Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

Слово тайфун — испорченное китайское та-фун — означает сильный ветер; китайцы без барометра узнают близость тайфуна по следующим признакам. Ветер, в ураганное время дующий от SW, переходит к N в NO, постепенно крепчая и налетая частыми в сильными порывами; небо становится мрачно; море с шумом катит свои волны на берег; рыбаки на всех парусах спешат укрыться в одну из бесчисленных бухт, которых, по счастью, природа произвела такое количество по всему берегу Китая, как бы в защиту против этого всесокрушающего врага.

Многие суда, стоящие в Вампу, почувствовав зловещий норд-вест, спустили стеньги; у нас был приготовлен третий якорь а вооружены печи. Целый день находили порывы, довольно сильные; прошла и ночь, шквалистая, но довольно покойная: урагана не было. Ho английские Офицеры были правы: ураган был севернее, в широте 30°, и к нам долетали только его отдаленные дуновения. Наш фрегат, Аскольд, шедший в это время из Нагасаки в Шанхай, испытал всю силу этого урагана. Время равноденствия также не прошло даром: страшный ураган пронесся в северных широтах Китайского моря. He знаю подробностей, но когда мы пришли опять в Гон-Конг, то там рассказывали, что пять судов погибло и до восемнадцати выброшено на берег. Немедленно два парохода снялись с гонконгского рейда, чтоб отыскивать следы страшного крушения.

Между тем как стихии совершали свои обычные волнения, люди тоже не оставались покойными. Все ожидали совершенного окончания войны с заключением трактата в Тиенице или Тянь-тзине: казалось, иначе и быть не могло; но в Китае выходит itte какая-то на выворот. В Печели народ и не воображал, что в Кантопе шла кровопролитная война. Почему же в Кантоне не воевать, когда в Печели заключен мир?.. Из Шанхая новости были неблагоприятны. Всем не нравилась невежливость императорских комиссаров, медливших своим прибытием, для встречи послов европейских держав. Видно было, что пекинский двор крепко держит руку кантонских инсургентов, поощряя их кровавое и настойчивое сопротивление. При таких отношениях средины быть не может: императору китайскому следует или продолжать войну, или отказаться от чувства спесивого превосходства, что было до сих пор отличительною чертой международных сношений Китая, тем более, что какие бы условия ни были выговорены при мирном трактате, — без войны кантонские инсургенты останутся в ослеплении, очень опасном при будущих сношениях с ними.

A в Пекине укрепляют вход в Пей-хо. Высшие комиссары, хотя их ждут со дня на день в Шанхай, говорят, до сих пор еще не назначены; a младшие уже имели аудиенцию у императора, как будто перед отправлением. Надеются, что шанхайские конференции откроются в половине сентября [14]). Первые кантонские купцы были приглашены в Шанхай, для обсуживания подробностей нового тарифа, но и это распоряжение было отложено. Все это заставляет думать, что китайцы рассчитывают на наступающую осень и на невозможность в этом году нового прибытия соединенных флотов к реке Пей-хо.

Дела в самом Кантоне крайне загадочны. Негоцианты ждут открытия торговли и находятся в сильном сомнении, — откроется ли она? Многие приехали из соседних провинций, к чайному времени, и хоппо (сборщик податей) приступил к исправлению своей должности. Совершенное спокойствие царствует в городе; мир был обнародован полномочным Хванги и губернатором Пекви; городские ворота отворены с большою церемониею (о чем известил нас капитан парохода Assistance); народ стал возвращаться к своим занятиям, блокада была снята, европейские власти объявили амнистию, — кажется, чего бы больше? Спрос на ввоз и вывоз с каждым днем увеличивается, a несмотря на это, торговля (ктается герметически закупоренною, и вместе с этим бродячие слухи и разине неправдоподобные рассказы мутят общественное расположение духа. Удалившимся китайцам позволено возвратиться в Гон-Конг и Макао, без всяких обязательств.

Здешние английские журналы недовольны выжидательною политикой лорда Эльджина. Остановка кантонской торговли должна была бы подвинуть «его милость» на что-нибудь более решительное; говорят, что совсем другой тои был у китайского правительства четырнадцать месяцев тому назад, когда адмирал Сеймор (тот самый, который потерял один глаз у Кронштадта) опирался в своих требованиях на войска её величества; утверждают, что если бы продолжать военные действия еще несколько месяцев, то скорее и вернее пришли бы к удовлетворительному результату, и что действия лорда Эльджина могут разрушить то, что было сделано Сеймором.

Последняя новость, пришедшая при нас в Гон-Конг, та, что Французы с испанцами заняли Турон (в Кохинхине) и французский адмирал Риго-де-Женульи объявил все кохинхинские порты в блокаде. На это всегда найдется достаточная причина, особенно если замешается миссионер. Миссионерство, в подобных случаях, такой плодотворный источник, что, взяв его за основание, всегда можно найти предлог и для войны, и для мира. Да и французам пора найти себе pied à terre в здешних морях. Около Китая и Японии, как будто около больных и богатых родственников, увиваются многие. Англия давно уже основалась здесь и действует, как дома; Америка заняла острова Лучу (Ликейские); Россия действительно у себя дома; Испания и Португалия тоже пустили в соседстве глубокие корни; оставалась одна Франция, опиравшаяся всегда на невещественные основания, на миссионерство, и т. п. Теперь верно ощутилась необходимость в вещественном; отыскались в архивах давние притязания на Кохинхину, и, кажется, притязания эти хотят поддерживать серьезно. Говорят о назначении в будущем году в здешние моря особенной эскадры, под командой г. Журьен-де-ла Гравьера.

