипер; вдали рисовались неясные очерки пустынного берега, по разбросанным возвышениям которого, местами, белелся снег; было холодно, негостеприимно и сыро.

43-й день боролись мы с противным NO муссоном, завоевывая у него каждый шаг и лавируя настойчиво. Едва скрылся из вида Гон-Конг, как засвежел ветер, и несколько дней качались мы под штормовыми триселями, держась бейдевинд, глотая вливавшиеся волны. Впрочем, мы давно привыкли к ним; кто ходил на клипере, тот с ними должен быть коротко знаком. Дойти до острова Формозы (около 300 миль) стоило мам больше двух недель; за ним мы спрятались от свирепствовавшего в Тихом океане шторма. Зеленые берега острова смотрели заманчиво; но нам оставалось ограничиваться убеждением, что на берегу лучше, нежели в море, и качаться, рассматривая в зрительные трубы хижины и зеленевшиеся около них огороды, a иногда мелькавшие между деревьями и грядами человеческие фигуры; в них мы легко узнавали китайцев, по их остроконечным шляпам.

Формоза, казалось, не хотела выпускать нас из теплых морей, из теплых стран, где надолго оставляли мы то, что придает прелесть путешествиям, a именно тропическое солнце, тропическое тепло и тропические ночи. Наконец, обогнули и Формозу: потянулись однообразные дни; становилось холоднее; южные созвездия отставали от нас; охлаждалось и воображение, настроенное, может быть, ложно, но все-таки настроенное чудесами крайнего востока. Заходящее солнце уже не дарило нас волшебными цветами; оно скрывалось за свинцовыми облаками, какая-то будничнее и проще; надо было думать о теплом костюме. Правда, бывали дни теплые и светлые, но тогда мы согревались только физически. Вдали, как тени, мелькали и постепенно скрывались группы островов Маджико-Сима и Ликейских; иногда ждешь увидеть камень или остров. и вот он действительно показывается — сначала привычным морским глазам — каким-то дальним намеком; потом делается, по мере приближения, существующим фактом и, наконец, скрывается опять, не оставляя даже по себе и воспоминания; разве мимоходом попрекает его штурманский офицер за то, что он стоит не там, где назначен на карте. Ближе других островов мы видели Серный (Isle de Souffre), еще курящийся вулкан, приподнявшийся со дна морского, как и все, рассеянные по здешним морям, островки. Кратер его был ясно виден, и слышен был серный запах. Кудрявая зелень цеплялась по трещинам вулканической массы, и дым медленно расстилался по обширному цирку.

Видели и Квельпарт, вершина которого скрывалась в облаках. День был ясный, ровный ветер надувал паруса, и клипер, давно не испытывавший попутного дуновения, весело резал море, накренившись и слабо содрогаясь. Сзади туман спустился в темную массу; на её фоне показалось белое облако, которое стало принимать форму воронки и белою лентою спускаться к воде; мгновенно образовался смерч, получивший теперь быстрое, наступательное движение. Мы зарядили орудие, но проливной дождь в той стороне залил и разбил неприятного для нас нового морского знакомого. Над нами небо было чисто, но приказано было убирать паруса, и, только-что отдали несколько снастей, как налетел так называемый «белый шквал», то есть шквал при ясном небе, без облака. Как смерч, так и шквал шли из Желтого моря.

Но вот прошли и Корейский пролив, видев вдали берега Китая и Японии, и стали приближаться к 40°. Нас ждала дикая, почти неизвестная страна, может быть очень любопытная, но негостеприимная и, для нас, холодная. Она давала уже знать о себе понижением температуры, снегом и изморозью. Вот, наконец, и берег, выглянувший из-за туманов снежными горами и скалистыми обрывами. на ночь приближаться к нему было опасно, и мы держались под малыми парусами; только утром, когда уже рассвело, мы приблизились и пошли вдоль берега. Это было 3-го ноября.

Гиляки

Сжималось как-то неприятно сердце при виде отвесных стен песчаника и базальта; горе мореплавателю, разбившемуся у этих берегов. Местами, бухты углублялись вдаль, на втором плане, тянувшиеся цепи гор были покрыты редким лесом, лист которого уже опал, и стволы дерев чернелись на белых снеговых глыбах, разбросанных по расселинам и вершинам; местами зеленел ельник, кедровник, но эта зелень более мертвила, нежели оживляла суровую природу. Зато разнообразны были каменные уступы; то смотрели они исполинскими стенами, как будто сложенные из набросанных гигантами обломков и кусков, то иглились остроконечными вершинами, то рассыпались отдельными блоками, из которых иные показывали из воды свою сероватую, резкую фигуру. Черневшийся, как буквы китайской азбуки, в капризных извилинах трещины, свинцовый цвет отдаления с ярко-блистающим снегом, резко отделявшимся своею белизною от мрачного тумана, нависшего на отдаленных вершинах, представлял картину мрачную, строгую; ни одной линии, приятно ласкающей взгляд, ни одного тона нежного и легкого. В этой стране надо жить гигантам, с закаленною природою и с железною волею. Но не только гиганты, даже местные уй-пи-да-цзы (жители серных стран, одевающиеся в рыбьи шкуры) удалились внутрь страны, далеко перешагнув за отроги Сихете-Алине, как называется крайний хребет нагорной восточной Азии, суровые скалы которого рассматривали мы, отыскивая Владимирскую бухту… Эти берега со стороны моря смотрят какою-то преградой, как будто стерегут лежащую за ними страну, до сих пор не допуская к ней европейца. Из прежних путешественников, не оставивших в покое ни одного клочка земли, только двое видели этот берег — Лаперуз в 1787 и Браутон в 1797 г. Оба они согласно говорят о мрачном впечатлении, произведенном на них этою страною. Сколько позволяли судить туманы, они видели скалы, несколько бухт, но ни одной речной долины, ведущей из внутренности страны к берегу, от которого живущие туземцы отделены были скалистыми горами и густыми лесами. Обнаженные горы казались им с моря неприступными а совершенно необитаемыми. Эти горы тянутся от 42° северной широты в горизонтально наслоенных мощных пластах, возвышаясь от 3,600 до 4,200 футов над поверхностью моря.

Но, кажется, приходит то время, когда и в этих расселинах начнут виться гнезда; со временем, может быть, вырастут города, и порт, более гостеприимный, чем Владимирская бухта, встретит пришедшее с моря судно.

Внимательно всматриваясь в очертания берега, мы увидели белый вельбот, показавшийся вдруг из-за одного выступившего к морю утеса. Стало быть, бухта здесь. Ho по очертаниям не видно берега, углубления обманчивы, и мысы, раздельные на самом деле, кажутся слившимися вместе. Однако, вельбот говорил о присутствии живых существ и даже больше, — вероятно и о присутствии клипера Стрелок, который мы должны были встретить в бухте. Вход сторожили две отвесные скалы: левая — точно готическое здание с маленькими башнями; правая выступала отделившимся от общей массы блоком, о который разбивалась морская волна. Мы спустились, то есть повернули, и скоро бухта стала обозначаться. В средине она как бы раздваивалась выступившим вперед мысом. Показались мачты — только корвета Воевода, a не Стрелка, как мы ждали. На вельботе же выехал к нам командир его.

Общее расположение духа было такое, какое всегда бывает после долгого и утомительного перехода, когда увидишь, наконец, пристань, и милая суета на палубе, предшествующая отдаче якоря, вам кажется и не крикливою, и не скучною. Кто принаряжается, кто приводит бороду в порядок, обед не в обед, спешат кое-как его окончить. Кончились качки, дождевые плащи можно спрятать; всякий уверен в спокойном сне; еще несколько минут, и раздается приятный звук команды: «отдай якорь», и цепь чуть не с музыкальным звуком полетит ко дну. Приятное ощущение! Но не так вышло; известно, что всякая неприятность является тогда, как ее меньше всего ожидаешь. Доедая последний кусок торопливого обеда, услыхали мы какой-то подозрительный треск. «Мы на мели!» сказал кто-то.

— Что вы? на мели! — чуть не с ожесточением отвечали все; но повторившийся треск и наверху команда: «полный задний ход», убедили всех в справедливости неприятного факта. Мы, что называется, врезались. Клипер не двигался. Итак, вот чем нас встретила Владимирская бухта, — рифами, неверно назначенным на карте, в виду отвесных скал, смотрящих так неприветливо, даже грозно.