III.

Мы все стояли в реке; я целые дни скрывался в своей крытой лодке и только к вечеру выходил на клипер. Иногда ездили на берег; китайская шампанка с утра до вечера была к нашим услугам за полдоллара в сутки (клиперские шлюпки поправлялись и красились). На кормовом весле сидела молодая хозяйка Яу-Хау, очень интересная, даже, можно сказать, хорошенькая; при ней был сын её Атом, который сначала дичился нас, a потом сделался общим нашим приятелем. Бывало, крикнешь ему с клипера: «Атом, чин-чин!» — «Цинь, цинь!» послышится в шампанке, и вслед затем покажется из отверстия детская головка, кивающая с тою безыскусною улыбкою, которою обладают только дети. На носу лодки сидит муж Яу-Хау, молодой китаец, с добрым и простоватым лицом, и брат его, мальчик лет двенадцати; иногда и Атом подсаживался на маленькой скамеечке к дяде, обхватив весло своими коротенькими ручонками, и следил серьезно за греблей, как будто он был тут главным работником. Сядешь, или, скорее, ляжешь на чистые циновки посередине шампанки и забудешься под тихое качание лодки; a сзади хорошенькая Яу-Хау, на глазки которой иногда и засмотришься. Все у них так чисто, божки убраны пестрыми цветами и фольгой; смотришь на эту своеобразную жизнь, на этот угол, и иногда даже как будто позавидуешь, хотя, по правде сказать, не завидная перспектива — всю жизнь прокачаться на воде. Укажешь Яу-Хау пальцем, чтобы везла в Ньютаун, пристань у трактира, который содержит какой-то космополит, говорящий на всех языках и ни на одном порядочно. Иногда маленький Атом вдруг закричит во всю мочь, и мать, привязав его на веревочку, сажает около себя, и он опять скоро успокаивается. Иногда к нашей лодочнице приезжали гости, какая-то старуха, вероятно родственница, с маленькою дочерью крысиным хвостиком на затылке. Атом счел долгой познакомить нас с нею; брал каждого из нас за руку, по очереди, и подтягивал к девочке. Гости прохлаждаются чаем, пока мы плывем. Вот и пристань, то есть небольшая деревянная лестница, висящая над водой, a иногда и над землей, если отлив велик; в последнем случае нужно прыгать с лодки и непременно попасть на ступеньку, рискуя в противном случае завязнуть в липкой тине. Лодка привязывается к воткнутому тут же бамбуковому шесту; домашняя жизнь в ней не прерывается, a мы идем по зыбким перекладинам мостика до небольшого дворика, из которого два выхода, один на улицу, другой по довольно крутой лестнице на балкон трактира. Чтобы попасть на улицу, нужно еще пройти несколько темных комнат, лавочку с бутылками различного вида и всегда со спящим на прилавке матросом; из лавочки, наконец, выходишь на улицу.

Здешнюю улицу нельзя воображать себе в роде европейских, или даже китайских в европейском городе; вся она шириною много три аршина и длинным коридором тянется под тенью навесом идущих с обеих сторон домов. Часто из окна одного дома протягивается жердь до окна противоположного, и на этой жерди, с распростертыми рукавами, висят блузы, рубашки и прочес, различных цветов и покроя. Иногда исполинский паук перебросит свою ткань с крыши на крышу, a сам, в виде украшения, висит по середине. Улица вымощена каменными плитами, и на ней постоянная тень; дома смотрят на улицу своими каменными половинами, к реке же они оборотились деревянными пристройками. В каждом доме внизу лавка или мастерская; окна второго этажа безмолвны и пусты; изредка только выглянет оттуда бронзовая головка черноглазой китаянки, о уродливою колесообразной куафюрой; по улыбке на её лице и по крепким деревянным решеткам нижнего этажа можно догадаться, кто эта черноглазая красавица. При нас много лавок было заперто; однако, с каждым днем число их увеличивалось по мере возвращения удалившихся китайцев. Открылось несколько чайных лавок; ароматический пекое, черные и зеленые чаи в пирамидальных кучах стали красоваться на прилавках. Несколько китайцев распивают чай и, увидя нас, дружески кивают головою, приговаривая вечный «чин-чин». В стороне кумирня с божками и фольгою, a далее лавка, где можете достать любого идола ex ipso fonte; тут же лаковая мебель, резные из пахучего дерева шкафчики и разные религиозные принадлежности. Вдруг чувствуется ужасный запах, как будто загнившей, залежалой рыбы; вы проходите скорее и натыкаетесь на чисто-сделанный котух, за решеткой которого, на гладком, чистом полу, покоятся белые, грузные свиньи.